Сокровище ассасинов - Юрий Гаврюченков

Развязка, при которой и волки будут сыты, и овцы целы и даже накормлены, меня несколько взбодрила. Я начал вчитываться в дневник, чувствуя, как волосы на голове встают дыбом.

«В шкатулке обнаружены следующие предметы: перстень золотой с гравировкой на внутренней стороне „шейх аль-джабаль“, с изумрудом в оправе, весом приблизительно 8 карат; браслет наручный золотой с гравировкой „шейх аль-джабаль“, имеющий в оправе 13 красных камней, возможно, рубинов весом приблизительно 1–1,5 карата каждый; кинжал с серебряной рукоятью, инкрустированной золотой нитью, в серебряных ножнах с орнаментом, отн. предп. к XI в. Лезвие кинжала выполнено из булатной стали, имеет гравировку „джихад“, выявленную при кратковременном осмотре. Перстень, браслет и кинжал испускают, по-видимому, некое негативное излучение, воздействие которого существенно усиливается при извлечении кинжала из ножен, чем и объясняется непродолжительность его осмотра. Полагаю, что серебряные ножны служат защитным экраном для активной части кинжала, а шкатулка является аналогичным приспособлением для всех предметов в целом. На основе текста гравировки могу предположить, что предметы действительно являлись личными вещами Хасана ас-Сабаха и были захоронены противниками секты исмаилитов для предотвращения усиления влияния секты в случае появления нового лидера, если он окажется обладателем символов власти.

ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота ».

Это была последняя запись Афанасьева. Видимо, он прервался и занялся чисткой нагрудника, потом пришел Валера, а потом Петровича убили. И все же он основательно зацепил меня. Тут уж речь шла о профессиональном самолюбии, и я готов был бороться за достоверность своей гипотезы. Я полагал, что вещи были спасены из рук недругов одним из уцелевших членов секты, причем не рядовым фидаином, а кем-то покрупнее, кому на склоне лет не удалось найти верных сторонников, могущих стать хранителями исмаилитских реликвий. И ему ничего не оставалось, как завещать похоронить предметы вместе с собой, чтобы они не попали к противникам секты и не были уничтожены. Но Петрович считал по-другому, и возможности поспорить с ним у меня уже не было. Он даже доказательств своей теории не привел. Просто сказал — и все. А ты сиди читай и утирайся. Афанасьев — он же звезда, авторитет, широко известный в узких кругах, а ты просто выпускник истфака, кладоискатель и по сравнению с Петровичем — профан. Что вообще можно доказать в стране, где степень компетентности определяется количеством публикаций!

Тут я одернул себя. Что толку распускаться, пользы от этого никакой, только нервы истреплешь. Петровичу ничего не докажешь, да и нужно ли? Я отложил дневник и достал из серванта коньячный бокал. Глупости это и дурацкие предрассудки, что нельзя пить одному. Регулярно — да, но регулярно хлестать вообще не рекомендуется. А так вот, раз в три месяца распить бутылочку хорошего коньяка, дабы расслабиться и предаться философским размышлениям, — почему бы и нет? А один я или в компании, это совсем не важно. С моей тягой к спиртному спиться мне не грозит.

Я откупорил бутылку и налил себе на два пальца светлой янтарной жидкости. Затем согрел бокал в ладони и стал обонять. Аромат был достоин коньяка класса V.S.О.Р. Я еще немного подождал и попробовал. Превосходный напиток. Я люблю французские коньяки за их свойство стимулировать мыслительный процесс. Водка отупляет голову и делает агрессивным, а коньяк, наоборот, дарит чуточку эйфории и настраивает на философский лад, что мне от него, по большому счету, и надо.

От дневниковой записи мысли, понукаемые «Мартелем», перекинулись на личность Петровича и я вспомнил давний наш разговор об энергиях и предметах старины.

…Дело было в Металлострое. Я недавно заехал на зону и только что был принят в «семейку» Петровича. Мы тусовались в отряде, не работали и со скуки беседовали на самые странные темы.

— Я могу отличить настоящую вещь от новодела просто взяв её в руки, — Афанасьев затянулся «беломориной».

Его худощавое, в жёстких морщинах лицо и короткий седой ёжик волос в ту пору ещё заставляли меня сомневаться в научном звании собеседника. Кто же мог подумать, что к сорока семи годам проведший полжизни на раскопках доктор исторических наук будет похож на зэка с лесоповала?

— Это как же? — спросил я.

— По исходящим от неё вибрациям, — просто ответил Афанасьев. — Смотришь на вещь, трогаешь её и понимаешь, насколько она заслуженная. Была у неё судьба или нет. У новодела нет за спиной долгой жизни. А, значит, от него излучение другое исходит.

— Когда-нибудь и современный новодел станет антиком, — вставил я.

— Когда станет, тогда много веков пройдёт, он проживёт долгий срок, поучаствует в своём событийном ряду, и это на нём скажется. На его ауре.

Как завзятый материалист, я в ауру не верил и о столь тонких материях судить не был готов. Я заговорил о патинировании, о мелких повреждениях, но Петрович стоял на своём. Он считал, что химический и физические изменения тоже имеют место, но существуют также энергетические. Которые он был способен ощущать при близком контакте с исследуемым предметом…

Тогда я так и не поверил Петровичу. Только увидев обнажённый кинжал ас-Сабаха, на своей шкуре ощутил злую силу, которую Афанасьев назвал негативным излучением. Оно действительно существовало. А, значит, у исмаилитских реликвий имелась судьба. Была долгая, заслуженная великими деяниями прошлых владельцев, жизнь.

Наверное, Петрович прав. Вещи тоже обладают памятью. Они несут на себе отпечаток своих создателей и хозяев, и могут поделиться воспоминаниями с тем, кто готов их услышать.

Я выпил один бокал, налил другой и прошелся по комнате, любовно обозревая стеллажи с книгами.

Это моя вторая библиотека. Рафинированная, академическая, строгая. Жюль Верн и Луи Буссенар стали неинтересны. Когда какой-то автор становится неинтересен — это признак взросления. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты. Домашнюю библиотеку тоже можно назвать самоценной вещью. Не знаю как насчёт ауры, а вот подбор книг говорит о многом. Ну, в данном случае все ясно: коммерческий археолог, разведен, детей нет. На стеллажах еще оставалось много пустых полок. Я улыбнулся и нежно провел пальцами по корешкам. Борхардт, Дэвис, Струве, Морган, Матье. Золотой саркофаг Тутанхамона. Я люблю тебя, жизнь, какая бы ты ни была! Впрочем, жаловаться, по большому счету, не на что. Я нашел свое место, цель избрал еще в раннем детстве, теперь только идти да идти. И я иду. Трою, конечно, не откопаю, но… На библиотеку Ивана Грозного и без меня охотников хватает, также как на Янтарную комнату, казну Колчака и прочие полумифические сокровища, которые ищут уже полвека и не находят. Тут все поделено на сферы влияния, и человеку со стороны делать нечего. Вместо легендарного ЭПРОНа [4] создано акционерное общество «Золотой галеон», специально предназначенное для поиска ценностей на затонувших судах. Но подводная археология — это совсем иная отрасль, со своей спецификой работы в чуждой человеку среде. В моём родном городе энтузиасты лопаты сбились в «Историко-изыскательское общество Петербурга по направлению кладоискательства». К ним я не совался из принципа. Люблю работать один. Охоту к сотрудничеству с малознакомыми людьми навсегда отбил предатель Есиков. Афанасьев стал исключением — со своим семейником я просидел достаточно долго, чтобы отправиться с ним в экспедицию.

Так что рыться мне и рыться в безвестных могильниках, ведь нарыл же я сокровища ас-Сабаха. Кабы только не на свою голову. Эх, Петрович! Таких специалистов единицы. Где другого найдёшь? А какое чутье! Всего-то раз и поработали вместе, а результат я уже записал как свой рекорд.

Марию Анатольевну забывать, конечно, нельзя. Мне бы ее связи! Но светить раритеты перед незнакомыми людьми я, пожалуй, не буду. А вот перед знакомыми вполне можно. Заодно имидж удачливого кладоискателя укреплю. А Афанасьевой подкину тысяч десять зеленых, это все ж лучше, чем делить выручку пополам в случае нашего сотрудничества. Связи связями, но, когда речь идет о сотнях тысяч долларов (в иных цифрах я свою находку уже не оценивал), потенциальными связями можно и пренебречь.

Я наполнил опустевший бокал и набрал номер старого приятеля — одноклассника Гоши Маркова. В школе мы как-то не очень дружили, но потом, когда я вплотную занялся коммерческими раскопками, сошлись и даже какое-то время вместе ходили в секцию каратэ. Гоша был хорошим реализатором, его отец имел много знакомых в среде коллекционеров, а страсть к антиквариату у них фамильная. Я добывал, Гоша перепродавал, так мы и жили. Кое-что он иногда брал для себя, как правило, монеты, но в основном грелся на посредничестве. И грелся, по всей видимости, неплохо. Будем надеяться, к сегодняшнему дню он дорос до торговли солидным товаром.