Бедные-несчастные - Аласдер Грей

— Познакомься, Белл, это мистер Свичнет, — сказал он.

— Доб рый день мис тер Свеч ка, — сказала Белла, — кро ха гость во ло сы как мор ковь гля дит с ин те ре сом си ний галс тук мя тый пид жак жи лет брю ки из. Ва. Ле. Та?

— Из вельвета, моя милая, — поправил ее Бакстер, улыбаясь ей так же светло, как она мне.

— Вель вет руб ча та я ткань из хлоп ка мис тер Свеч ка.

— Мистер Свичнет, милая Белл.

— У ми лой Белл то же свеч ки нет Бог лоу. Про шу будь у Белл свеч кой кро ха гость.

— Ты рассуждаешь великолепно, Белл, — сказал Боглоу, — но скоро ты убедишься, что почти все фамилии лишены смысла. Миссис Динвидди! Отведите Белл и вашего внука вниз на кухню и дайте им лимонаду и пончиков в сахаре. Мы со Свичнетом пойдем в кабинет.

Поднимаясь со мной по лестнице, Бакстер с живым интересом спросил:

— Ну как тебе наша Белла?

— Тяжелая черепно-мозговая травма, Бакстер. Только ребенок или идиот может так разговаривать, излучать такую радость, принимать все новое с таким наивным восторгом. Ужасно видеть подобное у очаровательной молодой женщины. Только однажды по ее лицу пробежала тень неудовольствия — когда твоя экономка уводила ее от меня, то есть, я хочу сказать, от нас.

— Заметил? Так ведь это признак взросления. Черепно-мозговая травма тут ни при чем. Ее мыслительные способности увеличиваются с огромной быстротой. Полгода назад у нее был мозг младенца.

— Отчего же он так деградировал?

— Вовсе не деградировал, наоборот — получил возможность развиваться. Это был абсолютно здоровый маленький мозг.

Должно быть, его голос все-таки обладал гипнотической силой, ибо внезапно я понял, что он имеет в виду, и поверил ему. Я замер, вцепившись в перила, и мне стало нехорошо. Я услышал, как спрашиваю его заикающимся голосом, где он взял все, помимо мозга.

— Это-то я и хочу тебе рассказать, Свичнет! — воскликнул он, обхватил меня одной рукой и легко понес по ступенькам. — Ты единственный человек на свете, кому я могу довериться.

Когда мои ноги оторвались от ковра, мне почудилось, что я попал в лапы к чудовищу, и я начал брыкаться. Я закричал было, но он закрыл мне рот ладонью, затащил меня в ванную и сунул мою голову под струю холодной воды, после чего положил меня на диван в своем кабинете и дал мне полотенце. Вытираясь, я немного успокоился, но когда он протянул мне бокал с какой-то серой слизью, меня вновь охватила паника. Он сказал, что готовит этот состав из фруктов и овощей, что он улучшает кровь и укрепляет мышцы и нервы, не перевозбуждая их, что сам он ничего другого не пьет. Я отказался, и он начал шарить в буфетах под ярусами книжных полок со стеклянными дверцами, пока не обнаружил графин с портвейном, к которому с тех пор, как умер его отец, никто не прикасался. Когда я потягивал густую рубиновую жидкость, мне вдруг почудилось, что и Бакстер, и его дом, и мисс Белл, и я сам, и Глазго, и селения Галлоуэя, и вся Шотландия суть вещи равно дикие и невероятные. Я захохотал. Приняв мой истерический смех за возвращение здравого смысла, он издал вздох облегчения, подобный пароходному гудку. Я вздрогнул. Он достал из комода вату. Я заткнул уши. И он начал свой рассказ.

5. Сотворение Беллы Бакстер

— Джорди Геддес работает в городском Обществе человеколюбия, которое предоставило ему в бесплатное пользование дом в парке Глазго-грин*. Он вылавливает из Клайда утопленников и, когда возм.ожно, спасает этих людей. Если спасти не удается, он помещает труп в маленький морг рядом со своим жилищем, где полицейский хирург совершает вскрытия. Когда врач занят и не может прибыть, посылают за мной. Чаще всего, разумеется, в морг попадают трупы самоубийц, и те из них, что никем не востребованы, отправляются в анатомические классы и лаборатории. Этой отправкой раньше ведал я.

Меня вызвали исследовать тело той, кого ты теперь знаешь как Беллу, год назад, вскоре после нашей ссоры. Геддес увидел, как молодая женщина взбирается на парапет подвесного моста, что рядом с его домом. Она не прыгнула ногами вперед, как большинство самоубийц. Она нырнула вниз головой, как пловчиха, но не вдохнула, а выдохнула воздух перед прыжком, ибо, уйдя под воду, живой так и не всплыла. Выловив тело, Геддес обнаружил, что она привязала к запястьям ридикюль, набитый камнями. Как видишь, весьма тщательно подготовленное самоубийство и притом совершенное человеком, который хотел, чтобы его забыли. Карманы ее изысканной, со вкусом подобранной одежды были пусты, и те места на белье и подкладке, где у женщин побогаче стоят вышитые фамилии или инициалы, были аккуратно вырезаны. Когда я появился, трупное затвердение еще не наступило, тело едва успело остыть. Я увидел, что она беременна; на пальце у нее виднелись ложбинки от снятых колец, обручального и свадебного. О чем это тебе говорит, Свичнет?

— Она носила ребенка либо от ненавистного мужа, либо от бросившего ее любовника, которого она предпочла мужу.

— Я тоже так подумал. Я очистил ее легкие от воды, чрево — от плода и, искусно применяя электрические воздействия, мог вернуть ее к сознательной жизни. Но не решился. Ты поймешь почему, если увидишь лицо Беллы во сне. Тогда она вновь становится страстной, умной, удрученной женщиной, которая лежала передо мной на столе покойницкой. О покинутой ею жизни я знал одно: она так ее ненавидела, что бесповоротно решила не быть. Какие овладели бы ею чувства, окажись она насильно вызволена из хладнокровно избранной вечной пустоты и принуждена быть в одной из наших толстостенных, отвратительно снабжаемых, недоукомплектованных служащими психиатрических лечебниц или тюрем? Ибо наша христианская нация считает самоубийство преступлением или проявлением безумия. Итак, я восстановил жизнь тела лишь на клеточном уровне. Затем дал объявление. За телом никто не явился. Я привез его сюда, в отцовскую лабораторию. Все мечты детства, все чаяния юности, все годы учения и исследовательских работ были подготовкой к этому часу.

Каждый год сотни молодых женщин топятся из-за невыносимой нужды и предрассудков нашего отвратительного, подлого общества. Впрочем, природа тоже бывает несправедлива. Ты знаешь, как часто она производит на свет младенцев, которых мы называем уродами, потому что они не могут жить вовсе или могут жить лишь усилиями медиков: двухголовых, одноглазых, сиамских близнецов, а порой таких, которым наука даже не подобрала еще имен. Хороший врач не допустит, чтобы мать увидела подобное. Иные из уродств менее диковинны, но столь же губительны; например, может родиться ребенок без желудочно-кишечного тракта — он, едва перережут пуповину, будет обречен на голодную смерть, если только чья-нибудь милосердная рука не задушит его заблаговременно. Ни один врач не решится сделать это сам или отдать подобный приказ медицинской сестре, и тем не менее такие убийства происходят сплошь и рядом, ведь в нынешнем Глазго — втором городе Британии по величине и первом по детской смертности — мало кто из родителей может оплатить гроб, заупокойную службу и могилу для каждого крохотного родного тельца. Даже католики помещают детей, умерших до крещения, в лимб. А на нашей всемирной фабрике лимбом служит медицина. Не один год я размышлял, как соединить для новой жизни тело и мозг, выброшенные обществом на свалку. Теперь я исполнил задуманное; итог — Белла.

Как чаще всего бывает с человеком, внимающим спокойному рассказу, я и сам успокоился, обретя способность рассуждать.

— Браво, Бакстер! — воскликнул я, поднимая бокал. — Но как ты объясняешь ее выговор? То ли в жилах у нее течет йоркширская кровь, то ли родители ее мозга жили в северной Англии.

— Возможно только одно объяснение, — сказал Бакстер задумчиво. — Самые ранние наши навыки, и среди них речевой, суть инстинкты, коренящиеся в нервах и мышцах всего тела. Известно, что инстинкт есть продукт не одного лишь мозга, ведь обезглавленная курица порой бежит и бежит, прежде чем упасть. У Беллы мышцы гортани, языка и губ сокращаются так же, как в первые двадцать пять лет ее жизни, которые, я думаю, прошли ближе к Манчестеру, чем к Лидсу. Но все слова, которыми она пользуется, она узнала либо от меня, либо от пожилых шотландок, которые ведут мое хозяйство, либо от детей, которые с ней играют.

— А как ты объяснил им ее появление, Бакстер? Или ты такой домашний тиран, что прислуга не осмеливается тебя ни о чем спрашивать?

Поколебавшись, Бакстер пробормотал, что все его служанки — бывшие медицинские сестры, вышколенные сэром Колином, и их не удивляет присутствие необычных пациентов, поправляющихся после сложных операций.

— Но как ты представил ее обществу, Бакстер? Твоим соседям по Парк-сер-кес; родителям детей, которые с ней играют; участковому полицейскому — едва ли ты им сказал, что это плод хирургического гения. Как ты ее запишешь на ближайшей переписи населения?

— Им было сказано, что это Белла Бакстер, моя дальняя родственница, чьи родители погибли в железнодорожной катастрофе в Южной Америке, а сама она получила тогда тяжелое сотрясение мозга с полной потерей памяти. Чтобы выглядело убедительней, я облачился в траур. Придумано действительно неплохо. У сэра Колина был двоюродный брат, с которым он поссорился много лет назад; тот уехал в Аргентину еще до «картофельного голода» (1845-1848 гг. — голод в Ирландии, вызванный неурожаем картофеля) и с тех пор не давал о себе знать. В том винегрете наций, каким является Аргентина, он вполне мог жениться на дочери английских эмигрантов. К тому же лицо Беллы после того, как я остановил разложение тканей, приобрело такой же бледно-желтоватый оттенок, как у меня, что можно истолковать как семейную особенность. Эту историю я расскажу и Белле, когда ей станет известно, что у человека должны быть родители, и она захочет иметь их сама. Пара почтенных покойников — все лучше, чем ничего. Если она узнает, что она плод хирургического искусства, это омрачит ее жизнь. Правду знаем только мы с тобой, хоть я и сомневаюсь, что ты мне веришь.