Пустые времена (сборник) - Марго Па

Наверно, так и сходят с ума. Наверное, каждый из них получил то, что заслуживал.

Вадим страстно желал воплощения сна о клеверных полях. Эта осень смотрела на него глазами Алики. Он и не догадывался, что слова страсть и страдание – однокоренные.

Она действительно оказалась талантливой художницей. Вадим бродил по выставочному залу, рассматривая картины. Кисть Алики была живой. Со стен смотрели человеческие лица, порой напоминающие сказочных персонажей. Алика любила все преувеличивать, и многие герои унаследовали ее гротескное мировосприятие. Алика вообще удивительно воспринимала мир: она видела лица людей. Ничего в этом не было бы странного, но она видела каждого человека в отдельности. И по лицу могла сказать, кто есть кто: благородный рыцарь или подлец, скряга или прожигатель жизни, скромный семьянин или бесшабашный казанова, любимая жена или та, которую предали, видела зависть женщин друг к другу в вагонах метро, видела детский восторг, заботу матерей об этих детях, видела убийц и святых. Как прорицательница, она видела предназначение каждого человека, повстречавшегося ей даже случайно.

– Лица потрясающие, смотрят как будто в душу, словно что-то сказать хотят. Только я не понимаю, что именно, я – не художник, – сокрушался Вадим.

– Не нужно быть художником, чтобы понять другого человека, – возразила Алика. – Нужно чувствовать его, стараться быть ближе.

– А почему они все такие грустные, никто не улыбается? – спросил Вадим.

Она задумалась, и легкая тень пробежала по ее лицу.

– Знаешь, мне иногда кажется, что люди, которые умеют красиво улыбаться – фальшивые. Словно скрывают что-то за броней улыбки. Хотя я знала одного человека, у него была по-настоящему искренняя улыбка.

И она рассказала ему о Художнике. Он научил ее всему: рисовать, жить… и жить сердцем. Он писал лишь рассветы, но не показывал картины людям, решив про себя, что полотнам не хватало солнца. Семь лет назад Художник ушел в горы и пропал без вести. Он, как Икар, пытался взлететь, зачерпнуть немного солнца на кончик кисти и написать свой лучший рассвет солнечным золотом. С гор обрушилась лавина, через неделю его поиски были остановлены. Ее жизнь замерла на целых семь лет.

Вадим спросил, есть ли его портрет на выставке.

– Никак не могу вспомнить его лицо, – поделилась Алика. – Вернее вижу, но как в тумане. В целом вижу, а черты – расплываются. Как вода сквозь пальцы, как ни сжимай, все равно утечет. Таково свойство человеческой памяти – мелеть и измельчаться со временем.

Вадим представил ее опустевшую квартиру: халат Художника по-прежнему висит в ванной, и все пропитано запахом «Примы» и одиночества (она курит те же сигареты, что и он, чтобы быть ближе), его недочитанную пыльную книгу на столе с вечной закладкой где-то посередине. Там на каждой стене медленно встает солнце. А Художник смотрит на нее из-за облаков, день за днем превращая в небожительницу. Внезапно вспомнилась одна из передач о живой природе, которыми обычно забит телеэкран по воскресеньям. Речь тогда шла о глубоководных удильщиках – рыбках, которые водятся в северной части Тихого океана. Поскольку встретить другого удильщика в необитаемых глубинах очень сложно, то самец срастается с самкой, образуя с ней единое целое и используя ее кровеносную систему и органы для дальнейшего существования.

Теперь Художник прорастал и в нем тоже. Теперь их стало трое.

– А вот одна из первых моих работ, долго думала, выставлять ее или нет. Узнаешь? – прервала его размышления Алика, указывая на стену позади него.

Вадим обернулся: клеверный сон ожил в картине. Она шла ему навстречу через поле, ее пальцы пахли клевером, а волосы ветром. Ветром, пришедшим из-за холмов. Это был автопортрет Алики семилетней давности. Теперь и он смог узнать ее. Смерть близких всегда накладывает отпечаток, а Вадим еще только начинал учиться видеть сквозь время.

В тот день он принес ей на выставку огромный букет роз. Неправда, что женщины не любят розы – врут, это единственные цветы, которые пахнут цветами, а не травой и не полем. А после выставки она взяла его за руку, и они пошли за шампанским. Алика продала больше половины своих картин. Такой успех нужно было отпраздновать.

Они долго выбирали бокалы под шампанское в магазине. Продавщица принесла хрустальные и начала легонько простукивать палочкой стенки, проверяя бокалы на прочность. Их звон и стал первой романтической мелодией в жизни Вадима.

– Вот хорошие, покрепче, – наконец предложила продавщица.

– А нам все равно, нам их бить! – весело засмеялась Алика, и Вадим вдруг подумал, что впервые видит ее улыбку.

Они пили шампанское на мосту, любуясь багровым закатом над рекой. Позади Художник рисовал их портреты, окрашенные вечерним солнцем. Вадим знал, что призрак Художника будет бродить за ними по пятам, ведь он был частью Алики. Но он не знал, что Художник никогда не писал на закате.

Стояла уже глубокая ночь, но Максу не спалось. Он медленно шел вдоль перрона и смотрел, как неровный свет фонарей режет темноту на куски. В расписании больше не было поездов, и это означало, что они с матерью одни на станции.

Она сидела на самой дальней скамейке, сгорбившись и спрятав лицо под растрепанными прядями белых волос. Он подошел к ней и молча сел рядом.

– Я виновата перед тобой, сынок, но в то время по-другому я бы не выжила, – начала она. – У тебя было его лицо. Лицо смерти, в которое я смотрела каждый день. Если бы не другие мужчины, не вино… Порой боль так сильна, что становится трудно дышать. Ты должен это понять, ты же сам винишь себя в смерти отца!

Макс молча ждал, опустив голову. Он смотрел на бетонный пол прямо перед собой, боясь поднять на нее глаза. Она казалась слишком живой для галлюцинации.

«Я схожу с ума», – спокойно подумал он и вдруг понял, что ему это безразлично.

Внезапно с другого конца скамейки послышался голос отца:

– Нужно научиться прощать не только других, но и самого себя. Не пей эту воду, сын, – месть разрушает!

Родители все-таки решились прийти к нему вместе, как в детстве. Макс так много хотел сказать им, но язык не слушался. Он попытался еще раз взглянуть на них, но не смог поднять голову, ее словно накачали горячим воздухом изнутри, еще одно движение – и шар лопнет под колесами.

А в руках Макс держал граненый стакан, до краев наполненный мутной водой. Как под гипнозом он поднес стакан к губам. Отец резким движением выбил его из рук, и стекло разлетелось мелкими осколками по перрону. Макс чувствовал, как капля за каплей силы покидают его. Он безвольно смотрел на темную жидкость, растекающуюся под ногами неровным кругом все шире и шире, пока она не затопила перрон, и воды нефтяного озера вновь не сомкнулись над его головой.

В отличие от Макса и Вадима, Алика умела побеждать свои сны. Она переносила их на холст, создавая странные фантастические видения. Ее манеру письма трудно было назвать сюрреализмом, кошмары на ее полотнах выглядели слишком реально. Глядя на картину, верилось, что именно так все и происходит в жизни. Запертые внутри холста, сны больше не возвращались, и она могла освободиться от них.

Последний сон воплотился в картине «Топь». Из топи маленькие люди с искаженными лицами тянули изломанные судорогой руки к солнцу. В картине нарушались все законы перспективы: лица на заднем плане по мере продвижения к солнцу становились все светлее и четче, а на переднем – все тонуло во мраке ночи. Солнце освещало лишь тех, кто сумел подняться над топью, но даже там многие лица не видели света, их взгляды были обращены назад, в сторону топи. Туда, где темнота размывала границы. И над всем этим царствовал Бог Солнца, только почему-то безликий.

– Это – наши дни, связь между прошлым и будущим, – пояснила Алика.

Вадим долго всматривался в картину, взгляд притягивало размытое желтое пятно, похожее на солнце и на чье-то лицо одновременно. Но угадать, чьи черты проступят на нем впоследствии, было невозможно. И еще: Алика написала картину с позиции прошлого. Зритель, стоящий на переднем плане, был целиком в его власти.

– Написано как из прошлого, – повторил свою мысль вслух Вадим и спросил:

– А почему Бог Солнца – безликий?

– Нет, не безликий. Я пока не вижу, чьим будет это лицо.

Они замолчали, стоя перед картиной, и каждый задумался о своем.

Алика думала о времени. В тишине квартиры часы мерно отсчитывали секунды, минуты времени. Алике часы показались самым глупейшим изобретением человечества. Бытие невозможно измерить числами, точность и математика здесь бессильны. Порой час ожидания известий от любимого человека становится вечностью, а годы семейного счастья – мимолетной вспышкой в темноте. Солнечный день всегда короче дождливого, будний – длиннее выходного. Возможно, единственный способ сосчитать мгновенья – это довериться ударам своего сердца.