Застывший взгляд - Райнер Пацлаф

У кино и у телевидения есть одно общее свойство: посредством монтажа они соединяют разные кадры, пуская их непосредственно друг за другом, благодаря чему у зрителя напрашивается впечатление связи между ними и устанавливается соответствующее отношение, хотя в действительности такой связи может и не быть. Если, скажем, в репортаже о выступлении политика вслед за такой-то его фразой показывают аплодирующих слушателей, любой зритель, естественно, будет уверен в том, что аплодисменты относятся именно к данной фразе. Но, возможно, никаких аплодисментов не было, просто в телестудии вмонтировали фрагмент заключительных рукоплесканий, а то и сцену рукоплесканий, взятую из совсем другой съемки. Зритель не может проверить это и вынужден верить, питая иллюзию, будто так оно и было, — потому только, что соответствующие кадры шли один за другим. Но если во время речи камера разворачивается на публику, показывая нескольких откровенно скучающих слушателей, то зритель непроизвольно заключает, что оратор, скорее всего, был не на высоте. А уж если оратора вдобавок еще и показывают из весьма невыгодной «лягушачьей» перспективы, то он, можно считать, уже утратил симпатии телезрителей. Если же спросить у присутствовавших в зале слушателей, каким было их впечатление, они, вполне вероятно, скажут что-то совсем другое.

Эти факты послужили поводом для многочисленных научных исследований, одно из которых мы отреферируем здесь как показательное. Рабочая группа Акселя Маттенклота в 1991 г. на телестудии Майнцского университета, где находилось 32 участника, инсценировала двенадцатиминутную дискуссию экспертов на актуальную тогда тему «Введение страхования на случай нужды в специальном уходе». На сцене дискуссию разыгрывали два мнимых эксперта, а в действительности два актера, получивших от руководителя эксперимента точные инструкции насчет того, как себя вести и что говорить. Группа Маттенклота сообщает: «Дискуссию вела женщина, известный телередактор. Контрагенты представляли диаметрально противоположные позиции. Один высказывался за, другой против обязательного страхования на случай нужды в уходе. Чтобы сохранять примерное равновесие числа и силы аргументов, высказанных обоими контрагентами (в общей сложности их было 16), мы составили тексты для актеров и сценарий с инструкциями для актеров и телеоператоров» 32.

Дискуссию снимали несколько камер, так что было получено и несколько различных версий. Затем проверили их действие на других испытуемых и сравнили с исходным впечатлением 32 присутствовавших в студии студентов. Версии отличались друг от друга тем, что в одной из них крупным планом был трижды показан оратор А, в другой — оратор В. Кроме того, в одной версии камера выхватила нервные (актерски сыгранные) движения пальцев А, в другой — В. И наконец, в определенные моменты, опять-таки в контрастном порядке, была показана позитивная или негативная реакция слушателей.

Результат оказался поразительным: испытуемые, видевшие дискуссию в студии своими глазами, оценили силы обоих выступавших как примерно равные; А показался им немного слабее. Зато телезрители, чей взгляд вела камера, отдали пальму первенства А, если в их версии съемки его изображение зумировалось (трижды повторенный крупный план лица). И наоборот, А оценивался гораздо ниже, если крупным планом показывали В.

Примерно таковы же были результаты, когда камера выхватывала крупным планом нервную игру пальцев: оратор В, оцененный студийными зрителями немного выше, чем А, получал почти сплошь негативные оценки во время телепоказа, когда камера компрометировала его, давая крупным планом нервно постукивающие по столу пальцы. Но если камера компрометировала А, то В получал позитивные оценки, а А — негативные.

Особенно пикантно то, что выяснилось при оценке воздействия на зрителей показа слушательской реакции: слушатели в студии наблюдали невербальные реакции отдельных гостей (нарочно инсценированные устроителями), не считая, что они влияют на оценки других присутствовавших. А когда отснятый материал с вмонтированной позитивной слушательской реакцией показывали другим испытуемым, они были уверены, что эти реакции влияют на слушательскую позицию. Результат весьма примечательный: испытуемые считали, что другие легко поддаются влиянию телевидения, а вот про себя самих думали, будто на них-то оно повлиять не может! Вот как высказался один из авторов научного сообщения: «Способность к критике, не дающую сбить себя с толку, испытуемые приписывали себе, но отказывали в ней другим реципиентам».

Такой вывод тем более примечателен, что в качестве испытуемых были выбраны исключительно студенты (числом 179, из институтов Майнца и Висбадена, а также из Майнцского университета). Авторы сообщения даже не сумели вполне скрыть своего изумления (а может, разочарования?): как раз студенты, «располагающие достаточными познаниями в социально-политической области», столь легко поддаются влиянию чисто формальных элементов показа, не имеющих ничего общего с содержанием предъявленных аргументов. Все прежние теории, гласившие, что именно такие люди составляют себе мнение в основном под воздействием содержательной стороны аргументов, пошли прахом. Нельзя было апеллировать к нехватке интереса или критических способностей у испытуемых, поскольку в протоколах, составленных после показа материала всем испытуемым, значилось, в соответствии с проведенным анализом, что им «всем без исключения в большой мере присущи критические идеи».

Отсюда становится ясно, как обстоят дела с автономией телезрителя: до просмотра телепередачи и после у него могут быть (если он ими обладает вообще) сколь угодно развитые критические способности. Но вот во время просмотра эти способности словно отключаются, и ситуация складывается гротескная — зритель совершенно правильно диагностирует состояние сниженной критической способности у других, но только не у себя самого. Ему кажется, что он выше любого возможного влияния, — вот тут-то он и попадает в простейшую ловушку драматургии масс-медиа. Если бы сразу вслед за передачей начались выборы, их исход был бы предрешен.

Такие возможности манипулирования сознанием известны телевизионщикам уже давно, и в связи с этим спрашивается: в какой мере эти возможности используют и политики (причем публика о них и не догадывается)? Как известно, в США выборные баталии разыгрываются почти исключительно на телеэкранах, а телевыступления американских президентов не случайно готовятся соответствующими специалистами. Тут важны как раз воздействия, не осознаваемые зрителем, — а уж такие воздействия можно инсценировать вполне преднамеренно.

Дополнительное отягчающее обстоятельство — эффект, обнаруженный и подтвержденный Гертой Штурм в 1972 г. в ходе множества крупных лабораторных экспериментов. Она исследовала эмоциональное воздействие радио и телевидения на реципиентов, точно измеряя его на уровне бессознательных физиологических реакций (частота пульса, частота и глубина дыхания, электропроводность кожи). Эксперимент повторялся по прошествии одной, двух и трех недель с одними и теми же испытуемыми, чтобы проверить, что из воспринятых знаний и пережитых эмоций сохранилось в их памяти.

Результаты оказались неожиданными для всех участников. Штурм сообщает: «По прошествии трех недель обнаружилось, что знания, полученные через телевидение и радио, были забыты в соответствии с уже давно известными кривыми забывания (скорость забывания со временем замедляется), а вот вызванные масс-медиа эмоциональные переживания остались в первозданном виде. В эмоциональных переживаниях не обнаружено никаких изменений, никаких коррекций; эмоции реципиентов, возникшие у них в ходе первой передачи, не подверглись забыванию.

Эта неожиданная даже для нас стабильность эмоциональных воздействий масс-медиа была исследована на других группах реципиентов и на материале других передач (например, телевизионных игр). И устойчивость эмоциональных переживаний вновь подтвердилась — как для передач самых различных содержаний и форм, так и в ходе интернациональных исследований» 33.

Все это означает: полученное в ходе телепередачи эмоциональное переживание «оказывается отделившимся и в значительной степени независимым от сохраненных или утраченных знаний» 34. Значит, можно сказать: «Телевидение как масс-медиа вызывает эмоциональные переживания, в силу своей устойчивости равнозначные эмоциональным привязанностям» 35.

Если сопоставить такой вывод с описанным выше экспериментом Маттенклота (1991), показавшим эмоциональную управляемость телезрителя, то выясняется весьма тревожная ситуация: экран не только ведет взгляд, словно марионетку, но и направляет эмоции в совершенно определенные стороны, где они намертво застывают с прямо-таки принудительной силой. Оцепенение тела продолжается в оцепенении и соответственно консервации души — положение дел, при котором идея политического манипулирования прямо-таки напрашивается. И вполне возможно, что национал-социалисты уже догадывались об этом, применив телевидение вскоре после его премьеры в Берлине для показа Олимпиады 1936 г., превратившейся в пускающее пыль в глаза пропагандистское шоу Третьего рейха36.