Анна Монсъ (рассказы) - Георгий Лапушкин

(— У дверей в заведенье народу скопленье…)

— Да.

— Николушка? Как дела?

— Алла? Здравствуй! Сколько лет!

— Как поживает твоя жена?

— Какая жена?

— Это я тебя проверяю. Все еще один?

— Когда как.

— Понятно. Алла была когда-то его любовницей. Расстались друзьями, после того, как она вышла замуж за одного из его знакомых.

(— А я сегодня один, я человек невидимка, я сажусь в уголок…)

— А как дите? (Николай не помнил кто там, мальчик, или девочка, поэтому спрашивал неопределенно.)

— Бегает. На будущий год в школу.

— Кошмар. Неужто мы уже такие старые?

— Ничего, до внуков еще далеко! Слушай, я что хотела спросить — ты вообще как к маленьким детям относишься?

— Я — то? Да ничего, положительно. А что?

— Да вот ребенка нужно куда-то на неделю пристроить…

— Так ведь за ним уход, наверное, нужен?

— А с ним мама!

— Молодая?

— Моложе тебя, старичина! И, между прочим, в твоем вкусе. Блондинка, роскошные волосы и на мордашку симпатичная. Помнишь Ленку?

— Какую?

— Ну, рыжая такая, ты с ней все по лесам шастал. Альпинистка. Неужто забыл?

— А, помню, конечно. И что?

— А то, что здесь фигура ничуть не хуже. Сечешь?

— Это интересно.

— Ну что, пустишь на недельку?

— Да хоть на две.

— Только слушай, имей совесть. У человека ситуация безвыходная.

— Да у меня этой совести вагон и маленькая тележка. Пусть живет. Что я ее, изнасилую, что ли?! А что у нее случилось?

— С мужем повздорили.

— Ну звони ей, пусть едет. Я дома.

— Спасибо. Я знала, что ты хороший!

— Ясное дело. А когда мы с тобой в кино пойдем?

— Ты что! Меня муж убьет!

— Больше не любишь?

— Николушка, ты же видишь, я тебе первому позвонила!

— Ну ладно, в другой раз снова звони. Даже если без ребенка!

— Обязательно!

(— Только нет интереса, и бездарную пьесу продолжает тянуть режиссер…)

Оба уже расчувствовались, вспомнив былое — но у каждого свои дела…

Повесив трубку, Николай занялся уборкой уже всерьез. Проветрил комнату, выкинул ощетинившуюся пепельницу — чтобы не пахла. Сдал целый рюкзак пустых бутылок. Потом сходил в магазин — а то хлеб и тот вчера весь сожрали, закусывали луком — только хруст стоял.

Пара часов пролетела незаметно — вдруг звонок. За дверью оказалась молодая женщина, действительно симпатичная — только глаза усталые. На руках дите, у ног — сумка на колесиках.

Одета она была просто — джинсы да футболка, но эта простота ей шла. Лицо у нее было самым обыкновенным, глаза — карие, нос в веснушках, морщинка над бровями. Светлые волосы до плеч, взгляд, несмотря на усталость, удивительно живой и словно чем-то удивленный.

Оказалось, что зовут ее Таней. Без суеты и спешки устроила она уголок для ребенка; потом готовила на кухне молочную смесь — а Николай разглядывал голыша, как диковину.

Ребенок был одет в одну только распашенку, ручки и ножки пухлые, в перетяжках, глаза серые и безоблачные. Он сидел и беспрерывно шевелил ручками и ножками; каждое его движение, а особенно глаза и беззубая улыбка светились радостью. Николай даже сам улыбнулся. Раньше он был убежден, что младенцы либо спят, либо сосут соску, либо просто орут. Теперь понятно, — решил он для себя, — почему женщины так любят грудничков. Они, наверное, от них заражаются оптимизмом! В этот момент ребенок пустил струйку — и начал радостно шлепать по ней ладошкой. Николай в испуге смылся на кухню.

Уже стемнело, когда они наконец сели за стол. Стол смотрелся праздничным, Николай откупорил бутылку вина. Таня тоже пригубила рюмку. До сих пор они еще не знали друг о друге ничего, но его это не смущало. С хорошей женщиной и помолчать приятно! Впрочем, за ужином они проболтали часа полтора.

— Я вас не очень стесню?

— Брось, какие проблемы. И нечего меня «на вы» звать, я еще не старый.

— Я вообще-то не надолго, дня на три…

— А что так скоро?

— Да, наверное, помиримся за это время, — сказала она не слишком уверенно.

— Если уж учить, так на полную катушку. А что он, кстати, натворил?

— ..Пришел пьяный… да нет, дело, пожалуй, не в этом…

— А в чем?

— Трудно объяснить…

— По дому, небось, ничего не делает? — сообразил Николай.

— Да по дому, — тут она улыбнулась, — все мужики, по-моему, стараются не перетрудиться, так что он — не исключение! Нет, дело не только в этом. Просто, когда мы еще только встречались, он был совсем другим человеком. А сейчас — газеты, футбол, спортлото. Это все, что в нем есть — и еще водка в последнее время. И даже опять не в этом дело (она задумалась на минуту) — что изменится, если вместо футбола он будет торчать на балете? В нем жизни не стало, я не чувствую рядом с собой живого человека. Сколько раз я пробовала об этом говорить — это все сотрясение воздуха. Словно стеной от всего отгородился — и его, похоже, это совершенно устраивает. Неужто у всех так?.. А скольких я знаю, что выходят замуж за кого угодно, лишь бы не одиночество… И что в итоге? Одиночество вдвоем?

— Может, вообще женитьба людей портит? — осторожно предположил Николай.

— Может, тогда уж жизнь всех портит? Чем старше — тем хуже! … А я знаю, о чем ты думаешь! — вдруг поменяла она тему разговора, — я тебе надоела со своими семейными проблемами! Уж извини, просто очень обидно, что так все бывает.

— Да нет, я на самом деле подумал о том, что семейные проблемы, быт — это все засасывает, хочешь — не хочешь, а станешь мещанином. Но это, наверное, неизбежно… Я потому и не тороплюсь жениться, — признался он вдруг, — что чувствую, женился — и прощай все. Был человек — а стал отец семейства!

Таня и в самом деле не угадала его мыслей. А думал он, где будет спать этой ночью. В его единственной комнате имелось только одно ложе, правда, огромное, поперек себя шире. В другой ситуации можно было бы просто предложить ей лечь рядышком — в конце концов, люди взрослые. Но сейчас он чувствовал, что это будет, пожалуй, непорядочно. В конце концов он мысленно себя уговорил, что одну ночь можно поспать и в кухне на полу. Почему одну? Опыт подсказывал, что сегодня ему ничего не светит — зато завтра она будет его. Сутки можно и потерпеть! Смирив свои желания, он разговаривал с ней (по крайней мере старался) как с сестрой.

— Если бы мещанин — еще не так страшно, — сказала она в сердцах, — ведь, как я понимаю, мещанин — это тот, у кого единственный интерес — быт. Копить, зарабатывать, доставать — словом, устраиваться. И если кроме этого — ничего, то это тоже, наверное, плохо. Но у нас совсем другая ситуация. Это даже не мещанство, а просто пустота. Человеку не нужно вообще ничего! … Так что я предлагаю тост за мещанство! — заключила она как бы с вызовом, несколько громче, чем нужно, и сделала еще глоток вина.

Разговор после этого угас. Убрали со стола, помыли посуду, пошли устраиваться на ночь.

— Тут кровать только одна, — сказал Николай, почему-то смущенно, — а я постелю себе…

— Ладно, — сказала она просто, — мы люди взрослые. Я надеюсь, глупых шуток не будет?

— Нет.

— Ну и хорошо. Только ты ложись к стенке, а то мне к ребенку вставать.

Несмотря на всю суету в полумраке комнаты, ребенок спал беспробудно. Николай решил, что ребенок прав. Не обращая ни на кого внимания, он скинул рубашку, брюки и носки, забрался в кровать, приложился носом к стене и начал засыпать. Только спать ему так и не пришлось. Он уже почти отключился, когда она вдруг переместилась со своего конца кровати ему под бок. Весь сон у него пропал в момент, как не было. Он застыл, словно охотник в засаде. Время тянулось страшно медленно, слышен был стук сердца, тиканье будильника. Вдруг она перегнулась через него, и поцеловала — в губы…

Так получилось, что убежденный холостяк вдруг обзавелся сразу и женой, и ребенком. Николай рано начал вставать — ребенок не давал разоспаться — и, соответственно, рано начал появляться в своем НИИ, всем на удивление. Зато и уходить он стал тоже рано — чтобы успеть пройти по магазинам, а когда являлся домой, нагруженный покупками — его ждало счастливое семейство. Он вошел во вкус такой жизни, а когда однажды нашел свою сорочку выстиранной и отглаженной — внезапно на полном серьезе почувствовал себя счастливым. Правда, длилось все это недолго.

Однажды, когда он позвонил вечером домой — ему никто не ответил. Открыв дверь своим ключом — нашел на подзеркальнике ключ и записку:» Извини, что так поступила, просто я по-другому бы, наверное, не смогла уйти. Я совсем запуталась в своих чувствах — но ведь я не свободна. Так будет лучше для нас обоих. Не поминай лихом. Таня.»

Николай, не разуваясь, прошелся по квартире. Долго стоял, смотрел на стол — она в спешке забыла там поясок от халата и расческу. Потом прошел на кухню, выпил водки, закурил. Отчаянья острого не было, так, чтобы в петлю лезть, — прошел уже тот возраст, — но все же было тошно. Делать не хотелось ничего. Николай оставил опустевшую квартиру — и подался к приятелям. Проехал сквозь сумерки, сквозь безразлично мелькающие фонари, мимо однообразных громад домов, мимо кроссвордов вечерних окон. В грязном, но уютном винном подвальчике купил пива, сколько поместилось в портфель, пару бутылок портвейна «три семерки»…