Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

— Как жить, как? Бери неводить, буду как молодой.

— Какой ты неводчик, — огрызался Ландур. — Труха!

Был Яртагин стар, худ, сгорблен, глаза слезились.

— Надо умирать? Скажи, умирать?!

— Зачем умирать? Давай на пароход девку!

На палубе появилась дочь Яртагина, Нельма. Она была как большая тряпичная кукла: на плечах рваный меховой балахон, голова и лицо закутаны старой рыжей шалью, на ногах чулки из лоскутков оленьей кожи.

Нельму окружили матросы, сдернули с нее шаль.

— Э-ге, красивенькая!

Один ткнул пальцем в грудь: и тугонькая!

— Отойди! — крикнул матросам Ландур, взял Нельму за подбородок. — Будешь пароход убирать, понимаешь, пароход… Хлеб будет и одежа будет.

Нельма метнула глазами на отца, на матроса, на Егора: надо было узнать у кого-то, отчего так подешевел хлеб, раньше давался он за пушнину, зарабатывали его охотники, а не девки.

Остановилась взглядом на Егоре, подумала, что этот человек чужой тут: стоял он особняком на мостике, странно одетый, — кругом весна, солнце, а на нем теплый бушлат, валенки, шапка — наверно, несчастный, больной и ее, несчастную, не обманет.

Егор положил ладонь на ладонь так, что из пальцев получилась сеть. Нельма поняла, обрадовалась и сама сделала руками такую же сеть.

— Что? Неводить… — Ландур нахмурился. — Неводчиков у меня много, а пароход подмести некому. — Поднялся к Егору. — Какие неводчики… нахлебники! Девку вот жалко. Эй, Яртагин, чалься!

Потом со своей высоты Егор частенько высматривал в остяцких лодках черноволосую голову девушки с широким желтоватым лицом, с косоватыми в густых ресницах глазами. Находил и приподнимал шапку: «Здравствуй!» Голова кивала торопливо: «И ты здравствуй!» Потом надолго куда-то пряталась.

Как угорелое, без отдыха кружилось северное незакатное солнце. Куда ни глянешь — редины, просветы. Вместо сплошной тайги — жиденькие перелески корявых березок, лиственниц, ползучий тальник. Потом и это исчезло, во всю ширь земли раскинулись моховые болота и озера.

Ландур гремел:

— Отдай якорь! Ходи!

На палубе мелькали новые и новые лица, гудели пьяные голоса. Один за другим исчезали с берегов шалаши, за пароходом удлинялся хвост лодок: к лодке Сеня причалился остяк Яртагин, к нему — эвенки, долганы, юраки.

Конец пути был на пороге океана, у пустынных Бреховских островов.

Рыбаки расселились по островам неводить, матросы стали к бочкам солить рыбу, Егор Ширяев получил толстую, как библия, книгу для записей, огромные счеты и старые лживые весы: на время путины Ландур назначил его приемщиком рыбы.

Но не прошло и недели, как Егор был разжалован, Ландур обнаружил за ним неслыханное преступление: Егор, оказалось, исправил весы; когда сдавали осетрину, так и записывал: осетрина; а если сдавали костерь, то — костерь. К весам встал более надежный приемщик: весы испортил, осетрину переписал на костерь, а костерь — на селедку.

— Тебе придется к бочкам, на засол, — сказал Ширяеву Ландур.

— А я, пожалуй, совсем уйду. Свет велик, разминемся.

И Егор уехал на дальние пески к Яртагину.

Минул день, другой, а Егор все жил у Яртагина, помогал тянуть невод, потрошить рыбу, собирать дрова, по ночам охранял лодку и рыболовные снасти, около них на берегу устроил и постель.

Однажды Яртагин спросил осторожно:

— Ландур будет ругаться?

— Не будет. Я ушел от него.

— Ушел? — озадаченно пробормотал Яртагин. — Нельма, ты слышала? Ушел?

Не понимала и она: от Ландура еще никто не уходил, попробовал один остяк уйти к другому купцу, но тот не принял его, вернулся остяк к Ландуру и кланялся в ноги. Нет, если уж кто связался с Ландуром, тому не уйти, от Ландура одна дорога — в могилу.

— Ушел? Куда ушел?

— Куда захочу. Сегодня у тебя, завтра могу туда, — Егор махнул на север, к морю, — послезавтра туда, — махнул на юг, к тайге.

— Можешь и туда? — Яртагин показал на восток, на Таймырскую тундру. — И туда можешь? — показал на запад, на тундру Ямало-Обскую.

— Куда угодно, как ветер. Теперь я на Ландура — тьфу! — Егор сплюнул и растер плевок сапогом. — Вот так!

Яртагин бросил чистить рыбу, поманил Нельму, и оба уехали на соседний остров к Большому Сеню, может быть, он растолкует такое небывалое дело. Погодя немного, на пески Яртагина высадился Большой Сень, с ним человек двадцать рыбаков. Целый день по реке сновали лодки, весь многочисленный люд, промышлявший у Бреховских островов, перебывал у Яртагина. Старик размахивал руками на все стороны света и воинственно шумел: «Он может туда и туда. Ландур ему — тьфу! — Хватал горстями песок, кидал в ветер, песок улетал пыльным облаком. — Вот Ландур».

Рыбаки ахали, боязливо оглядывались и тесней грудились к Егору. Уезжая, крепко стискивали ему руку и говорили: «Игар Иваныч, приходи гостевать! Игар Иваныч, не забудь нас!»

Была ночь, правда только по званию, а на деле — не то утро, не то вечер. Светило солнце, летали чайки, кое-где по островам курились костры, может быть — последние вечерние, а может — первые утренние. Солнце было красноватое и не лучистое, как при лесном пожаре. Вода, чайки, пески тоже красноватые. Егор сидел на опрокинутой лодке, думал, куда бы скрыться от солнца и от комаров: пора, Игар Иваныч, спать, пора!

Из шалаша вышла Нельма, остановилась шагах в двух от Егора.

— Потеряла что-нибудь? — спросил Егор.

— Нет.

— Гуляешь?

— Нет.

— Садись, посиди!

— Нет, Игарка.

— Что, как?

— Игарка…

Он наконец догадался, что относится это к нему.

— Ладно, пускай буду Игарка. А пришла-то зачем?

Нельма еще раз сказала ласково: «Игарка», рассмеялась и убежала.

IV

Егор, Яртагин и Нельма тянули невод.

Приехал промышленник Феоктистов, откинул с лица черную сетку-накомарник, огладил пышную рыжую бороду.

— К тебе, Егор Иваныч… зову старшим лоцманом.

Егор продолжал тянуть невод. Феоктистов шел рядом.

— Мы не какие-нибудь Ландуры. Мы, сам знаешь, купцы древние. Плату положу добрую, семь красных в месяц. Будет тебе отдельная каюта и харч капитанский.

Таких благ не имел ни один из енисейских лоцманов, даже на Большом пороге. Феоктистов не сомневался, что Егор согласится, и он сегодня же объявит по всем островам: мы, Феоктистовы, не чета Ландуру, у нас все — первый сорт: пароход из Англии, рыболовные снасти из Норвегии, у рулей стоят не пьяницы и шаромыжники, а знаменитые лоцманы Ширяевы. Прощайся, Ландур Талдыкин, с севером. Мой будет, мои будут туземцы. Первый пароход у порогов чей? Феоктистова. Первый у Бреховских? Феоктистова. Пушнина высший сорт у Феоктистова. Гуляй, Влас Потапыч, по оборышам! Не умел держать Ширяева, грызи локоток!

— Брось ты невод. Нашел тоже дело — батрачить… У кого, где… — Феоктистов фыркнул на оборванного, босого Яртагина, надернул накомарник.

Невод подвели к берегу, выбрали в лодку. Яртагин от усталости и удушья пал на песок. Нельма взялась разделывать рыбу. Егор остановился с Феоктистовым.

— Наведайся через месяц. Тебе не к спеху ведь: пароход до осени стоять будет, а у меня тут дело.

— Дело? — Феоктистов окинул глазами нищенское хозяйство Яртагина, — ветродуй-шалаш, старенький залатанный невод, темная полусгнившая лодка — какое тут дело?

И Егор прикинул: за месяц починю лодку, свяжу новый невод. Тем временем увижу, уезжать ли. Здесь неизбежен новый молодой хозяин. Нельма — тихая, работящая, хорошей женой будет. Не беда, что остячка, все люди — трава одного посева. Поживем, научимся понимать друг друга.

— Через месяц, — сказал Егор и пошел чистить рыбу.

А Нельма выхватила у него нож и забросила далеко в песок, потом сбегала в шалаш, вынесла Егорову плетенку: если тебе купец милей нас — таких мы не держим, можешь уходить хоть сейчас.

— Ну, вот и уладилось, — Феоктистов подхватил плетенку. — Едем! Ты — то да се, дело, а у них просто: нет тебе здесь никакого дела.

Нельма отняла плетенку у Феоктистова и переставила подальше от Егора: подумай, надо ли уезжать. Егор потянулся за плетенкой, но тут Яртагин схватил его за руку.

— Мил человек, останься! Ты — мой гость. А девка, что девка? Я выгоню девку. Я — хозяин, девки выходят замуж, всякая девка — гость. А как может один гость гнать другого? Не может! Девки ничего не понимают в людях. Ох, девки! Лучше бы не родились!

Егор махнул Феоктистову: отчаливай! Он не мог уехать от Яртагина просто и грубо, как бревно — ткнется о крутой, каменный берег, отскочит и плывет дальше.

Феоктистов ругнулся и уехал. Нельма с явной радостью унесла Егорову плетенку обратно в шалаш. На взгляд отца она поступала непонятно. Но что понимают мужики в девичьем сердце?!