Трудное счастье - Лавирль Спенсер

Дом семьи Аренс оказался внушительным двухэтажным сооружением из известняка и серого кирпича, с крышей оригинальной формы и гаражом на три машины. Он стоял на вершине холма, и к нему вела довольно крутая подъездная дорога.

Том остановился внизу, медленно вышел, придерживая открытую дверцу автомобиля и рассматривая дом. Участок еще не был обложен дерном, но земляные работы уже завершались, посадка деревьев и кустарников закончилась. Все это наверняка стоило уйму денег. Подъездной путь сиял на солнце белым бетоном. Только что вымощенная тропинка вела от него вверх, к центральному входу.

Моника Аренс действительно многого добилась в жизни.

Гарднер захлопнул дверцу автомобиля и направился к дому, стараясь заглушить внутренний голос, побуждающий его вернуться, сесть в машину и убраться отсюда как можно скорее.

Он не мог так поступить.

Том позвонил в дверь и, крутя на указательном пальце ключи, со страхом подумал, что сейчас Моника ему откроет, и после этого вся его жизнь может перемениться.

Появившись на пороге, Моника с неприкрытым удивлением уставилась на Гарднера. На ней были веревочные туфли и свободное платье мешковидного стиля до середины икр. Ему никогда не нравился такой бесформенный покрой, и Клэр не носила таких платьев, потому что ей они тоже не нравились.

— Привет, Моника, — наконец проговорил он.

— Не думаю, что тебе следовало приходить.

— Я решил, что нам надо поговорить. — Он не убирал ключи, чтобы не пришлось их доставать, если она захлопнет дверь у него перед носом. Монику явно не радовал его визит, она не отпускала дверную ручку, а ее лицо было неподвижно, лишено всякого намека на гостеприимство. — Ты так не считаешь? — спросил Том, горло у него перехватило от волнения, и слова с трудом просачивались сквозь нервный комок.

Моника вздохнула и ответила:

— Да, наверное.

Когда она отошла, пропуская его, он понял, как ей не хотелось этого делать.

Дверной замок щелкнул за его спиной, и Гарднер очутился в коридоре, ведущем в большую гостиную. Одну из стен здесь занимал камин, по бокам которого находились стеклянные двери, выходящие на веранду из красного дерева, которая окружала всю западную сторону дома. Повсюду пахло свежей краской и новыми коврами, и, хотя гардин на окнах еще не было, они тоже выглядели шикарно.

Нераспакованные коробки с вещами заполняли углы, свободные от мебели. Моника проводила гостя на левую половину комнаты, где стол и несколько стульев составляли островок порядка. Стол, должно быть, недавно отполировали, поскольку в комнате чувствовался лимонный запах полироли, а на крышке стола виднелся легчайший отпечаток ткани, едва заметный в косых лучах льющегося в стеклянную дверь света. Веранда выходила на задний двор.

— Присаживайся, — сказала Моника.

Том придвинул стул, хозяйка обошла вокруг стола и заняла место как можно дальше от гостя.

Напряжение повисло в воздухе. Гарднер пытался подобрать правильные слова и одновременно побороть неловкость от своего незваного появления. Моника, казалось, поставила себе целью ни за что не отрывать взгляда от голой поверхности стола.

— Ну… — пробормотал Том, — наверное, надо спросить напрямую… Кент — мой сын?

Она отвернулась. Глядя поверх сведенных рук на задний двор, сжала зубы, потом расслабилась и тихо ответила:

— Да.

Он хрипло выдохнул и прошептал:

— Боже мой.

Опершись локтями о стол, закрыл лицо руками.

Адреналин бушевал в крови Тома словно электрические разряды, его лицо и руки покрыл липкий пот. Он обхватил одной ладонью другую и крепко прижал костяшки больших пальцев к губам. Разглядывая Монику, которая, словно шитом, прикрывалась напускным безразличием, Гарднер думал, как продолжить разговор. Жизнь предложила ему самую невероятную ситуацию: вдвоем с этой явно недоброжелательно настроенной женщиной, совершенно незнакомой, обсуждать сына, о существовании которого он и не подозревал.

— Я… — Ему пришлось откашляться и начать снова. — Я боялся, что так и есть. Не требуется особых усилий, чтобы заметить, как мы с ним похожи.

Она ничего не ответила.

— Почему ты не сообщила мне? Моника закатила глаза и спросила:

— Неужели непонятно?

— Нет. Мне непонятно. Почему? Она гневно взглянула на него.

— Когда я это обнаружила, ты был уже женат. Какой смысл был сообщать тебе?

— Но я же его отец! Ты не считаешь, что я должен был знать?

— Ну, а если бы знал, что бы ты сделал? Что?

— Понятия не имею, — честно ответил он. — Но я не тот человек, который взвалил бы на тебя всю ответственность. Я бы помогал, как мог, хотя бы материально.

Моника пренебрежительно фыркнула.

— Да ну! Если мне не изменяет память, твоя невеста уже ждала ребенка, когда вы поженились. Я в такой же мере входила в твои планы на будущее, как и ты в мои. Я не считала, что, поставив тебя в известность, добьюсь этим какой-то пользы, поэтому и не стала ничего сообщать.

— Но… но разве тебе не кажется, что получился большой обман?

— Ой, пожалуйста… — Оттолкнув стул, Моника встала, всей своей позой выражая негодование. Она отошла к коробкам, громоздящимся по всей комнате за спиной Тома. Он повернулся, закинув локоть за спинку стула, провожая ее взглядом. — Мы уже совершили одну ошибку, — продолжала она. — Зачем было допускать вторую? В ту ночь, на мальчишнике, ты сказал мне, что женишься по принуждению, но все равно обязан так поступить. Если бы после этого я нашла тебя и сказала, что беременна, это могло бы разрушить твою женитьбу, и с какой целью? — Она прижала руку к груди. — Я вовсе не собиралась за тебя замуж.

— Да, — слегка покраснев, подтвердил он. — Да, конечно.

— Мы просто были… Эта ночь просто была… Она пожала плечами и замолчала.

Просто жаркая июньская ночь, которая никогда не должна была привести к такому. Через восемнадцать лет они оба это понимали и страдали от последствий.

— Я виновата не меньше тебя, — признала Моника. — Может, даже больше, потому что никак не предохранялась и должна была настоять, чтобы об этом позаботился ты. Но ты же знаешь, как все происходит в таком возрасте, когда думаешь: «А, ничего со мной не случится. Не за один же раз». И вообще, когда я туда шла, я и думать не думала, что все так обернется. Конечно, мы оба виноваты.

— Но ты же не выходила замуж в следующие выходные.

— Нет, но я же знала, что ты женишься, так кто из нас виноват больше?

— Я.

Гарднер поднялся и прошел за Моникой в соседнюю комнату, где оперся о груду коробок, и, не приближаясь к своей собеседнице, продолжал: — Это был бунт с моей стороны, только и всего. Она забеременела, и я вынужден был жениться, не будучи готовым к такому шагу. Черт побери, на моем дипломе еще не высохли чернила. Я собирался преподавать, чувствуя себя вольной птицей, купить новый автомобиль, снять вместе с друзьями квартиру с бассейном. Вместо этого я сопровождал ее к гинекологу и старался наскрести деньжат на однокомнатную квартиру. Портной снимал с меня мерку и шил ненавистный свадебный фрак. Боже ты мой! Я просто… Я просто не был к этому готов.