Без вины виноватые - Александр Островский

Кручинина. Я не знала этого.

Незнамов. Ну, так знайте же и не расточайте ваших благодеяний так щедро, будьте осторожнее! Вы хотели избавить меня от путешествия по этапу? Для чего вам это? Вы думаете, что оказали мне услугу? Нисколько. Мне эта прогулка знакома; меня этим не удивишь! Я уж ходил по этапу чуть не ребенком, и без всякой вины с моей стороны.

Шмага. За бесписьменность, виду не было. Ярлычок-то забыл захватить, как его по имени звать, по отечеству величать, как по чину место дать во пиру, во беседе.

Незнамов. Вот видите! И он глумится надо мной! И он вправе; я ничто, я меньше всякой величины; а он что-нибудь, он какая-то единица, у него есть звание, есть вид. На этом виде значится: «Сын отставного канцеляриста; исключен из уездного училища за дурное поведение; продолжал службу в сиротском суде копиистом и уволен за нерадение; под судом был по прикосновенности по делу о пропаже камлотовой шинели и оставлен в подозрении». Ну, разве не восторг иметь такой документ! У него вид чистый, он счастливец, он всякому может прямо смотреть в глаза, всякому может сказать, кто он и что он. Какая мне радость, что я по вашей милости останусь здесь, в этом городишке? Из театра меня гонят и выгонят; что же я за фигуру буду представлять из себя? Бродяга, не помнящий родства, и человек без определенных занятий! Но в таком звании нигде нельзя жить, ни в каком городе; или уж везде, но только на казенной квартире, то есть в местах заключения. Я не вор и наклонности к этому занятию не чувствую. Я не разбойник, не убийца, во мне кровожадных инстинктов нет; но все-таки я чувствую, что по какой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо влекусь к острогу. Таких людей лучше не трогать: благодеяния озлобляют их еще больше.

Кручинина. Ах, да отчего же, отчего же?

Незнамов. Да вот, например: мне совсем не до вас; существуете вы на свете, или нет вас – мне решительно все равно; мы друг другу чужие, ну, и шли бы каждый своей дорогой. А вы навязываетесь с благодеяниями и напрашиваетесь на благодарность. Ну, положим, благодарить вас я не стану; так ведь все равно мне товарищи покоя не дадут. При всяком удобном случае каждый напомнит мне о вашем благодеянии. «Благодари Кручинину, что ты с нами! Кабы не Кручинина, странствовать бы тебе!» И так надоедят мне, что я принужден буду вас возненавидеть. А я этого не желал, я желал оставаться к вам равнодушным. Я понимаю, что благодетельствовать очень заманчиво, особенно если вас все осыпают любезностями и ни в чем вам не отказывают, но не всегда можно рассчитывать на благодарность, иногда можно наткнуться и на неприятность.

Кручинина. И довольно часто. Я это знаю.

Незнамов. И все не унимаетесь?

Кручинина. И не уймусь никогда, потому что чувствую потребность делать добро.

Незнамов. Это довольно странно. Поуняться не мешало бы.

Кручинина. Ну, вот что, господа! Я выслушала вас терпеливо; в том, что своей услугой я сделала вам неприятность, я извиняюсь перед вами. Но, господин Незнамов, вы очень дурно воспользовались моей снисходительностью; вы могли говорить только о своем деле, а вы позволили себе обсуждать мои поступки и давать мне советы. Вы еще очень молоды, вы совсем не знаете жизни; вас окружали с детства, да и теперь окружают люди, далеко не лучшие. Делать заключения вообще о людях вы не смеете, потому что хороших людей вы почти не видали и среди их не жили. Вы видели жизнь только…

Шмага. Из подворотни?

Кручинина. Я не то хотела сказать.

Шмага. Отчего же? Нет, так лучше, вернее.

Незнамов. Все равно, не в словах дело.

Кручинина. Я опытнее вас и больше жила на свете; я знаю, что в людях есть много благородства, много любви, самоотвержения, особенно в женщинах.

Незнамов. Будто?

Кручинина. Вы ничего этого не видали?

Незнамов. Не случалось.

Кручинина. Очень жаль.

Незнамов. Где ж такие редкостные экземпляры находятся?

Кручинина. Везде, стоит только поискать; они не редки, их много. Да вот, недалеко ходить, вы знаете, что такое сестры милосердия?

Незнамов. Знаю.

Кручинина. Что побуждает их переносить лишения, невероятные труды, опасности?

Незнамов. Я этого не знаю.

Кручинина. Да и не одни сестры милосердия, есть много женщин, которые поставили целью своей жизни – помогать сиротам, больным, не имеющим возможности трудиться, и вообще таким, которые страдают не по своей вине… Да нет, этого мало… Есть такие любящие души, которые не разбирают, по чужой или по своей вине человек страдает, и которые готовы помогать даже людям…

Незнамов. Вы ищете слова? Не церемоньтесь, договаривайте.

Кручинина. Даже людям безнадежно испорченным. Вы знаете, что такое любовь?

Незнамов. Из романов знаю.

Кручинина. Вас любил кто-нибудь?

Незнамов. Как вам сказать… Настоящим образом нет… Меня нельзя любить.

Кручинина. Почему?

Незнамов. Да за что же любить человека безнадежно испорченного? Что за интерес? Разве с целью исправить? Так, во-первых, не всякого можно исправить; а во-вторых, не всякий позволит, чтоб его исправляли.

Кручинина. Можно и такого любить.

Незнамов. Сомневаюсь.

Кручинина. Разве сестры милосердия, со всей любовью, ухаживают только за теми, кого можно вылечить? Нет, они еще с большей любовью заботятся и о безнадежных, неизлечимых. Теперь вы, вероятно, согласитесь, что бывают женщины, которые делают добро без всяких расчетов, а только из чистых побуждений. Отвечайте мне. Бывают?

Незнамов (потупясъ). Да, бывают.

Кручинина. С меня и довольно. Вы раздражены, расстроены; подите успокойтесь и подумайте о том, что вы сейчас сказали!

Незнамов. Ну, Шмага, пойдем! Мы свое дело сделали – пришли и нагрубили хорошей женщине. Чего ж еще ждать от нас!

Шмага. Грубить – это твое дело, а я человек деликатный. Что такое был наш разговор? Это только прелюдия, серьезное будет впереди. Я имею другую тему, у меня теперь пойдет мотив в минорном тоне. Но без свидетелей мне будет удобнее.

Незнамов. Нет, нет, говори при мне, а то я тебя знаю.

Шмага. Мадам, мы пришли в гостиницу, чтоб объясниться с вами по делу, вам известному, но вы были заняты. Ну, знаете ли, увлечение молодости, буфет, биллиард… соблазн… и при всем том недостаток средств. Вам, конечно, известно, что такое бедный артист. Одним словом, мы задолжали в буфете.

Незнамов (строго). Что, что?

Кручинина. Не беспокойтесь, я велю сейчас заплатить. (Незнамову.) Пожалуйста, не претендуйте, доставьте мне это удовольствие.

Шмага. Да-с… мерси! Впрочем, иначе и быть не может; вам и следует заплатить. Мы не виноваты, что вы не могли нас принять. Не в передней же нам ждать. Мы артисты, наше место в буфете.

Незнамов. Ну, поговорил, и будет. Пойдем, марш!

Шмага. Ах, Гришка, оставь! Оставь, говорю я тебе! (Кручининой.) Но я вам должен сказать, мадам, что и дальнейшее наше существование не обеспечено. Вы – знаменитость, вы получаете за спектакль чуть не половину сбора; а еще неизвестно, от кого зависит успех пьесы и кто делает сборы, вы или мы. Так не мешало бы вам поделиться с товарищами.

Незнамов молча берет Шмагу сзади за воротник и ведет его к двери.

Шмага (на ходу оборачиваясь то в ту, то в другую сторону). Гриша, Гриша!

Незнамов (проводив Шмагу до двери). Уходи!

Шмага быстро скрывается.

Явление пятое

Кручинина и Незнамов.

Кручинина. Вам стыдно за вашего товарища?

Незнамов. Нет, за себя.

Кручинина. Зачем же вы дружитесь с таким человеком?

Незнамов. А где ж я, в моем звании, других-то возьму? Его, конечно, нельзя читать образцом нравственности; он не задумается за грош продать лучшего своего друга и благодетеля, но ведь, сколько мне известно, очень многие артисты не лишены этой слабости. Зато он имеет и неоцененные достоинства; он не зябнет в легком пальто в трескучие морозы, он не жалуется на голод, когда ему есть нечего, он не сердится, когда его ругают и даже бьют. То есть он, может быть, в душе и сердится, но ничем своего гнева не обнаруживает.

Кручинина. Он и зимой в летнем пальто ходит?

Незнамов. Вот как вы его видели, весь его гардероб тут.

Кручинина (достает из портмоне десятирублевую бумажку). Передайте ему, пожалуйста, от меня.