Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса - Леонид Васильевич Милов

паровое трехполье становится уже классической замкнутой системой с достаточной интенсификацией и восстановлением плодородия. Так полагать позволяет трактовка Г.Е. Кочи-ным более архаичных приемов земледелия как существовавших параллельно с полевым хлебопашеством в качестве вспомогательного средства (“в происходившем наступлении полевого пашенного земледелия естественно видеть подсеку сдающей свои позиции”)[53]. На Севере Руси так называемая “посекирная пашня” была дополнением к полевой пашне. В Новгородской земле при господстве полевого трехполья “оставалось все же заметное место и для подсеки”[54]. “Пашенный лес” был и в центре Северо-Восточной Руси. Однако все это лишь свидетельства “чрезвычайной длительности процесса вытеснения подсеки паровой системой”[55]. По словам ученого, “в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси… опыт и наблюдения подсказывали лишь один надежный путь для восстановления плодородия земли – внесение удобрений”[56]. “Только при условии внесения удобрений в нечерноземной лесной стороне нашла применение, закрепилась и окончательно победила подсеку паровая система земледелия”[57]. А.Д. Горский также склонен оценивать подсеку XV в. “в качестве средства освобождения участка для пашни, а не в качестве особой системы земледелия, то есть была подчинена целям пашенного земледелия с трехпольным севооборотом”[58].

Отрицая в Древней Руси наличие системы “лесного перелога” и отводя подсеке, росчисти, лядам и прочим видам лесных расчисток второстепенную роль, многие историки предполагали, что судьба всех этих пашенных угодий в конечном счете одна: они вливались в систему полевого земледелия, постепенно увеличивая размеры пахотных полей при деревнях, селах и т. п. Г.Е. Кочин полагал, что П.Н. Третьяков, выдвигая идею “лесного перелога” как системы земледелия, отталкивался от работ по более позднему периоду и, в частности от трудов Н.А. Рожкова, основанных на писцовых материалах XVI в. При этом Г.Е. Кочин считал позицию Н.А. Рожкова ошибочной, поскольку последний принял “заброшенную по условиям кризиса полевую пашню за доказательство наличия переложной системы земледелия”[59]. Думается, что главным основанием такого хода рассуждений была не только неразработанность проблемы писцового делопроизводства, но и чересчур прямолинейная трактовка сведений новгородских писцовых книг, дающих, казалось бы, массовый и убедительный материал о функционировании целостной замкнутой классической системы парового трехполья с навозным удобрением в качестве средства, компенсирующего падение плодородия земли.

Между тем с новгородским писцовым описанием конца XV в. в литературе ситуация не столь проста. В наиболее глубоком исследовании последних десятилетий об обже как единице налогового обложения в писцовых книгах Новгорода, принадлежащем Г.В. Абрамовичу, обжа реконструируется как некая обобщенная единица, символизирующая и потенциальные, и реальные производственные возможности однолошадного крестьянина. Реконструируя обжу второй половины – конца XV в., ученый вводил в нее не только пашню, но и сенокосы “меж поль”, и усадьбу с огородом и гуменником. По предположению Г.В. Абрамовича, действующая пашня в определяемой им 9-десятинной обже занимала лишь около 5 десятин в трех полях[60].

Эти разыскания можно продолжить, в частности, исследуя материалы таблиц первого тома “Аграрной истории Северо-Запада России”[61]. Речь идет об обобщенных сведениях, раскрывающих характер имущественной дифференциации крестьянства однодворных деревень, которых в Новгородских землях было великое множество. Вследствие чего они вполне репрезентируют процессы, свойственные развитию крестьянства Северо-Запада России в целом.

Несложные преобразования ряда таблиц с группировкой дворов по размерам посева (дополнение их расчетами на обжу числа копен и коробей, а также расчетами числа коробей посева на “человека”, то есть главу семьи, и на душу мужского пола) позволили выявить неожиданную и интересную закономерность.

Суть ее заключается в том, что в группах дворов с небольшими пахотными площадями (исчисленными в 1–3 коробьи) в расчете на обжу как единицу обложения приходится сравнительно меньшее количество “коробей” пашни, а в группах дворов со значительно большими пахотными площадями (7–12 коробей) на обжу приходится сравнительно большее количество “коробей”[62]. По LLI ело некой пятине разница в крайних группах достигает 1,3 раза, по Деревской пятине в 1,7 раза, а по Новгородскому уезду – в 2,2 раза.

Полагать, что многопосевные дворы крестьян облагались налогами значительно легче, чем малосеющие дворы, было бы слишком опрометчивым. И вот почему. Если наши расчеты распространить на статистику распределения сенокосных угодий, то в итоге получится по сути та же, хотя и менее выразительная ситуация (см. таблицу 1.1). Иначе говоря, там, где на обжу приходятся большие размеры пашни в коробьях, количество копен сена в расчете на обжу уменьшается. Отсюда может быть сделан довольно уверенный вывод о том, что в новгородской системе описания угодий мы имеем дело с архаичным методом “одабривания” земель. В менее плодородных местностях в обжу включали относительно большие доли пашенной земли и наоборот. Следовательно, одна и та же сумма налога на более плодородных землях взималась с меньшей площади пашни, а на более тощих пашнях с относительно большей площади пахотных угодий. То есть механизм обложения и “одабривания” земель совпадает с принципами обложения, выразительно представленными в писцовой книге 1551 г. по Бежецкой пятине. В ней есть предельно ясное разъяснение писцов: “Старые обжи положены по старому ж: пашни на обжу по 3 коробьи, и по пол третьи коробьи, и по 2 коробьи. А прибылые пашни положены в обжу по пол восьми коробьи в поле, потому что земля худа, камениста, песчата и безсенна, и безлесна, и безводна”. В 60-х годах XVI в. в этой же пятине в обжу клали и по 8 коробей, и по 10 коробей худой земли[63]. Из этого текста не только вполне очевиден сам принцип “одабривания”, скрытый за туманным термином “обжа”, но и многосторонний учет потенциала крестьянского хозяйства (учет качества сенокоса, наличия леса и воды). Однако, пожалуй, в данной связи наиболее важно другое. Возрастание степени “одабривания” пашни идет синхронно с увеличением размера высева: на крестьянский двор (и на главу семьи, и на душу муж. пола). А это означает, что размер пашни больше там, где более бесплодна земля. Кроме того, надо учесть, что принцип одабривания опирался на объем семян, высеваемых на хороших и худых землях. Естественно, по традиции на плодородных землях высев был меньше, а на худых высев был больше. Разница была полутора- и двухкратная. Большие высевь; в коробьях в писцовых книгах – это высевы на худых землях. Следовательно, весьма рискованно говорить о зажиточной группе крестьян, имеющих большие посевы, большие сборы зерна, и строить гипотезы о перспективах расслоения крестьян и т. п. Видимо, такие дворы распахивали много земли из-за того, что урожаи у них были гораздо ниже, чем у хозяйств, сеющих небольшое количество коробей зерна, то есть главный фактор урожайности