Неолиберальная реформа в России - Сергей Кара-Мурза

Под демократическими лозунгами к власти в России пришло меньшинство с крайне антидемократическими взглядами. Поскольку массовое сознание в позднем СССР было проникнуто глубоким, хотя и не вполне «европейским», демократизмом, это вызвало тяжелый культурный шок — люди сами привели к власти эту новую элиту, а она, как оказалось, исповедовала социальный расизм.

Если бы режим России следовал нормам буржуазной демократии, то курс реформ Гайдара никак бы не прошел. Созыв за созывом (начиная с 1989 г. до 1999 г.) парламент этот курс отрицал, опрос за опросом показывал, что большинство населения этой реформы не приемлет. После краха СССР в сообществе экономистов сложилась компактная господствующая группа, объединяющей силой и ядром идейной основы которой является антисоветизм. У нее развито мессианское представление о своей роли как разрушителей «империи зла». Видный идеолог перестройки О. Лацис так писал о реформе: «Когда больной на операционном столе и в руках хирурга скальпель, было бы гибельно для больного демократически обсуждать движения рук врача. Специалист должен принимать решения сам. Сейчас вся наша страна в положении такого больного». В рамках демократического мышления заявление О. Лациса чудовищно. Ведь у страны не спросили согласия на операцию, ее просто связали, повалили и изрезали — обманув и в отношении диагноза, и в отношении запланированного исхода.

Во время перестройки видные экономисты (Н. П. Шмелев, С. С. Шаталин) и социологи стали открыто пропагандировать безработицу — с нарушением норм рациональности и этики. В экономику, где была достигнута полная занятость, они призывали искусственно ввести вирус тяжелой социальной болезни.

Т. И. Заславская писала в важной статье 1989 г.: «По оценкам специалистов, доля избыточных (т. е. фактически не нужных) работников составляет около 15 %, освобождение же от них позволяет поднять производительность труда на 20–25 %. Из сопоставления этих цифр видно, что лишняя рабочая сила не только не приносит хозяйству пользы, но и наносит ему прямой вред… По оценкам экспертов, общая численность работников, которым предстоит увольнение с занимаемых ныне мест, составит 15–16 млн. человек, т. е. громадную армию… По данным опроса, 58 % людей считают, что безработица в СССР недопустима,… мнение о том, что безработица необходима для более эффективного хозяйствования, поддерживает всего 13 %».[12]

Мнение большинства для российских «демократов» несущественно, и массовую безработицу в России они сделали реальностью. «Ненужных работников» столкнули на социальное дно, а «ненужных людей» еще глубже. Но какова была аргументация! «Освобождение» от 15 % ненужных работников, по расчетам, поднимает производительность труда на 20 %. Нетрудно видеть, что объем производства при этом возрастает на 2 %. И из-за этого ничтожного результата в одном показателе, который будет в десятки раз перекрыт потерями в целом, социолог предлагает превратить 15–16 миллионов человек в безработных!

Н. П. Шмелев придает доводам в пользу безработицы тотальный характер, доводя их до абсурда. Он пишет в 1995 г., что в России якобы имеется огромный избыток занятых в промышленности работников: “Сегодня в нашей промышленности 1/3 рабочей силы является излишней по нашим же техническим нормам, а в ряде отраслей, городов и районов все занятые — излишни абсолютно”.[13]

Здесь вызванное утратой меры нарушение логики доведено до гротеска. Вдумайтесь в эти слова: “в ряде отраслей, городов и районов все занятые — излишни абсолютно”. Как это понимать? Что значит “в этой отрасли все занятые — излишни абсолютно”? Что значит “быть излишним абсолютно”? Что это за отрасль? А ведь Н. П. Шмелев утверждает, что таких отраслей в России не одна, а целый ряд. А что значит “в городе N* все занятые — излишни абсолютно”? Что это за города и районы?

И ведь эта бредовая мысль о лишних людях России стала идеей-фикс академика, он ее повторяет где надо и не надо. В 2003 г. Н. Шмелев написал: “Если бы сейчас экономика развивалась по-коммерчески жестко, без оглядки на социальные потрясения, нам бы пришлось высвободить треть страны. И это при том, что у нас и сейчас уже 12–13 % безработных. Добавьте к этому, что заводы-гиганты ближайшие несколько десятилетий обречены выплескивать рабочих, поскольку не могут справиться с этим огромным количеством лишних”.

Господа экономисты и советники президентов, до чего же вы докатились!

Народное хозяйство, являясь частью национальной культуры, может быть подорвано даже без прямых политических действий (например, войны или реформы) — воздействием даже на самые тонкие и почти невидимые элементы культуры. Особое место в ней занимают символы. Они — отложившиеся в сознании образы вещей, явлений, человеческих отношений, которые приобретают метафизический смысл. Это часть оснащения нашего разума. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Он упорядочивает также историю народа, страны, связывает ее прошлое, настоящее и будущее. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле.

Хозяйство имеет свой универсум символов и вне его просто не может существовать. В культуре России определенное символическое значение имели главные категории экономики — собственность и труд, богатство и деньги. Они были неразрывно связаны со всей системой символов, и их произвольное изъятие или подмена потрясали всю культуру. Кризис вызвала уже кампания по ликвидации священного смысла понятия земля, требование признать, что земля — не более чем средство производства и объект купли-продажи.

Образ национальной промышленности был тесно сцеплен в исторической памяти народа с образом Родины и ее безопасности. Проводя приватизацию, экономисты отвергали ее культурный смысл, даже издевались над тем, что советские заводы и фабрики были построены с чрезвычайными усилиями и жертвами прошлых поколений, буквально на их костях. Эти заводы, как и земля, имели символическое значение, обладали святостью. Насмешки над этим символом заложили в коллективное подсознание тяжелую ненависть к реформе.

Священным символом была и наука, национальная ценность России и особый храм русской культуры. Ее стали ликвидировать под пошлую песенку о нерентабельности. Пусть западные экономисты, которые советовали это российским реформаторам, знают, как это воспринималось русскими учеными. Один из недавно умерших крупнейших химиков России страдал оттого, что, будучи молодым солдатом Второй мировой войны, не погиб на фронте со своими сверстниками — и ему пришлось в старости видеть уничтожение замечательных лабораторий, созданию которых он посвятил полвека своей жизни.

Тяжелые последствия имела и манипуляция с символическим смыслом собственности. В русской культуре не было отрицания частной собственности, к ней относились рационально. Ее считали предметом общественного договора, который можно и нужно ограничивать человеческим законом. После 1920 г. ее ограничили, а в 80-е годы уже считали возможным вводить в хозяйство. И вдруг о собственности людям стали говорить с каким-то тоталитарным экстазом, требовать, чтобы советские люди поклонялись ей, как идолу. Архитектор перестройки А. Н. Яковлев поднял символ собственности на религиозную высоту: «Нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности».

Какой регресс мысли и чувства! Население собиралось спокойно и разумно освоить рыночные институты и частную собственность, и вдруг в России, среди культур, выросших из православия, ислама, иудаизма и буддизма, вылезает, как из пещеры, академик-экономист и заклинает: священна! священна!

В целом, идеологи реформы учинили в России разрушительный штурм символов. Они уничтожили совесть хозяйства и погрузили его в тяжелейший кризис. Разрушая символы, экономисты много сделали, чтобы устранить из экономики сами понятия греха и нравственности. Н. Шмелев писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно». Здесь вывернута наизнанку формула соподчинения фундаментальных ценностей — эффективности и нравственности. Наркобизнес и поставка девушек в публичные дома Европы экономически эффективны? Значит, они нравственны. Эти экономисты ведут легитимацию не гражданского, а криминального общества.

Разрушение системы нравственных ориентиров наряду с социальным бедствием повлекло за собой в РФ взрыв массовой преступности. Ее жертвы, включая саму вовлеченную в преступность молодежь, ежегодно исчисляются миллионами — и это только начало нашего страшного пути. Ведь раскручивается маховик наркомании, который скоро сам создаст для себя двигатель — и остановить его будет очень трудно. Но ведь ко всему этому приложила свою руку элита мирового интеллектуального сообщества. Благодаря ее поддержке преступное сознание заняло господствующие высоты в экономике, искусстве, на телевидении. Рынок, господа! Культ денег и силы!