Ян Потоцкий "Рукопись, найденная в Сарагосе" - С Ланда

После 1808 года работа над «Рукописью...» некоторое время продолжалась, о чем можно судить по опубликованному в 1847 году польскому переводу романа, сделанному Э. Хоецким. Как уже упоминалось, оригинал не сохранился, и это единственный известный нам полный текст романа. К сожалению, он был отретуширован переводчиком, заменившим эротические сцены постными описаниями, нередко с ущербом для здравого смысла, что легко обнаруживается при сопоставлении с соответствующими главами петербургского издания 1805 года. Помимо этих поправок, в переводе Хоецкого можно, однако, обнаружить еще один слой исправлений. В этом случае речь идет не о произволе переводчика, а о редакционной работе самого автора романа, что становится ясным при сравнении перевода Хоецкого с более ранним парижским изданием 1813 года.

В тексте «Лиадоро», целиком вошедшем в «Рукопись, найденную в Сарагосе», Потоцкий, стремясь к большей исторической точности, заменил некоторые имена и географические названия на другие. Он также полностью переписал «двадцать восьмой» и «сорок седьмой» «дни» и включил в свой роман новые превосходные новеллы, но не довел редактирование текста до конца. Так, в «дне пятьдесят седьмом» осталось описание поединка Хуана ван Вордена, которое в несколько измененном и расширенном виде было перенесено в «день двадцать восьмой», а в «дне шестидесятом» упоминается поэт Агудес, рассказ о котором был исключен из «дня сорок седьмого». Наконец, в эпилоге приводится прежнее исчисление глав («шестьдесят дней»), хотя в тексте романа уже содержится «шестьдесят шесть дней». Расхождение в шесть «дней» легко объясняется. В польском издании романа, состоящем из «шестидесяти шести дней», двадцать восемь приходятся на рассказы Вордена, Веласкеса, Уседы, Агасфера и великого шейха Гомелесов, остальные тридцать восемь «дней» заняты «историей» Авадоро-Пандесовны. Кроме того, во французском издании 1813 года отсутствует один из самых прекрасных эпизодов романа, связанный с рассказами вернувшегося из Мексики маркиза Торреса Ровельяса. Похождения благородного испанца, выступившего в защиту угнетенного народа, занимают как раз шесть глав, которые составляют различие между двумя редакциями («дни» 40—45). Возможно, они, как и предисловие, были написаны в конце 1808 года под впечатлением событий в Испании, героической обороны Сарагосы, напоминавшими Потоцкому недавние усилия польского народа и его трагическую судьбу.

Как ни приблизительны все эти наблюдения, они дают основания считать перевод Хоецкого последней и наиболее зрелой редакцией романа, работа над которым была прервана по неизвестным причинам около 1810 года. В 1815 году, незадолго до самоубийства, Потоцкий собирался снова вернуться к роману, но уже не смог осуществить свое намерение.

* * *

Художественная структура романа Потоцкого довольно сложна. Сюжетом служат приключения валлонского офицера, который торопится в свой полк, но все время оказывается вблизи заброшенного в горах Сьерра-Морены трактира и двух виселиц с телами двух бандитов. Все разъясняется лишь в конце романа, когда великий шейх Гомелесов рассказывает главному герою историю своего рода. Суть в том, что тайно оставшиеся в Испании после падения Гранады мавры готовят «революцию в исламе». Стремясь сохранить угасающую мужскую линию, они остановили свой выбор на Вордене, чья мать была родом из перешедших в христианство Гомелесов. Неожиданные препятствия и испытания должны были побудить молодого валлонца перейти в ислам. Необходимость в этом в конце романа исчезла, и честолюбивые замыслы Гомелесов потеряли всякий смысл. Но остался дневник Альфонса ван Вордена, в котором он описал первые шестьдесят шесть дней своего пребывания в Испании.

По своему построению «Рукопись, найденная в Сарагосе» на первый взгляд может напомнить арабские сказки «Тысяча и одной ночи» или «Декамерон» Боккаччо. На самом же деле в композиции своего романа Потоцкий вполне самостоятелен, даже оригинален. Это как бы некая изящная шкатулка с «секретами», позволяющими вкладывать в нее множество других шкатулок. У Потоцкого получил новое решение прием механической повторяемости сюжетов. Населяющие ро ман рассказчики столь различны по манере поведения и складу мышления, так независимы в своих поступках, что автору приходится с ними нелегко. В романе возникает множество параллельных линий, словно пересекающихся между собой, из-за чего порой даже затруднительно разобраться в событиях. В реплике одного из героев, уставшего от этих сюжетных хитросплетений, слышна словно легкая ирония самого автора: «Я попросту не знаю, кто говорит, а кто слушает. Маркиз де Вальфлорида рассказывает дочери свои приключения, а та рассказывает их вожаку цыган, а тот снова рассказывает их нам. Настоящий лабиринт!» Избранная Потоцким форма романа позволила ему с большой свободой развивать старые и вводить новые сюжетные линии, не стесняя себя театральной бутафорией «заговора Гомелесов».

Необъятен географический диапазон романа. С живописного Иберийского полуострова действие переносится в Феррару, Равенну, Рим и другие итальянские города, на Корсику, Сардинию, Мальту, к берберийским берегам Северной Африки, в Тунис и Марокко — словом, охвачено все Средиземноморье. Вместе с героями романа читатель отправляется к Нилу, в татарские степи, в старинные рыцарские замки, в Лион, Париж, Вену и даже в экзотическую Мексику. Но это не предел. Неутомимая фантазия Потоцкого уводит нас даже в Древнюю Грецию, Египет и Иудею.

Это не просто историческая беллетристика книжника-вольнодумца из школы Ж.-Ж. Бартелеми или П.-С. Марешаля. Эрудиция Потоцкого обогащена опытом наблюдательного путешественника, изъездившего большинство из описанных мест, чуткого к новым впечатлениям, обычаям, традициям. Разноплеменная, разноязычная жизнь Средиземноморья шумно врывается на страницы романа, достоверная, зримая, почти осязаемая. Сицилийские бандиты, корсары, контрабандисты, монахи, рыцари, ученые, купцы, нищие, арабские шейхи, дипломаты, солдаты, египетские жрецы и мексиканские касики, а также каббалисты, подвластные им духи, загадочные призраки, оборотни, сам дьявол становятся героями многочисленных новелл, заметно окрашенных эротикой в духе галантного XVIII века.

В поисках сюжетов Потоцкий обращается к своим дорожным записям, к устным рассказам, поверьям и легендам, заимствует мотивы из средневековых хроник, сборников притч, охотно пользуется традиционными образами авантюрного плутовского романа, проявляет широкое знакомство с просветительской литературой. Калейдоскопически пестрая панорама романа не распадается на случайные отрывки: это некая амальгама, чудесный сплав, в котором каждая из новелл сохраняет, однако, свое неповторимое своеобразие. Единство же создается не сюжетом, достаточно условным и декоративным, а «общей философской настроенностью», которой Потоцкий придавал особое значение.