Про-писи венеролога - Рафаэль Мухамадеев

– Мы ни при чем, – в одну дуду отбивались супруг с соседкой, – природа у тебя, видать, сильная!

– А вот как дам сейчас по вашей природе, – бушевала Зайтуна, – нарожу тебе третьего, кобель несчастный, тогда запоешь! – орала она на благоверного, стоявшего с несчастным видом побитой собаки в кабинете гинеколога. – И ты, Дамира, хороша! «Пей по таблетке. Пей, ничего не будет!» Вот, – гулко бухала себя по животу, – теперь расхлебывай из-за вас! Ничего не будет! – передразнила она. – Уйди с глаз моих, Борис! – звонким металлическим голосом в сторону мужа. – Не доводи до греха! – В минуты гнева она всегда так называла своего Зубаржана. – Вас бы, мужиков, хоть раз на наше место положить! – махнула в сторону гинекологического кресла.

– Все! Теперь отдельно спать будешь!

Мало-помалу обида на судьбу, раздражение на мужа рассосались и даже постепенно возобновились былые добрососедские взаимоотношения.

– А точно спиралька поможет, – спрашивала она недоверчиво Дамиру Нуримановну, – не так как в прошлый раз?

– Что ты, Зоя? Кто старое помянет, тому в глаз! Конечно, поможет!

Долго ли, коротко ли, только через некоторое время относительного благополучия периодические боли и дискомфорт в аногенитальной области заставили Зайтуну Зуфаровну вновь обратиться к специалисту.

– По-видимому, надо в город ехать! Похоже, воспаление сильное у тебя. Не тяни резину, поезжай скорее, – напутствовала она пациентку.

– Что беспокоит? – спросил врач приемного покоя республиканской больницы. – С какого времени, после чего началось?

– Стыдно сказать, доктор, но после введения спиральки у меня в жопе как будто чегой-то есть!

– Кхм, кхм, – похмыкал умно врач, привыкший за многие годы работы к просторечным выражениям некоторых сельских жителей. И не такое слышали! Уши в трубочку иногда сворачиваются. – Вы же живой человек. Кушаете! Там всегда что-то есть. Ложитесь, пожалуйста, на кресло, давайте посмотрим, что вас беспокоит.

– Ой, доктор, мне кажется, вы не там ищете! – беспокойно заерзала Зайтуна Зуфаровна после введения влагалищного зеркала.

– Лежите спокойно, – повысил голос доктор, – знаем мы, где смотреть, не беспокойтесь! Не первый раз смотрим и не второй.

– Так! – констатировал он. – Во влагалище все спокойно. Ничего плохого не вижу. Шейка матки чистая, эктопии нет, цервикальная пробка прозрачная. Выделения умеренные. Слизистая оболочка розового цвета.

– А спиралька серебряная где? – вдруг встревожилась страдалица за свое богатство.

– Нет тут ничего, – пошевелил он пинцетом, – спиралькой даже не пахнет, – задумчиво пробормотал исследователь. – Сейчас выпишем направление на ультразвуковое и рентгенологическое исследование органов малого таза. А после исследования посмотрим, что с вами делать!

Обследование показало наличие внутриматочной спирали в малом тазу.

– Ай, яй, яй! – зацокал врач языком. – Похоже, произошло прободение стенки матки внутриматочной спиралью. Так, – приказал он медсестре, – вызывай эндоскописта, придется делать лапароскопию!

Эндоскопист перетряхнул все органы малого таза и, ничего не обнаружив, бессильно опустил руки.

Консилиум врачей призадумался.

– Ничего не понимаю! Где же эта зараза находится? Гистероскопию провели, лапароскопию сделали. Может, плохо смотрели? – строго спросил начмед по хирургии, разглядывая рентгеновские снимки.

– Обижаете! – в унисон ответили специалисты.

– Давайте с другой стороны зайдем! Посмотрим кишечник. Проведите колоноскопию! – приказал начальник.

Вот так и была обнаружена спираль, раком вцепившаяся в слизистую оболочку прямой кишки.

Как она туда попала, остается только гадать, но после выписки из больницы Зайтуна Зуфаровна почему-то долго не разговаривала с соседкой Дамирой Нуримановной. Переживала.

Самое главное, никому ведь и не расскажешь! Не поделишься о наболевшем.

И вы не рассказывайте!

Об этом случае мне когда-то по большому секрету поведал Рафочкин. Пожалуйста, меня не выдавайте! А то он отмассирует! Тсс!

На чужой зад не пяль свой взгляд!

Cura, ut valeas

(Заботься о своем здоровье).

Унизительно! Что я ему, половая тряпка какая-нибудь?! До сих пор не пойму, как такое могло произойти?

Я – большое банное полотенце, красивого пурпурного цвета с золотистым греческим меандром на боках. Уважаемое лицо нашего общества. Как мог хозяин так безжалостно со мной поступить? Как только рука поднялась? В раздевалке, никого не стесняясь, у всех на глазах он сначала промокнул свою дряблую задницу, потом основательно потрепал седую передницу. После чего, удовлетворенно крякая и похмыкивая, с удовольствием утер лицо. От брезгливости меня в дрожь бросило! Потому что до этого я обнаружило у него на правой ягодице какое-то огромное пятно, словно плевок каракатицы. Как будто сам морской дьявол пришлепнул огромную ядовитую печать синюшно-красного цвета с четкими макрофестончатыми границами, напоминающую по виду географическую карту из древних фолиантов, где причудливые очертания множества неизвестных островов возвышаются над морской гладью здоровой кожи.

Невзирая на все его направляющие телодвижения, своими мощными лебедиными крыльями я целомудренно отмахивалось от зада, стараясь пролететь мимо, чтобы, не дай бог, ненароком не коснуться, не подхватить какой-нибудь заразы и не принести домой. Но куда там! Все было тщетно. Хозяин, по-видимому, испытывал серьезный зуд в одном месте и, применив запрещенный болевой прием, крепко ухватил за одно крыло, скрутил, буквально сбросил с небес на грязный пол кожного татами. Воспользовался моим беззащитным положением, попрал гордость и все-таки растер на своей заднице плевок заразной каракатицы прямо золотым меандром.

Ах! Теперь все вещи, проживающие в нашем шкафу, будут сторониться меня и шарахаться, словно от прокаженного. Весть о моем заражении быстро распространится по всем полкам и полочкам, городам и весям. И никогда-никогда на меня не посмотрит с любовью нежное шелковое создание розового цвета с тонкими бретельками на плечах, еще никем не тронутое и даже ни разу не побывавшее в стирке. Оно только вчера поселилось в нашем добром старом шкафу на третьем этаже слева от скрипучей дверки.

Сначала меня с головой окунули в холодную купель. Затем чуток отогрели в теплой воде и, наконец, засунули в пузырящийся кипяток. Ух! Я даже зашипел от удовольствия. Веник для того и предназначен, чтобы услужить и доставить наслаждение хозяину. Мои сухие березовые листья быстро впитали живительную влагу, потемнели. Ветки и веточки сомлели от жара, стали нежными и мягонькими. В парной, когда хозяин, словно скрипач на скрипке, нанес несколько пробных коротких и быстрых ударов по своим волосатым рукам, он даже крякнул одновременно со мной. Ах, как нам было хорошо! Следом за руками последовали плечи, затем покраснела спина, прогрелась поясница. Пот полил изо всех пор, собираясь в складочках в весенние робкие ручейки, которые радостно и нежно сливаясь между собой, превращались в бурные потоки, уносившие по оврагам кожных складок весь накопившийся мусор и грязь. Продолжая виртуозно наяривать, хозяин взвинтил темп до аллегро, вырвался вперед в оркестре перешлепывающихся парильщиков и чуть наклонился вперед, готовясь в следующей музыкальной фразе перейти на зад…

От увиденного я в ужасе затрепетал. Горячий жар пробежал по моим жилам, ветки стыдливо изогнулись, прикрываясь от срама ладошками листочков. Но было уже поздно. Хозяин остервенело, словно подгоняя старого Росинанта, ожесточенно, со свистом начал нахлестывать свой круп. О боже! И это все происходит со мной? Я верным Санчо Пансой помогал ему, услаждал, потакал во всех мужских прихотях, старался наполнить радостью его существо и пребывание в бане. А он даже не заметил, что ткнул меня лицом в муравейник грибковой заразы.

Что теперь впереди? Тлен и прах! В страшном сне я не видел такого бесславного конца. К моим еще недавно девственно-чистым листьям жадно прилипли нити мицелия, лианы гифов и пиявки макроконидий. Кончики веток быстро оголились…

В довершение испытанного унижения, которое, как я и предчувствовал, повторилось не один раз, он, чтобы не обжечь ягодицы или с другой какой гигиенической целью, тщательно протер полок и уселся на меня самым заразным местом и извращенным образом. Обхватив руками коленки, ерзая и елозя на оставшихся листочках, пытаясь утолить терзающий зуд, он стал с удовольствием выслушивать банные байки парильщиков.

Да, мы – поношенные, потрепанные жизнью застиранные трусы, но, заметьте, чистые и проглаженные с обеих сторон. У нас тоже есть своя трусливая гордость и чувство собственного достоинства. Верой и правдой мы служили своему хозяину, не изменяя много лет. Голову, по-страусиному, перед другими не прятали. Повидали свет. И не только из просвета ширинки. Есть что вспомнить. Особенно в пору нашей юности. Хи-хи! Сейчас-то он на свидания нас уже не берет. Давно. Наверное, и не ходит. А в домашней обстановке, по-прежнему, вернее товарищей, чем мы, у него нет. Все домочадцы и соседи об этом знают. Даже почтальон тетя Нина Иосифовна.