Мужские сны - Людмила Толмачева

– Ох, дядя Паша, знал бы ты, как мне эти застолья поперек горла стоят. Ты только не обижайся. Это я о работе своей.

– А что так? – не обиделся старик, разливая по рюмкам густую, рдяную на просвет, пахучую настойку.

– Сейчас в моде всякого рода презентации и приемы, – пояснила Татьяна, поднимая рюмку и вдыхая аромат вишневки, – а на них без выпивки как-то не обходится. И отказываться нельзя. Не так поймут.

– Ничего. С вишневки не запьянеешь. Я в нее всяких трав целебных добавляю, так что и веселье, и польза «в одном флаконе», как говорит мой внук Колька.

Они выпили, закусили домашним холодцом, жареной свининой с картофельным пюре, салатом из свежей зелени.

– А где внук-то? Кстати, сколько ему?

– Кольке-то? Да уж в армию пора. Осенью забреют. А пока в гараже, автослесарем работает. А Оксанка, старшая внучка, замужем давно. Живут отдельно, на Береговой.

– На Береговой? Это там…

– Помнишь? Там, там…

Он крякнул, полез в карман за сигаретами.

– Ничего, что я закурю? Надежда-то не дозволяет в комнатах курить.

– А я бы тоже закурила. Я ведь смолю почище некоторых мужиков.

– А мы щас окошко растворим, дым и выйдет. Сегодня погода славная. Нынче погоды стоят как на заказ. Сенокос начался…

Павел Федорович подошел к окну, открыл его настежь.

– На Береговой внучка живет, только не в родительском доме, а в новом, правда, еще не достроили до конца. Им банк кредит на строительство дал. Муж у нее, Александр, хорошо зарабатывает. Он комбайнер, а между жатвой – шофер на грузовике. В сезон-то у него большой заработок бывает. Так что расплатятся с кредитом, ничего. Щас молодежь все в кредит покупает: машины, мебель… Виталий вон тоже «нексию» в кредит взял.

Они помолчали, думая каждый о своем.

– А с нашим домом не знаю, что и делать. Продавать вроде жалко. Вся жизнь в нем прошла. Родителей оттуда на погост снесли. Да и родился я в нем, в этом доме. Соседка роды принимала. Пока за фельдшером, значит, в район отец ездил, я уж вот он, тут как тут, у мамки под боком. Приезжают, а она уж грудь дала, кормит меня. Фельдшерица давай ругаться, мол, не по правилам все сделано, не по санитарии, а чего уж, дело сделано, – смеялся Павел Федорович.

– Так ведь и ваши с тетей Марусей дети там родились, – подбавила Татьяна масла в огонь.

– А как же. Конечно, теперь уж по всем правилам, в роддоме жена рожала, но привозил-то я их туда, на Береговую. Эх!

Он снова закурил, закашлялся, махнул рукой. В прихожей стукнула дверь, и вскоре на пороге гостиной показался Виталий. «Хорошо, что выпила. Не так стыдно разговаривать с ним», – подумала Татьяна и встала навстречу двоюродному брату.

– Таня?! Вот так встреча! И как ты вдруг вспомнила про бедных родственников? Не ожидал, – с искренней радостью воскликнул Виталий. И не успела Татьяна опомниться, как оказалась в крепких, пожалуй, чересчур крепких объятиях брата.

– Ты умойся сначала, поди, руки в солярке, а потом уж… – сдерживая свою радость от их встречи, проворчал Павел Федорович.

– Это я сейчас, быстро! – возбужденно произнес Виталий и убежал в ванную.

– Ишь как обрадовался, – приговаривал Павел Федорович, наполняя рюмки вишневкой, от которой якобы «не запьянеешь». – Он часто о тебе вспоминает. Говорит, зазналась совсем в своем городе, носа не кажет в нашу деревню. У него ведь сестер-то нету. Ты одна. Брат его, Михаил, тоже в городе живет. К нам часто наведывается. На рыбалку, по грибы-ягоды ходят с Виталием. А вот ты забыла нас. Приезжала еще девчонкой, и все, как отрезала. Что так?

– Я и сама не знаю, как это вышло, – соврала Татьяна. – Работа. А в отпуск все больше по югам да по заграницам. И потом… Нечем мне хвастаться, дядя Паша. Сам понимаешь. Ни мужа, ни детей.

Павел Федорович опять крякнул, опрокинул одним махом рюмку настойки и снова закурил.

Вошел Виталий, сел за стол. Павел Федорович заторопился на кухню, за порцией жаркого для сына.

– Похудела, – сказал Виталий, в упор глядя на Татьяну, – а вообще ничего, все такая же. – Он поднял рюмку: – За тебя!

Татьяна лишь пригубила, чувствуя, что уже опьянела, а напиваться средь бела дня как-то неприлично.

– Где работаешь? – спросила она, опустив взгляд в тарелку с салатом.

– Да как тебе сказать? На себя работаю. Взял в аренду участок земли, выращиваю овощи, продаю. Кроме того, бычков держим. Осенью на мясо сдам. Ну и так, по мелочам. Короче, без дела не сижу. Вот домом обзавелся, машину взял. В кредит, правда, но сейчас все так покупают. Как говорится, не хуже людей живем. И телевизор жидкокристаллический, и компьютер со всеми наворотами для Кольки приобрел…

Татьяна слушала похвальбу брата и в душе усмехалась: «Все такой же. Ничуть не изменился. „Не хуже людей“. Неужели это и есть счастье?» Она одернула себя, мол, человек искренен, открыт, а это всегда лучше, чем хитрые недомолвки и внутренняя спесь «высокообразованных», «интеллигентных» людей. «Вот и я такая же „интеллигентка“, сразу определила место брату в социальной иерархии: крестьянин с замашками буржуа. Ну и что? Что в этом плохого? Не пьет, не пропивает последнее, не сидит во дворе с домино и пивом, а вкалывает. Настоящий мужик!»

– Давай, Виташа, еще выпьем, – вдруг предложила она, чувствуя вину перед братом, не подозревающим, что творится в ее душе.

Он даже задохнулся от этой неожиданной ласки. Так его называла только покойная мать Мария Афанасьевна. Жена Надежда больно суровая у него, зовет не иначе, как Виталий. И даже в самые интимные моменты иногда простонет: «Виталик», – и все.

К ним присоединился пришедший с кухни Павел Федорович. Они выпили, закусили. Вдруг старик затянул «На Муромской дорожке…».

Виталий подхватил песню. Татьяна тоже пробовала подпевать, но так как слов не помнила, то замолчала и только слушала с тихой грустью на сердце. Она знала, что эта песня была любимой у тети Маруси. И запел ее дядя Паша неспроста. Старинная песня соединила сейчас их, живущих, с той, что лежала в земле уже четвертый год. И будто с ними она теперь, рядышком сидит, и поет неслышно, и смотрит с любовью на своих мужчин, и просит у них прощения за то, что оставила сиротствовать и вечно скорбеть о самой дорогой утрате.

В пятом часу пришла Надежда, крупная, крепко сбитая, с круглыми литыми икрами и тяжелой походкой. Когда-то, наверное, симпатичное, курносое лицо ее расплылось к сорока трем годам, появился двойной подбородок, и вообще как-то она обабилась. Но в остальном она старалась не уступать коварному бегу времени. На ней был модный джинсовый костюм – короткая юбка и вышитая стразами блуза, босоножки на гвоздиках, сумка через плечо. Волосы пострижены и уложены феном не хуже, чем у городских модниц. У Татьяны, к примеру, и то прическа попроще, да и юбка длиннее.