Мужские сны - Людмила Толмачева

Вечером Татьяна тщательно накрасилась, распустила по плечам свои пепельные, выгоревшие на солнце волосы, надушилась «Быть может» и вышла за ворота, где в нетерпеливом ожидании курил Виталий. Взглянув на ее лицо, от косметики более яркое и выразительное, он немного смутился, кашлянул, неловко подхватил лежавшие на лавочке шины и пошел, но не рядом с ней, а на полшага сзади, посматривая время от времени на пушистые пряди ее волос, непривычно раскинутые по плечам. До этого он видел ее, как правило, с конским хвостом или «каралькой», небрежно закрученной и приколотой к затылку шпильками. И опять они молчали. Разве можно говорить в такие моменты о чем-то постороннем, когда из души рвутся совсем другие слова, которые не принято произносить вслух?

Вечеринка была в самом разгаре. За Татьяной приударили сразу двое, если не считать хмурого Виталия, который держался чуть наособицу, видимо, ревновал ее к своим друзьям. Первым претендентом на ее внимание и благосклонность стал сам именинник, долговязый парень с прической под «битлов» и черными усиками над пухлой губой. Он не пропускал ни одной мелодии на своем магнитофоне, приглашая Татьяну подряд на все танцы. Девчонки, пришедшие на день рождения, сидели на скамейке и исподлобья наблюдали за этой парой, уже изрядно намозолившей всем глаза. Татьяна наконец догадалась отказать Сереге в очередном танце, но теперь ее атаковал другой друг Виталия – Санька-седой, как звали его друзья, очевидно, за белесые волосы, отдававшие серебром. Он схватил ее за руку, потащил на вытоптанный между яблонями пятачок и, неуклюже содрогаясь в каких-то конвульсиях под песню Леонтьева, заставил проделывать то же самое. Едва выдержав один такой «танец», Татьяна сама подошла к Виталию, угрюмо прислонившемуся к стволу старой яблони, и пригласила его на танго. Он будто нехотя, враскачку двинулся за ней с презрительным выражением лица, но, едва заключив ее в свои объятия, преобразился, стал прежним – добрым и искренним. С каким-то счастливым облегчением он посматривал по сторонам, поверх ее головы, крепко сжимая руками ее талию, с удовольствием вдыхая запах ее духов и волос. Они кружили на одном месте, и никто им не был нужен. Казалось, уйди сейчас все из сада, они даже не заметят, так и будут до утра кружиться в объятиях друг друга.

А потом, уйдя с вечеринки, они долго, почти до трех ночи, бродили за селом по-над берегом Огневки, которая искрилась и переливалась самоцветами в лунном свете. В этот раз они не целовались, не томились телесным желанием. Их отношения были целомудренны и непринужденны, как истинные отношения брата и сестры. Им просто хорошо было вдвоем. Они понимали друг друга с полуслова или вообще без слов. Держась за руки, они сбегали с косогора на самый берег реки и, сняв обувь, брели по щиколотку в воде по зыбкому песчаному дну. Вдруг она ойкнула и, сморщившись, подняла правую ногу. Он моментально отреагировал: подхватил ее на руки, вынес на берег, аккуратно усадил на траву и, встав на одно колено, бережно взял в свои ладони ее мокрую узкую ступню.

– Ничего страшного, – просто сказал он, отпуская ее ногу. – Ты наступила на камень или ракушку. Сейчас пройдет.

Он принес ее босоножки, помог надеть и застегнуть. А она удивлялась себе. Куда исчезло то грешное, что так тяготило ее? Виталий вновь был для нее лишь братом, добрым, любящим, оберегающим. Но за его чувства она не могла поручиться. Подспудно она понимала, что долго так продолжаться не может. Мужская природа возьмет свое. Хотя и не было у Татьяны в этом какого-то особого опыта, но женская интуиция подсказывала: с огнем не шутят. Она решила возвращаться домой, в город. Но ему пока ничего не говорила. Лишь накануне, в последний вечер перед отъездом, когда он вернулся со смены, весь в машинном масле, чумазый, с черными руками, и она поливала его в огороде дождевой водой из бочки, ей пришлось сообщить о завтрашней разлуке. Он ничего не ответил, лишь сжал плотно губы, отвернулся, вытираясь поданным ею полотенцем. А бабушка и тетя Маруся уже звали во двор, где решили накрыть стол в честь проводов дорогой гостьи. Дядя Паша, в те годы еще бравый и крепкий, лихо подхватив стопку, встал и произнес тост в честь рода Кармашевых. Все дружно чокались, смеялись, переговаривались, пили и ели, а Татьяна боялась поднять глаза на Виталия, который сидел напротив нее и хмурился. Когда зазвучала гармонь и все запели «На Муромской дорожке», она все же взглянула на него и будто обожглась о его пронзительный, немигающий взгляд. Он встал, подошел, церемонно поклонился, приглашая на танец. Так и танцевали вдвоем под общий хор. В этот раз не было счастливого благодушия на его лице, которое она видела во время танго в Серегином саду. Напротив, напрягшись, как стальная пружина, стиснув рот так, что побелели выступившие желваки, он с едва скрываемой злостью вел ее в танце, ни разу не взглянув на ее побледневшее лицо. После того как все разошлись, посуда была вымыта, мебель убрана и все легли спать, Виталий, прижав ее в сенях к стене, отрывисто скомандовал:

– Жди меня в малиннике. Я сейчас.

Почему она подчинилась? Ведь они не были ни любовниками, ни женихом с невестой, ни мужем с женой.

Она ничего не обещала, не соблазняла его нарочно. Но все же послушно потащилась в этот дурацкий малинник, что стоял непролазной чащей на задах огорода.

Через пять минут появился и он. С ходу, не дав ей опомниться, не вымолвив ни единого слова, он подмял ее, навалился на нее всем телом, задушил долгим поцелуем. Если бы она позволила себе хоть малейшую слабину, размякла под его натиском, то закончилось бы все очень плохо. Но интуиция не подвела ее. Она начала бороться сразу же, с первой секунды. Едва он оторвался от ее губ, как она больно укусила его за подбородок, а затем, извиваясь змеей, сумела ослабить его хватку и вырваться на свободу. Она вскочила на ноги и побежала между грядками к калитке. Но он догнал, схватил ее распущенные волосы, рванул на себя. От боли она присела, но тут же выпрямилась, повернулась и влепила ему такую звонкую пощечину, что он еще долго стоял среди огорода, ошеломленный, злой на себя и на нее и бесконечно несчастный.

Так они и расстались. Рано утром она села в автобус, который довез ее до станции, и на поезде укатила в город, умчалась от своей некстати зародившейся, бестолковой любви, чтобы не вспоминать, не жалеть, не видеть во сне.

Татьяна тяжело вздохнула, перевернулась на другой бок и попыталась уснуть, но растревоженная воспоминаниями душа рвалась на волю. Уже рассвело. На востоке небо окрасилось в нежно-голубой цвет, по которому прошли три росчерка желто-розовой зари.

«Пойду-ка я на речку», – подумала Татьяна и решительно поднялась с постели. Она причесалась, надела легкий брючный костюм, шлепанцы, сложила в пакет купальник, большое полотенце, солнцезащитные очки и новый, нечитаный бестселлер. Внизу она нос к носу столкнулась с Павлом Федоровичем, направлявшимся на кухню.