Любовник богини - Елена Арсеньева

— А не знаешь ли ты, где живут англичане? — взволнованно спросил белый сагиб, так взволнованно, словно его жизнь зависела от этого ответа.

— Ага! Я так и думал, что ты инглиш! — хлопнул себя по бедрам разносчик, за что и был вознагражден целым водопадом: этим неосторожным движением он опрокинул на себя все, что оставалось в кружках. По счастью, священная вода уже изрядно степлилась. — Конечно, я знаю, где живут твои соплеменники. Но их очень много, а Ванаресеа — большой город.

— Мне нужны служащие Ост-Индской компании, — пояснил бродяга, и разносчик окончательно уверился, что перед ним истинный инглиш: эта братия не сомневается, что об их Ост-Индской компании должны знать все во Вселенной! Ну что ж, оборванцу-сагибу повезло: разносчик слышал эти три слова, магические для всякого белого.

— Этой могущественной госпоже служат почти все иноземцы, живущие в Ванарессе, — ответил он. — Но кто тебе нужен? Инглиш-воин или же инглиш-торговец?

— Да, тот, кого я ищу, скорее воин, чем купец, — после небольшого раздумья ответил бродяга. — Я знаю его дом по описанию. У него белые стены, а у ворот сидят два крылатых льва.

— О, так это один из домов магараджи Такура! — обрадовался разносчик воды. — В самом деле, говорят, он приветлив с инглишами и весьма умножает свои богатства с их помощью… хотя, по слухам, подвалы его дворцов и без того ломятся от сундуков с драгоценными камнями. Ну что ж, идем. Я провожу тебя к твоему инглишу, а то ты, пожалуй, все-таки перепутаешь Ванарессу с Беназиром!

И, донельзя довольный своей остротой, разносчик ринулся вперед, а чужеземец зашагал следом.

Вот уже видна белая ограда, и два крылатых льва скалят свои кривые зубы.

— Вот здесь живет твой инглиш, — сообщил разносчик. — Иди… и да помогут тебе боги! (Это он произнес вслух, а мысленно добавил: «Да не зажрут тебя до смерти собаки!») Он только успел сложить Ладони в намаете [2], как распахнулись створки ворот, высунулся слуга-индус, раздался разноголосый лай, и цепная свора разномастных Псов выволокла из ворот высокую рыжеволосую фигуру, облаченную в белые одеяния, которые, по мнению разносчика, являли собою верх нелепости, но которые упорно носили все иноземцы.

— Беги! — крикнул разносчик, пускаясь наутек, уверенный, что безрассудный бродяга (сагиб, ха-ха!) последует за ним. Он пробежал не менее десяти десятков шагов, Однако, не слыша за спиной топота, обернулся.

Его волосы под тюрбаном заранее готовы были Встать дыбом при виде окровавленного тела безрассудного бродяги… И он едва не рухнул, где стоял, увидев, как собаки радостно скачут вокруг рыжего инглиша, который стискивает оборванца в объятиях, хохоча и восклицая:

— О, Бэзил! Бэзил! Бэзил!!!

Разносчик некоторое время постоял, отпыхиваясь и задумчиво разглядывая эту картину.

«Значит, он все-таки сагиб», — кивнул наконец с облегчением и повернулся, чтобы следовать своим путем.

3. Старый друг

— Да что ты меня все кличешь Бэзилом? — отбивался между тем странный приятель разносчика от увесистых шлепков. — Я себя чувствую бог знает кем с этим именем, каким-то не то французишкой, не то… — Он вдруг захохотал.

Рыжеволосый хозяин не смог скрыть тень беспокойства, мелькнувшую на его лице.

— Не бойся, я не спятил, — ответил неожиданный посетитель. — Просто вспомнил, как смешно говорил этот туземец: инглиш, мол! Так вот, когда ты честишь меня Бэзилом, я ощущаю себя настоящим инглишем!

Хозяин поджал губы, но гость ответно Приложил его по плечу так, что высоченная фигура покачнулась.

— Не обижайся, Реджинальд! Прости! Не знаю сам, о чем болтаю. Но до чего же я рад, до чего рад, что наконец добрался сюда! А ведь были минуты, когда казалось: со мной уже все, все, понимаешь?

— Ничего, Ва-си-лий! — В порыве сочувствия хозяин попытался правильно выговорить это несусветное, с его точки зрения, имя. — Теперь все позади. И клянусь, если ты не хочешь вспоминать, я не стану докучать тебе расспросами. Только умоляю: позволь мне называть тебя Бэзилом, а не Васи… Валиси… — Вторая попытка не удалась; Реджинальд сбился, плюнул, махнул рукой; — А, черт, мне все равно это не под силу! Кстати, французишка назвал бы тебя Базиль.

— Кошмар! — передернул плечами Василий. — Пусть бы только попробовал! Я бы ему показал кузькину мать!

А помнишь Кузьку, а, Реджинальд? А помнишь?..

— Помню, помню, — кивнул англичанин, с явным бес, покойством разглядывая осунувшееся — нет, мало сказать — натуго обтянутое кожей лицо своего друга, его полунагое, облаченное в лохмотья тело, ловя его беспокойный взгляд. — Я все помню. Как он, наш незабвенный Кузька?

— А что ему сделается? Наплодил детушек, живет припеваючи! Теперь управляющим в моем московском имении, следит за строительством нового дома. Старый пожгли сволочи мусью, я тебе писал, нет?

— Писал, писал! — Успокоительно кивая, как нанятый, Реджинальд неприметно подталкивал своего приятеля по просторному зеленому, осененному тамариндами и баньянами двору, направляя его к дому.

Сбежались туземцы-слуги, складывали ладони, кланялись…Хозяин негромким словом, взглядом, знаком отдавал короткие, четкие приказания. Стайка слуг разлетелась: готовить ванну, одежду, завтрак, постель, — с опаской озираясь на диковинного гостя, которого их суровый и важный сагиб привечал, будто посланника своего магараджи-кинга.

Собаки — от внушительного бульдога, который по ночам грызся с наглыми шакалами, и до скромного рокета (на нем лежала обязанность очищать дом от крыс) — плелись поодаль. Поведение хозяина внушало, что они должны быть добродушны и почтительны с этим человеком странного вида, однако у бульдога так и чесались клыки вцепиться в его широченные, столь приманчиво развевающиеся шаровары! Но пришлось перетерпеть: люди вошли в дом, а кто входил в дом, получал статус неприкосновенности — это было накрепко усвоено псами!

Реджинальд, в крепких челюстях которого явно было что-то бульдожье, тоже с острым интересом разглядывал одеяние своего приятеля, и вопрос, который он решил не задавать, так и жег ему язык.

— Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, — усмехнулся Василий, заметив его взгляды и мученическое выражение лица. — Это бесполезно. Не потому, что я не хочу отвечать, — просто ничего не помню!

Разочарование, отразившееся на лице Реджинальда, силившегося сохранять знаменитую английскую невозмутимость, на несколько мгновений сделало его похожим на обиженного мальчика.

— Совсем ничего не помнишь? — спросил он разочарованно. — Совсем-совсем?!

— Помню, что в Калькутте сел на паттамар [3], чтобы насладиться морской экзотикой, — начал было Василий, однако появился слуга в белых одеждах и с поклоном заявил, что ванна и одежда готовы. И Реджинальду пришлось принести свое любопытство в жертву гостеприимству.