Кровавая пасть Югры (сборник) - Валерий Граждан

Шаман сделал стойку на кочке. Он нетерпеливо дёргал хвостом. Пёс не лаял, вопреки его природе, а как бы показывал лапами направление. Затаились: открылось оконце чистой воды: бочаг. Совсем рядышком кормились утки. Посреди них крякал самец, с пятью утками. Не проворонить бы! Кровь стучала в ушах. Я вскинул ТОЗовку, Толя приготовил пистолет. Щелчки выстрелов из зарослей травы да при раскатах грома были едва слышными. Оставшиеся утки к нашему удивлению даже не взлетели. Дали ещё дуплет. Есть!!

И тут Шаман вдруг соскользнул в воду. И сделал это явно не случайно: он отвлёкся на нечто более важное. Но с виду попросту плюхнулся с мокрой кочки. И тут же поплыл за добычей. Всё равно оставшиеся утки взмыли над нами. Бить влёт из мелкашек себе дороже: не стенд с тарелками, чтобы зря жечь патроны. Грозовые валы были почти над нашими головами.

Глава седьмая. Побег первой пятёрки

Прошла война, а с ней и молодость Мирона за колючей проволокой. Лишь однажды, в далёком теперь 37-ом году он оторвался в жизни по полной. Тогда за ним уже значилась очередная отсидка причитающегося по суду срока семь лет строгого. Выйдя на волю мало чего знал о ней зек-рецидивист. А творился в стране по его понятиям беспредел от властей. Так что своими наколками старался не светить, хотя по воровским понятиям они были правильные. Как по малолетке, так и по добавочной судимости и попытке к побегу. Не все наколки сделаны по воле Мирона. Случалось, что накалывали и в пресс-хате с ведома администрации. Это был своего рода карцер для «обламывания» зеков, ставших на «отрицалово» к администрации. Наколки облегчали опознание при допросах: какой «масти» и за что сидел преступник. Так что по мере увеличения сроков на теле зэка красовалась вся зоновская биография. К великому удивлению Щербатого стукачей на воле было безмерно много даже по блатным понятиям. Брали до удивления безвинных мужиков.

Так что Мирон вскорости получил срок, даже не по делу, а по доносу. Одно повезло: политику по 58-ой ему не шили. Но в итоге Мирон всё равно перекочевал на нары и вновь с кликухой Щербатый.

Для заключённых послевоенных лет 1947 года и поже наступили исключительно тяжкие времена: именуемые переменами и реконструкцией всего пенитенциарного уклада. Среди самих осуждённых образовалась вражда по понятиям. Вскоре отдельные стычки переросли в откровенную «войну воров и сук». В лесных северных лагерях заключённые выживали в среднем 11 месяцев, включая время на этапирование. А такая статистика объясняла всё: отношение администрации к арестантам, бесконечные кровавые внутренние разборки между самими зэками и таёжный северный климат вкупе с голодным пайком.

При таком раскладе государство опрометчиво и бездумно теряло дармовую рабсилу. А уж о перевоспитании «оступившегося» осужденного и речи не могло быть. Следовало срочно что-то менять во всей пенитенциарной системе. И начали «менять» лагерную организацию общности содержания осуждённых на колонии. В таковых предусматривался раздел преступников прежде всего по режимности содержания в зависимости от преступления.

И опять полилась кровь. На этот раз как преступников, так и администрации лагерей.

Осуждённых делили, тусовали, перераспределяли, по мастям, статьям, количеству судимостей и побегов. Зоновская тайга гудела от массовых бунтов недовольных заключённых. Едва в тайге потеплело, с первыми лучами мартовского солнца начались побеги. Они стали массовыми и дерзкими. Щербатый уверовал в свою звезду успеха: пришла его пора! Он стал жить надеждой на ПОСЛЕДНИЙ побег. Намечал даже примерный путь через горную тайгу.

Он ловил каждое слово от вольнонаёмных, дубаков, контролёров: что скажут о местности. За зиму прикинул, что до первой речки на юг будет до пятисот километров. Далее если не столько же, если не больше до Лены с Олёкмой. Всего до Могочи около полутора тысяч «столбиков» – километров по горной тайге-урману. Даже по двадцать в сутки – больше двух месяцев. Еда, одежда, обувь и… волки.

Припасал соль, сухари, проволоку для крючков и силка, нитки. Трудности были с противогазом: резина с его маски годилась на рогатку. Сбить из неё белку, а может какую птицу по тихому куда сподручней и безопасней для беглеца, чем из ствола. Всё это Щербатый надёжно прятал. И никому ни слова: настучат.

Ещё осенью перевели Мирона в карьер сеять песок. Здесь он был необыкновенно белый. И будто бы редкий какой-то. Но не песок давно интересовал блатного зэка. Здесь он прятал – курковал припасы. У него уже созрел план побега. Но чтобы успешно свалить и выжить, Щербатый подыскал и подбил двоих зэков-кентов в соучастники.

Вор-рецидивист Спартак и вольный фраер Мопс стали его напарниками в самом карьере. Для задуманного дела они подходили почти идеально. Работавших наверху карьера двух грузчиков-кентов, принимавшие песок из вагонетки, тоже решили прихватить. По замыслу блатных, кенты могут послужить «коровами». То бишь живыми консервами. Особенно до таяния снега и отрыва на приличное расстояние от неизбежной погони. Хотя бы на крайний случай голода, а он в зимней тайге неизбежен. Да и на зоне они ходили под Спартаком шестёрками. По предложенному Щербатым плану побег станет возможным при очередном приезде «кума» – опера из управления для показательной «перековки» зеков.

Скиповая вагонетка поднимала по направляющим просеянный песок наверх карьера. Это было около сотни метров по вертикали. Трое зэков и двое охранников находились в карьере внизу при погрузке. Двое заключённых принимали груз. У них часовой был один: это уже на территории лагеря.

«Кум» решил управиться в начале марта. И его «выезд» с начальником колонии послужит сигналом к побегу. Как только объявят о сборе и конвойный прикажет следовать в зону, то те должны столкнуть его вниз. Одновременно карьерщики глушат и валят своих конвоиров. Забирают оружие, одежду и связывают всех живых. Закапывают в песок, оставляя живыми: всё не по мокрому!

Лишь заревела сирена, отвлекшая на мгновение надзирателей, как заключённые на них напали. Управились одномоментно, даже никто не вскрикнул. Связанным охранникам заткнули рты и зарыли по уши: сами не вылезут. Один долго скулил и просил не убивать. Не знали они, что им просто повезло. Лишь беглецы управились и переоделись, как наверху послышались выстрелы. Вор Спартак заорал: «Босяки, мать вашу… рвём когти шустрее! Мопс, сыпь махру на след! Шнырь, прихвати фляжки у дубаков! Отваливаем, отваливаем!» С конвоиров сняли всё и сапоги в том числе. Забрали оружие, патроны. Выкопали припасы. Следы посыпали ядом для крыс и махрой. Уже убегая, зэки услышали новую канонаду выстрелов. Их это только приободрило: далеко.

Три автомата и ножи – этого достаточно для пятерых. Бежали на юг, не разбирая дороги: здесь не было даже звериной тропы. Хотя вскоре тропа появилась, но сзади них. Это шла стая приполярных волков, известных своей исключительной лютостью. Они не жаловали своих ослабших родственников и пришлых: все шли в пищу. Хищники могли за один приём съесть мяса более своего веса.

Глава восьмая. Индийский кровавый крант (Индийский крант – убийство бензопилой)

Не знали пока Щербатый и Спартак, что в этот день удался давно задуманный массовый побег. Его план хранили от стукачей паханы. Хотя немало заключённых было покалечено в пресс-хате: выбивали план побега. И никто из администрации не предполагал, что колонисты пойдут на явную смерть.

Из колонии бежало не менее половины зеков. Но даже по меркам того времени бунт был исключительно кровавый. Даже видавшие виды уголовники опешили от обилия крови. А произошло нечто страшное. Для проведения «профилактико-воспитательного» мероприятия колонну заключённых повели в тайгу на деляну. Предстояло действо, где центровой босяк, именитый вор Лоб будет катать баланы (валить лес) на лесоповале как рядовой мужик. Колонны шли молча, в рваную обувь набивался мартовский снег. Рядом шли конвойные, десятники. Опер и «хозяин» ехали верхом. Рядом с лошадью «кума» шёл блатной зэк для «перековки», Между ними шла как бы непринуждённая беседа.

Как и раньше, в ходе таких визитов «перековывали» воров в мужиков. Эти мероприятия не вызывали хороших эмоций как у осуждённых, так и у администрации. Не редко они заканчивались либо скандально, а то и плачевно. Так что взвод автоматчиков с десятком собак завершали колонну и вовсе не веселили арестантов. Но ТАМ, наверху, требовали резко повысить «уровень воспитательной работы» на местах. И, конечно же – «искоренить воровские каноны напрочь». В такие дни практически все от вертухая до шныря были обязаны присутствовать перед «кумом» на плацу.

Но чаще сцены перековки устраивали прямо на деляне в тайге. Апофеозом в эдаком спектакле именитый вор должен «лучковать» лиственницу. То есть лучковой пилой, инструментом и вовсе столярным валить толстенную лиственницу при всеобщем обозрении. Для блатного это было верхом позора.