Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович

С самым независимым видом я вошел в парадное.

Подъезд до сих пор хранил дореволюционное роскошество – мраморные лестницы и зеркала, фрески на потолках и витражи в окнах, дубовые перила да литые решетки. Классика!

Лифт работал, подняв меня на четвертый этаж. Потертая дверь квартиры напоминала дряхлую княгинюшку, вынужденную переквалифицироваться в пролетарку, но сохранившую старорежимные ухватки. Я отпер дверь своим ключом, ожидая скрипа, но не дождался – массивная створка открылась без шума, дозволяя войти.

«Кто, кто в теремочке живет? Кто, кто в невысоком живет?»

В огромной коммуналке стояла храмовая тишина, которой я обрадовался – соседи еще на работе. Прямо передо мной пролегал темноватый коридор. Пол был выложен наборным паркетом, высоченный потолок украшен лепным декором, а стены мазаны тяжелой зеленой краской.

И пять дверей «на выбор». Спрашивается: какая моя? Нервничая, я стал совать ключ во все скважины. Подошел он лишь к филенчатой, не крашенной и захватанной двери, рядом с которой бурчал округлый, словно надутый холодильник «Саратов».

Торопясь, я переступил порог комнаты три на четыре, с недосягаемым потолком. Прикрыл дверь за собой – и отчетливо выдохнул. Я в домике!

Ничего особенного: диван и комод с телевизором, черно-белым «Горизонтом», массивный шкаф на основательных ножках-«копытах», письменный стол у окна и пара легких венских стульев. Холостяцкий стандарт, а бонусом шла грязь. И вонь.

– Развел срач…

Первым делом я забрался на широкий удобный подоконник, с тенью боязни глянул за окно, во двор-колодец, и дотянулся до форточки, отмахивая сероватый тюль. Свежий воздух потек вниз, мешаясь с теплым, что струился над батареей, а мне пришла в голову замечательная идея: совместить генеральную уборку с обыском. Надо же знать, кто я такой!

«Детализа-ация!»

Торопливые поиски веника помогли заодно обнаружить шестую дверь – она вела к черному ходу и почему-то не запиралась. Сразу за нею корячилось полуразобранное пианино, служившее подставкой большому картонному ящику из-под радиолы «Ригонда», полному «твердых бытовых отходов». Краткое объявление, приколотое кнопкой к двери, извещало: «Тов. жильцы! Не забывайте оплачивать в кассу 1 руб. с чел. за вынос мусора! ЖЭК».

– Не забуду, – бодро пообещал я гулкому пространству. – Слово чела!

И в тот же момент увидел веник. В точности, как у бабы Фени – вязанный из сорго, и тоже в капроновом чулке. Последний раз я мел таким инструментом лет в шесть, когда ездил с мамой в гости на Украину. Нет, восьмого июня мне уже семь исполнилось…

…Я обожал чаевничать в беседке, густо оплетенной «настоящим» виноградом. По выскобленному дожелта столу гуляли солнечные пятнышки и лапчатые тени листьев. Картинка!

Баба Феня отмахивала от каравая хрустящую горбушку, вмазывала в теплую мякоть пахучее масло, и – как розочка на торте – вминала влажный ломтик приятно-солоноватой брынзы. А вовне разгоралось лето, мрея жаркой дымкой, и, будто в подарок ко дню рождения, поспевала черешня и шелковица…

«Проголодался, жрун», – мелькнуло в мыслях.

Отмахиваясь от «вкусных» детских воспоминаний, назойливых, как осенние мухи, я подхватил веник и отправился генералить.

Едва прикрыл дверь, как в коридоре зазвучали два голоса, женский и девичий – один был полон властного превосходства, а другой – показного смирения и сомнительной кротости. «Лиза, ты уроки сделала?» – «Конечно, мамочка» – «Я схожу в „Диету“ за мясом, а ты пока картошки свари!» – «Хорошо, мамочка…»

Дождавшись, пока за старшей грюкнет входная створка, я продолжил раскопки. В тумбе стола обнаружились пустые бутылки… Да нет, в сосуде с наклейкой «Столичная» плескалось со стакан прозрачной жидкости. Выковыряв скрученную из газеты пробку, я брезгливо нюхнул. Водка!

И в тот же момент все мое нутро всколыхнулось будто. У меня даже губы обсохли, до того захотелось выпить – влить в себя грамм двести! Я пораженно закрутил головой. Пропустить рюмашку хорошего коньячка или кальвадоса – это моя натура дозволяла. Или текилы, или по чуть-чуть дорогого виски. Но не водки! Терпеть не могу ни запаха ее, ни вкуса. Да и не в этом же дело. Напиться жаждал не я, а мой молодой организм! «Тушка» брала верх над «душкой».

– Ни фига себе! – решительно забравшись на подоконник, я опростал бутылку в форточку. Косые брызги водки прочертили дорожки по стеклу.

Одержав победу над туловом, я пообещал ему регулярные занятия физкультурой и спортом, после чего продолжил личный досмотр. Перерыв все полки и ящики в шкафу, удалось обнаружить двести пятнадцать рублей налички, два билета – военный и комсомольский, и даже диплом о неполном высшем. Оказывается, мой реципиент не просто со склонностями к рисованию – он почти три года проучился в «Репинке»! На факультете живописи!

За шкафом покрывался паутиной давно заброшенный фанерный планшет, а в ящике стола валялась коробочка рисовального угля, перекатывались толстые «карандаши» красной сангины, замшевые растушки… Послед пропитого таланта.

– Ну, ты и балбесина… – покачал я головой.

– Это ты кому? – последовал ехидный вопрос.

В дверь заглядывала хорошенькая нимфетка лет тринадцати или постарше. В простеньком платьице, с полурасплетшейся косичкой, она напоминала юную пионерку из черно-белого кино. Вырастет – красавицей станет. Да и сейчас ничегё…

– Это я себе… Лиза.

Нимфетка хихикнула и вошла, не осматриваясь и не смущаясь, на правах давней знакомой.

– А ты где был? – прищурившись на мою солдатскую прическу «под ёжика», измыслила гипотезу: – В Ка-Пэ-Зэ?

– В больнице отлеживался! – забурчал я, пройдясь пятерней по русым всходам. – Отбуцкали меня под Новый год. Представляешь?

– Кто? – выдохнула Лиза, округляя и ротик, и глаза.

– Понятия не имею, – пожал я плечами, на ходу сочиняя «легенду». – Так по голове настучали, что память отшибло! Не помню даже, кто тут где живет. Тебя, вот, одну вспомнил, да и то… Мы с тобой… Давно ты меня знаешь?

– Всегда! – рассмеялась нимфетка, но тут же осеклась. – Что, совсем-совсем ничего не помнишь?

– Да так, местами, – понурился я.

– Ну, прям кино! – воскликнула Лиза. – А-а… – она чуть покраснела. – А как меня обещал поцеловать, когда вырасту, тоже забыл? И что я тебе тогда сказала?

– И что ты мне тогда сказала? – спросил я с интересом.

– Сказала, что сама тебя поцелую… – с вызовом ответила девушка. – …Если от тебя вином пахнуть не будет!

– Не будет, – качнул я головой. – Бросил.

– Правда?

Устыдившись порыва, Лизавета заозиралась, придавая голосу нарочитую беспечность:

– А ты что, порядки наводишь? Давай, помогу?

– Давай! – обрадовался я. – А то у меня ни ведра, ни тряпки, ничего!

– Щас я!

Пять минут спустя я мёл, отскребал, выносил бутылки, а нимфетка мыла, протирала – и загружала мою память.

– Мы с мамой напротив живем, – тараторила она, выжимая тряпку, – у нас тоже маленькая комната, как у тебя. Маму мою ты звал… тьфу! Зовешь тетей Верой, а меня то Лизой, то Лизаветкой… За стенкой дед Трофим живет, он ученый… был, пьет сильно. Все его раньше «паном Профессором» дразнили, а сейчас – «Доцентом». Вы с ним… тоже, ну… выпивали.

– Придется «Доценту» другого «Хмыря» искать, – пропыхтел я, ожесточенно протирая столешницу.

– Придется! – хихикнула Лиза. – А в большой комнате – там, ближе к выходу, – махнула нимфетка тряпкой, – дядя Гоша живет с тетей Катей. Физики они, в институте работают. Мэ-нэ-эсами. У них дочка Соня, ей четыре годика, они ее зовут Софи, как эту… Лорен которая! Запомнил?

– Угу! – подтвердил я, перенося усилия на подоконник. – Еще одна квартира осталась.

– А, это та, что возле кухни! Там майор Еровшин прописан, Роман Иванович.

– Военный?

– Чекист! – Лизаветка понизила голос, шуруя шваброй. – Только ты никому не говори, ладно?

– Ладно, – улыбнулся я. – А ты-то откуда узнала его военную тайну?

– А, это я раньше, когда маленькая была! Он тогда еще в капитанах ходил, и звонил при мне по телефону. Думал, что я ничего не пойму! Я и не понимала. Стою себе, «барбариску» сосу – и слушаю. А память-то хорошая! Пух, вынеси ведро.