Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пытались уж, — усмехнулся следователь. — Нет у вас никаких родственников. Как вы и сами прекрасно знаете.
— Так я и думал, — разочарованно констатировал подследственный. — К сожалению, у меня тоже не осталось родственников.
— Правильно, ведь вы и есть Носов, — не удержался от сарказма следователь.
— Уже много лет, — словно не слушая его, продолжал подследственный, — у меня только один близкий человек. Алла. По крайней мере, я так думал. А теперь вижу, что она, кажется, меня предала, отвернулась от меня.
— После окончания института вы с ней больше не виделись! — резко сказал следователь. — Что вы опять плетете?
— Посмотрю я на вас, когда вы узнаете правду, — попытался улыбнуться подследственный. — А правда в том, что Алла Лавандова была моей фактической женой.
— А в паспорте про вашу жену почему-то ничего не указано, — сказал с издевкой следователь и помахал документом перед носом подследственного.
— Про нее и в моем паспорте не указано. Я же говорю: она фактическая жена. Но мы не расписывались.
— Все, Носов, вы меня доконали. — Следователь звонко шлепнул паспортом о стол. — В следующий раз с вами уже будет говорить психиатр. И я как-то вот заранее не сомневаюсь в том, что именно прочту в его официальном заключении… Симулянт-самоучка, — фыркнул он и вновь нажал на кнопку.
Вошел тот же детина, и подследственный уныло встал, заложив руки за спину.
— Знаете, как классифицируется то, что вы сделали? — спросил следователь на прощание подследственного. — Я сейчас не про ваши кривляния, а про вашу расправу над бывшим однокашником… Так вот, это называется «умышленным убийством при отягчающих обстоятельствах». Я хоть не судья и не прокурор, но мое мнение такое, что не избежать вам за это расстрела, Носов… А если бы хоть здесь, хоть сейчас повели себя как человек, можно было подумать и об альтернативном наказании… А, ладно, говорить с вами — только воздух сотрясать. — Следователь с брезгливым видом отвернулся от ничего не выражавших глаз подследственного и принялся нервно прикуривать.
III
Вот уже неделю я коротаю свои дни и ночи в тюремной камере. Меня обвиняют в убийстве, которого я не совершал. В убийстве проклятого Носова, нарочно покончившего с собой на моем дачном участке. Это бы еще полбеды, а самое ужасное в том, что Носовым теперь называют именно меня! А Устином Уткиным считают как раз его, гнусного самоубийцу… Ну то есть кто так считает? Один только следователь, который ведет мое дело. Но он полный идиот.
А еще Алла… Алла зачем-то поддакивает этому идиоту-следователю. Более того — именно она-то и внушила ему эту версию: про то, что я Носов и убийца Уткина.
Еще пару дней назад я был твердо уверен, что Алла решила жестоко меня разыграть, можно сказать, наказать. Может, она и правда подумала, что я убил Носова, не знаю. Однако теперь я понимаю, что заднего хода она уже не даст. Да и как это теперь будет выглядеть? Ее же саму придется сажать за дачу ложных показаний. Так что надо, видимо, смириться с мыслью, что Алла решила меня уничтожить. Вот только за что? Не понимаю. Сколько ни думаю об этом, все-таки ничего не понимаю. Неужели из-за треклятого Носова? Но это же нонсенс. Допустим, она почему-либо уверилась, что я действительно убил этого несчастного, а затем закопал. Я бы даже понял, если б она донесла на меня именно в таком контексте: мой гражданский муженек, дескать, спятил и укокошил нашего бывшего товарища. Но к чему эта белиберда с присвоением мне личности Носова? Неужели она не понимает, чем рискует? Ведь эту чушь можно разоблачить в два счета!
Вернее, это я так думал, что ее показания легко опровергнуть. Теперь уже сомневаюсь. Будь я на воле, этот вопрос был бы давно снят, решен. Окажись я на воле хоть на денек, даже на час! Но пока меня считают убийцей, это невозможно. Как я был бы счастлив, если бы мне сейчас требовалось доказать только одно: что не я убил Носова, а он сам застрелился. И что я виновен в одном — в абсолютно безрассудном, как теперь уже окончательно ясно, утаивании этого факта и закапывании трупа. Но нет, этого вопроса мне не хочется даже касаться, покуда меня принимают за Носова. Уже который день мне приходится из кожи вон лезть, чтобы доказать, что я — Уткин. И ничего, ничего, ничего не выходит.
Вот когда я по-настоящему пожалел, что остался без родных. И что столько лет считал самым родным своим человеком Аллу, которая в итоге поступила со мной так, как нельзя поступить и с худшим врагом, а не то что с другом, любовником, сожителем и режиссером.
Даже не знаю, чего я ожидал меньше: того, что мне когда-нибудь придется доказывать свою истинную личность, или того, что меня предаст Алла. Любое из вышеперечисленного еще недавно показалось бы мне абсолютно безумным. А сейчас со мной произошло и то и другое. Я как будто в романе Кафки оказался.
Из-за полнейшей абсурдности происходящего я даже не могу как следует собраться с мыслями. И на допросах вечно говорю не то, что надо. Впрочем, моего горе-следователя, кажется, никакими доводами ни в чем не убедишь.
А тут он еще психиатра хочет ко мне направить. Я сначала отбрыкивался, но теперь думаю: может, оно и к лучшему? Если этот психиатр окажется хоть немного более вменяемым, чем следователь, у меня еще остается шанс на то, что все образуется.
Я уже даже согласен быть обвиненным в убийстве Носова — вот до чего дошел. Главное, что Носова, а не самого себя. Умереть (или навеки поселиться в тюрьме, что еще хуже) за ложное убийство себя — это, как я теперь ясно вижу, самое кошмарное, что только с кем-либо может случиться.
Если следователь мне завтра скажет: «Уткин, вы обвиняетесь в убийстве Носова», — я его просто расцелую. Но продолжать «быть Носовым» (да еще, возможно, и умереть в этом качестве) — от такого увольте. Готов на все и согласен на все, лишь бы этот абсурд закончился.
Сегодня с утра я уже морально готовился к встрече с психиатром, но пришлось вновь беседовать с дураком-следователем. Он, видите ли, вознамерился «дать мне еще один шанс». Из самых, конечно, благородных побуждений, истукан чертов.
— Ну-с, Носов, — вновь начал он свою постылую шарманку. Впрочем,
