Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

— В воду мерзавца, в воду! — кричал Ландур. Матросы топтались на месте и, сощурившись, поглядывали на шлюпочное весло в руках Егора. Ландур вдруг стих, начал шарить по карманам.

— Всем, всем. Самоедам, долганам… всем расчет! — требовал Егор и грозился веслом.

В это время из-за борта высунулась Нельма.

— Игарка!.. О, Игарка!..

— Разбойник твой Игарка! — крикнул Ландур и сбросил с кнехта чалку.

Лодка, подхваченная течением, быстро пошла вниз. Нельма в страхе за Игарку позабыла, что у лодки есть весла, стояла, подняв руки, и все повторяла:

— Игарка, Игарка!

— Весла! — кричал Игарка. — Весла! — и потрясал веслом от шлюпки. Когда наконец Нельма поняла его, Игарка бросил весло и прыгнул в воду.

Между Курейкой и Дудинкой, на левом берегу Енисея, Егор с Яртагином поставили шестиаршинную избенку, Нельма зажгла светец, — и скоро по всему северу, от Туруханска до моря стало известно, что появилось новое зимовье, Игарка. Потом и вся местность кругом стала зваться Игарка.

Строились поздней осенью. На берегах и на реке лежал глубокий снег. Место выбирал Яртагин по памяти, и, когда сошел снег, оказалось, что не ошибся: оно было удобное и богатое. Берег внизу отлогий, песчаный, удобный для неводьбы. В лесу за избенкой посверкивали озерки, туда в полую воду заходило много рыбы. По полянам росла брусника и голубика, на кочках — грибы. Напротив зимовья, у правого берега Енисея, был порядочный лесистый остров, за ним — неширокая спокойная протока, где можно было неводить в любую погоду. Весной на берега и на остров налетало много уток, гагар, гусей. В лесу над протокой в первое же лето Игарка не раз замечал медведей и росомах.

Первым на огонек нового зимовья пришел Вакуйта. Из Туруханска, куда завез его Ландур, он пробирался в родные места на Пясино, там у него стоял зимний чум и в стаде соседа паслись четыре оленьих головы.

Вскоре после младенца-сына у Вакуйты умерла и жена. Вакуйта зашил оба трупа в одну малицу и спустил в реку, одному было невозможно уберечь их от голодных псов. В Туруханске Вакуйта потребовал расчет, а Ландур вспомнил за ним какой-то старый долг. За рубль серебром продал Вакуйта летний шалаш, лодку и побрел домой. За ним шла хромоногая собака, она взвизгивала от боли, от голода, от бессильной, еще не утихшей ярости на волков, которые перекусили ей ногу.

Прожил Вакуйта у Игарки неделю, потом благословил гостеприимный дом и пошел дальше. Игарка не удерживал его, накануне он пересчитал свои запасы продуктов и решил: гость уходит в самое время. Пес Вакуйты долго стоял на пороге и лаял вслед хозяину, стараясь доказать, что хозяин поступает глупо — уходит от котла, в котором ежедневно бывает рыба. Но Вакуйта все-таки уходил; тогда побрел и пес, опустив голову, удрученный недоступной его уму тайной человеческих поступков.

Вакуйту сменил Большой Сень, он привез Игарке пачку радужных бумажек от Ландура. Радужные лежали на столе. Сень, Яртагин, Нельма что бы ни делали, — говорили, ели, курили, — а глядели все туда, на радужные. Яртагин с Нельмой никогда не видывали такого богатства. У Большого Сеня случалось богатство и побольше, но так давно, что теперь он сомневался, было ли то счастливое время в действительности, а не во сне или в мечтах.

Игарка тоже поглядывал на радужные и думал: «А за мукой-то придется идти в Туруханск. Дней двадцать проходишь».

Сень многозначительно поднял палец и начал рассказывать. Яртагин и Нельма затаили дыхание.

— Ландур звал меня на пароход, хлопал по плечу: «Скажи Игарке, не сердился бы, скажи, получилась ошибка». И меня рассчитал хорошо, дал немножко денег, говорил — в Туруханске оставит муки, пять мешков Игару Иванычу, пять мешков мне.

— С чего Ландур стал такой добрый? — спросил Яртагин.

— Трусит.

— Эге! — Яртагин воинственно тряхнул головой.

Весь ноябрь шли рыбаки, кинутые Ландуром под Туруханском и дальше, вплоть до Подкаменной Тунгуски.

У Игарки каждый день были новые гости, очаг не потухал, в котле над очагом, не переставая, бурлила уха. Каждый день говорилось одно и то же: купцы обсчитывают, обвешивают, завели какие-то книжки — если на весах рыбы пуд, то в книжке обязательно будет меньше. Злей всех Ландур. Как избыть Ландура?

На другое лето Феоктистов снова приехал звать Игарку в лоцманы.

— Ладно, беру всех, — сказал он.

— Спасибо за высокую честь. Только я определился.

— Кто сманил, Талдыкин?

— Свое дело завожу. — Игарка, смеясь, начал перечислять: — Избенку уже поставил. Размеру шесть аршин на круг, крыша дерновая… А все лучше чужой каюты. Вот рыбачить, промышлять на тебя согласен. Поработал на Талдыкина, сыт. Попробую — может, у тебя лучше.

Феоктистов обрадовался и этому. Вместе с Игаркой перешло к Феоктистову еще десятка два рыбаков и охотников.

Яртагин принес вязанку зеленых кедровых веток.

— Ты, отец, что, поправился? — спросила Нельма. Перед этим Яртагин недели две не выходил на волю.

— Да… — Яртагин встал на колени, одной рукой оперся о пол, другой начал расстилать ветки вдоль стены за очагом.

Догадалась Нельма, что отец готовит себе смертную постель. Уложил Яртагин ветки, накрыл старой оленьей шкурой, из кучи дров выбрал пряменькую палочку, взял у Игарки нож, лег в постель и начал стругать палочку.

Нельма вышла за дверь поплакать, а когда вернулась, никто и не подумал, что она плакала, лицо снова было обычное, внимательное и немножко грустное. И про Яртагина нельзя было подумать, что доживает последние дни: спокойно, заботливо стругал он палочку, будто делал что-то очень нужное для жизни — нарту или детскую колыбельку.

Так и пошло: Яртагин стругал, Нельма хлопотала у котла, вязала сети, Игарка делал разнообразные ловушки и капканы, каждому зверю по его лапе.

Прошло времени с неделю. Яртагин велел Игарке познать Сеня, а пришел Сень — Яртагин отложил нож, палочку и сказал:

— Сень, будешь Нельме отцом! Я устал.

— Буду. — Сень опустил голову.

— Научишь Игарку ловить песцов!

— Научу.

Яртагин велел кликнуть собак, принести капканы, ловушки, сети и сказал, обращаясь к ним:

— Теперь будете служить вот ему, Игару Иванычу. Старайтесь, чтобы я не слышал на вас жалобы!

Велел поставить около двери нарту.

— Ты думаешь, тебя совсем кинули? Думаешь, у нас нет оленей? Напрасно. У нас много оленей. На Пясине, на Хатанге, на Аваме — везде наши олени. Только я остарел — не могу собрать их. Теперь у тебя будет новый хозяин. Он молодой, соберет. А ты подожди, не обижайся!

Лодка была далеко, у реки под обрывом, и Яртагин поговорил с ней заочно:

— Служи Игару Иванычу и в тишь, и в грозу, и по воде, и против воды, слушайся и правого весла и левого!

Подозвал Яртагин Игарку, протянул ему нож и недоструганную палочку.

— Тебе. Придет горе — возьми! Побежит стружка, за стружкой побежит дума. Дума прогонит горе.

Взял за руку Нельму.

— Прощай! Иду к мамке. — Улыбнулся, погладил дочь. — Вас двое, и нас будет двое.

Попросил Нельму повернуть его лицом к стене, согнул правую руку, ладонью прикрыл глаза, поплотнее сжал губы: в этой жизни он сделал все, больше не надо ни видеть, ни говорить.

Тихо, без стонов и жалоб, перешел Яртагин из жизни в смерть.

Нельма поклонилась Игарке и Сеню, сказала:

— Справляйте отца моего Яртагина в последний аргиш![3]

VI

Вдоль Енисея, по станкам, зимовьям и рыбалкам прошла молва: у Феоктистова затонул пароход. Загоревал весь понизовый люд, какой работал на Феоктистова: «Но миновать идти к Ландуру. У Феоктистова было хуже худого, под Ландуром будет и того хуже…»

В понизовье немало было купцов, в каждом почти станке свой купец, но они работали не от себя: либо от Ландура, либо от Феоктистова. Эти двое были самые сильные, имели собственные пароходы, владели всей рекой от Туруханска до моря: и рыбаками, и охотниками, и купцами помельче. Ходили рассказы, что наверху, в Енисейске и Красноярске, есть купцы посильнее Ландура, но внизу не видывали их.

«Нет, не миновать идти к Ландуру».

Игарка уже не первый день подолгу застаивался на берегу, выглядывал, не мелькнет ли где спаситель — пусть пароходный дымок, пусть парус, пусть сверху, пусть снизу — все равно. Ему было не до выбора. Нельма недавно родила и лежала в постели больная, рядом с нею — крупный, на одиннадцать фунтов мальчишка, новый маленький Яртагин.

Теперь надо бы иметь вдоволь и чаю, и сахару, и рису, и манки, а была только рыба. Пытался Игарка искать яйца по птичьим гнездам, но в гнездах уже копошились птенцы, поехал было в Большому Сеню, а Сень попался навстречу, сам ехал к Игарке просить пригоршню муки.

Молва о разбитом пароходе дошла до Бреховских островов. Ландур поднялся на капитанский мостик, дернул поводок сирены; долго, не понижая голоса, стонал над островами тревожный гудок — сигнал пароходской прислуге, работавшей и надзиравшей на рыбных промыслах, чтобы немедленно поспешала на пароход. Когда обе пароходные команды, верхняя и нижняя, были в сборе, Ландур скомандовал: