Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год - Николай Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ленин, как говорил A.M. Горький, обладал «воинствующим оптимизмом материалиста» и всегда поддерживал Феликса Эдмундовича, хотя при удобном случае не упускал возможности поставить его на место.
7
Известен эпизод, который еще произойдет на заседании Совнаркома, когда уже вовсю разбушуется красный террор.
Дзержинский, как это было принято у него, пришел на заседание в грязных сапогах, в измятой гимнастерке.
У него, как утверждают современники, уже выработалась неприятная манера смотреть — он как бы «забывал» свой взгляд на каком-нибудь человеке. Сидел и не сводил с человека своих стеклянных с расширенными зрачками глаз…
На том заседании Совнаркома обсуждался вопрос о снабжении продовольствием железнодорожников. Дзержинский заскучал и по растерянности «позабыл» взгляд своих стеклянных глаз на Владимире Ильиче.
Ленину это не понравилось. Дзержинский вообще после 30 августа сильно разонравился Ильичу.
Прищурившись, он чиркнул на листке: «Сколько, тов. Дзержинский, у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?»
Заложников тогда числилось по Москве 150 человек… Дзержинский эту цифру и написал на ленинской записочке, но, поймав на себе немигающий ленинский взгляд, засуетился, растерялся и дрожащей рукой дописал еще нолик. Получилось 1500 — цифра вполне внушительная.
От Ленина, разумеется, заминка Феликса Эдмундовича не укрылась.
Он все понял.
Лукаво усмехнулся и, нарисовав возле цифры крест, перекинул записку назад. Сделано это было с чисто воспитательной целью — нечего врать главе государства.
Дзержинский посмотрел на крест возле цифры «1500», и на щеках его заходили скулы. Однако польский гонор заиграл в нем, и оправдываться Феликс Эдмундович не стал. Кивнув, он спрятал записку в карман, а потом встал и, ни на кого не глядя, вышел.
В.И. Ленин не стал торопить событий. Поставить начальника ВЧК на место можно было и на следующем заседании Совнаркома.
Каково же было удивление Ленина, когда он узнал, что ночью чекисты арестовали недостающих 1350 человек и всех, вместе с уже сидящими заложниками, расстреляли.
История эта стала известна членам Совнаркома.
— Произошло недоразумение, — говорила Л.А. Фотиева. — Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Владимир Ильич обычно ставит на записке крест, как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению[8].
На самом деле это Лидия Александровна не поняла ничего…
Шутить с Дзержинским, сросшимся, по словам В.Р. Менжинского, с ЧК, не следовало и товарищу Ленину…
Это понимали тогда в Совнаркоме все.
История эта произойдет год спустя, когда Ф.Э. Дзержинский уже срастется с ЧК, а тогда, 7 декабря 1917 года, только решался вопрос о назначении его во главе комиссии, и Ленин еще не мог знать, что из этого выйдет, но, как частенько бывало у Ленина, он сумел заглянуть в будущее.
Он усмехнулся и быстро написал на листке: «Назвать комиссию по борьбе с контрреволюцией — Всероссийской Чрезвычайной Комиссией при Совете Народных Комиссаров и утвердить ее в составе: — председатель т. Дзержинский»…
Как вспоминают очевидцы, обычно Ленин не стеснял себя на заседаниях Совнаркома никакими правилами.
«Прений никогда не слушал. Во время прений ходил. Уходил. Приходил. Подсаживался к кому-нибудь и, не стесняясь, громко разговаривал. И только к концу прений занимал свое обычное место и коротко говорил:
— Стало быть, товарищи, я полагаю, что этот вопрос надо решить так!
Далее следовало часто совершенно не связанное с прениями “ленинское” решение вопроса.
Оно всегда тут же без возражений и принималось»{20}.
Так было и 7 декабря 1917 года. СНК одобрил «проект» Ф.Э. Дзержинского и принял постановление об образовании Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, которой предписывалось:
«1. Расследовать и ликвидировать любые попытки или действия, связанные с контрреволюцией и саботажем, откуда бы они ни исходили на всей территории России.
2. Предавать на суд революционных трибуналов всех контрреволюционеров и саботажников и вырабатывать меры борьбы с ними».
Председателем Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией и саботажем был назначен Ф.Э. Дзержинский.
8
На следующий день, пощипывая пальцами свою маленькую бородку, Дзержинский появился на Гороховой, 2, в помещении, ранее принадлежавшем петроградскому градоначальнику.
Сопровождал его казначей, латыш Якоб Петерс с вдавленным носом и тяжелой бульдожьей челюстью.
Первым делом осмотрели подвалы, где будет осуществляться главная работа комиссии… Потом, чуть сгорбившись, Дзержинский долго сидел за столом градоначальника и, щурясь от света лампы, о чем-то думал.
Рассказывают, что первый владелец здания на Гороховой, 2, президент медицинской коллегии барон Фитингоф увлекался магией и дружил с графом Калиостро, а дочь барона, в замужестве Юлия Крюденер, обладала способностью видеть будущее.
Однажды, находясь в полуобморочном состоянии, она увидела, как по стенам ее комнаты течет кровь. В ужасе сбежала Юлия на первый этаж и увидела, что там, на полу, стоят лужи крови.
Кое-кто из новейших исследователей высказывает предположение, что Феликс Эдмундович знал об этом видении Юлии Крюденер и именно это и определило его выбор:
«Он долго рассматривал устройство дома, расположение его комнат, пристально вглядывался в интерьеры — будто что-то вспоминал…
А ему действительно было что вспомнить… Его отец увлекался трудами Юлии Крюденер. И юный Феликс не раз заглядывал в эти труды, роясь в книгах домашней библиотеки…
После долгой паузы он сказал Ворошилову:
— Здесь будет ВЧК. Лучше места не придумаешь…
И в этот момент сбылось пророчество: дом на Гороховой становился местом допросов, пыток и казней»{21}.
Думается, однако, что все было проще…
Удобным и одновременно символичным было расположение.
Колоннада портиков дома на углу Гороховой и Адмиралтейского проспекта как бы повторяла портики на здании Генерального штаба, включая здание Чрезвычайной комиссии в имперский ансамбль Дворцовой площади…
Дзержинскому понравилась и планировка подвалов.
Смущало только, что подвалы были невелики, а ведь сколько человек требовалось втиснуть сюда!
Может быть, всю Россию…
Было о чем подумать.
Звероподобный Якоб Петерс стоял рядом, и из мутных глаз его сочился сырой холод подвалов[9].
Очень скоро на Гороховую потянулись первые сотрудники ВЧК.
Как остроумно заметил новейший биограф «железного Феликса» И. Кузнецов, Дзержинский взломал общественную преисподнюю, выпустив в ВЧК армию патологических и уголовных субъектов, с помощью которых он и превратил Россию в подвал ЧК…
Действительно…
Чего стоил уже упомянутый нами Якоб (Екабс) Петерс! Расстрелы были его увлечением. Однажды за ночь Петерс расстрелял 90 человек. В 1920-е годы, когда подрос его сынишка, Петерс брал иногда мальчугана на расстрелы, и тот все время приставал к нему: «Папа, дай я»… Добрый папаша никогда не отказывал Игорьку и позволял ему немножко пострелять…
А Янис Судрабс, латыш, прогремевший по России под псевдонимом Мартин Лацис?
Это он поучал своих подручных: «Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого образования, воспитания, происхождения или профессии. Эти вопросы должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора».
А белесоглазый латыш Александр Эйдук, который говорил, что массовые расстрелы полируют кровь?
Очень скоро все эти имена набухнут такой кровью, что затмят имена палачей былых времен.
Менее известны имена других сотрудников Дзержинского — целой армии набранных им тайных осведомителей и провокаторов…
Вот лишь один из них — Алексей Фролович Филиппов.
Алексей Фролович до революции не гнушался участием в проектах, связанных с деятельностью «Союза русского народа», а кроме того, владел «Банкирским домом народного труда». Октябрьский переворот, и в частности декрет об аннулировании дивидендных бумаг, разорили Филиппова, и, чтобы спасти дело, он и пошел работать в ЧК.
«Мы сошлись с Дзержинским, который пригласил меня помогать ему, — рассказывал Филиппов все на той же Гороховой улице, только уже на допросе. — Дело было при самом основании Чрезвычайной комиссии на Гороховой, когда там было всего четверо работников. Я согласился и при этом безвозмездно, не получая платы, давал все те сведения, которые приходилось слышать в кругах промышленников, банковских и отчасти консервативных, ибо тогда боялись выступлений против революции со стороны черносотенства»{22}.
