Выкуп за рыжего вождя - О. Генри

Кроме того, он, кажется, был персом, а Персия никогда не производила ничего стоящего, если это не касается турецких ковров и мальтийских кошек.

В ту весну мы с Айдахо напали на богатую жилу. Мы взяли за правило все быстренько распродавать и двигаться дальше. Мы сдали нашему подрядчику золота на восемь тысяч долларов каждый, а потом отправились к маленькому городку Роза, что на реке Салмон, чтобы отдохнуть, поесть по-человечески и соскоблить отросшие бороды.

Роза не был приисковым поселком. Он разместился в долине, и в нем не было места шуму и распутству, словом, он напоминал любой городок сельской местности. В Розе была трехмильная трамвайная линия, и мы с Айдахо целую неделю катались в одном вагончике, вылезая только на ночь у отеля «Закат». Будучи начитанными, к тому же путешественниками, мы вскоре стали вхожи в высшее общество городка, и нас приглашали на самые изысканные и бонтонные вечеринки. Вот на одном таком благотворительном вечере-конкурсе на лучшую мелодекламацию и на большее количество съеденных перепелов, устроенном в здании муниципалитета в пользу пожарной команды, мы с Айдахо и познакомились с миссис Д. Ормонд Сэмпсон, королевой общества Розы.

Миссис Сэмпсон была вдовой, а также владелицей единственного двухэтажного дома во всем городе. Он был выкрашен в желтый цвет, и, откуда бы вы ни смотрели, сразу бы заметили его, так же ясно, как остатки желтка в постный день в бороде ирландца. Двадцать два человека, помимо нас с Айдахо, заявляли претензии на этот домишко.

Когда из зала были выметены последние ноты и перепелиные кости, начались танцы. Тридцать три кавалера галопом бросились к миссис Сэмпсон с приглашением на танцы. Я отступился от тустепа и добился разрешения сопровождать ее домой. И вот тут уж я показал себя.

По дороге домой она восклицает:

– Какие сегодня чудесные яркие звезды, не правда ли, мистер Пратт?

А я ей:

– Учитывая их возможности, они выглядят довольно мило. Видите вон ту, большую? Она находится на расстоянии шестидесяти шести миль от нас. Свет от нее идет до нас тридцать шесть лет. В восемнадцатифутовый телескоп можно увидеть сорок три миллиона звезд даже тринадцатого порядка, и, если какая-нибудь из них сейчас погаснет, мы будем видеть ее еще тридцать семь тысяч лет.

– Надо же! – восклицает миссис Сэмпсон. – Никогда об этом не знала. Ох, как мне жарко! Я вся вспотела от этих танцев.

– Ну конечно, – отвечаю я, – это несложно предугадать, учитывая, что на вашем теле одновременно работают два миллиона потовых желез. Если бы все ваши пото-проводные трубки длиной в четверть дюйма каждая присоединить друг к другу концами, они вытянулись бы на семь миль.

– Царица небесная! – удивилась миссис Сэмпсон. – Вы так описываете, словно речь идет об оросительном канале. Откуда у вас столько познаний в таких областях?

– Из наблюдений, миссис Сэмпсон, – отвечаю я. – Путешествуя, я не закрываю глаза.

– Мистер Пратт, – говорит она, – меня всегда восхищали образованные люди. Среди тупоголовых идиотов нашего города так мало умных людей, что истинное наслаждение побеседовать с культурным джентльменом. Буду рада видеть вас у себя в гостях в любое угодное вам время.

Вот так я заполучил благосклонность госпожи желтого дома. Я приходил к ней по вторникам и пятницам и рассказывал о чудесах Вселенной, открытых, классифицированных и воспроизведенных с натуры Херкимером. Айдахо и другие донжуаны города улучали любую минутку в прочие дни недели, им оставшиеся.

Я даже не подозревал, что Айдахо пытается воздействовать на миссис Сэмпсон приемчиками ухаживания старикашки X. М., пока однажды утром не вздумал принести ей корзинку диких слив. Я встретил миссис Сэмпсон в переулке, ведущем к ее дому; ее глаза недобро сверкали, а на глаза была угрожающе надвинута шляпка.

– Мистер Пратт, – начала она, – насколько понимаю, этот мистер Грин ваш давний друг.

– Вот уже девять лет, – подтверждаю я.

– Порвите с ним! – выпаливает она. – Он не джентльмен!

– Постойте, сударыня, – возражаю я, – он обыкновенный житель гор, которому присуще хамство и обычные недостатки расточителя и лгуна, но никогда, даже при самых критических обстоятельствах, мне не приходилось обвинять его в неджентльменстве. Вполне возможно, что своим мануфактурным снаряжением, наглостью и всем своим видом он противен глазу, но по своему нутру, сударыня, он так же не склонен к подлости, как и к тучности. И после девяти лет, проведенных в обществе этого человека, мне, миссис Сэмпсон, – я задохнулся от волнения, – у меня бы язык не повернулся порицать его, и я не позволю порицать его другим.

– Это очень похвально с вашей стороны, мистер Пратт, – говорит миссис Сэмпсон, – так вступаться за своего друга, но это не опровергает факта, что он сделал мне предложение достаточно оскорбительное, чтобы возмутить скромность всякой женщины.

– Да быть того не может! – говорю я. – Чтобы старина Айдахо… Да скорей я на такое сподоблюсь. За ним водится лишь один грех, и в том повинна метель. Однажды снег задержал нас в горах, и мой друг попал под влияние вульгарных и недостойных стихов, которые, должно быть, и развратили его манеры.

– Именно, – подтверждает миссис Сэмпсон. – Со дня нашего знакомства он без конца декламирует мне совершенно бесстыдные стихи какой-то Рубай Атт – так он называет автора, и, судя по ее стихам, она та еще штучка.

– У, это старина Айдахо напал на новую книгу, – говорю я, – автор той, что у него была, пишет под nom de plume[2] X. М.

– Вот лучше бы за нее и держался, – вздыхает миссис Сэмпсон. – Не знаю, что там была за книга, но сегодня он перешел все приличия. Получаю от него букет цветов, а к ним пришпилена записка. Вы, мистер Пратт, вы знаете меня, знаете, что такое воспитанная женщина, знаете, какое положение я занимаю в обществе Розы. И можете вообразить, чтобы я побежала в лес с мужчиной, с кувшином вина и буханкой хлеба и пела и скакала с ним под деревьями? Я выпиваю немного красного вина за обедом, но совершенно не собираюсь распивать его кувшинами в кустах и тешить дьявола подобным манером. И конечно, он захватит с собой книжку этих стихов. Так он и сказал.

Нет уж, пусть сам ходит на свои скандальные пикники! Или пусть захватит с собой свою Рубай Атт. Уверена, если она и будет брыкаться, так только оттого, что он взял хлеба больше, чем вина. Ну, и что вы теперь скажете про своего дружка, мистер Пратт?

– Понимаете, – пускаюсь в объяснения я, – вероятно, приглашение Айдахо было исключительно поэзией, и он ничего такого не имел в виду. Скорей всего, это то, что называется фигуральными стихами. Они противоречат законам, однако почта их пропускает, потому что в них написано вовсе не то, что имеется в виду. Был бы рад за Айдахо, если вы не воспримете это так всерьез, – говорю я, – и пусть наши мысли взлетят от низших областей поэзии к высшим сферам факта и расчета. Наши мысли, миссис Сэмпсон, – продолжаю я, – должны соответствовать такому чудесному утру. Хотя тут у нас и тепло, не стоит забывать, что на экваторе линия вечного холода находится на высоте пятнадцати тысяч футов. А между сороковым и сорок девятым градусом широты она находится на высоте от четырех до девяти тысяч футов.

– Ах, мистер Пратт, – говорит миссис Сэмпсон, – так чудесно слушать ваши прекрасные факты после невыносимых стихов этой ужасной Рубай!

– Присядемте вот на это бревно на обочине, – предлагаю я, – и забудем о бесстыдстве и развращенности поэтов. В длинных столбцах удостоверенных фактов и общепринятых мер и весов – вот где истинная красота. Вот в этом бревне, на котором мы, миссис Сэмпсон, сидим, – вещаю я, – заключается статистика, и она прекрасней любых стихов. Кольца на срезе показывают, что дерево прожило шестьдесят лет. На глубине двух тысяч футов, через три тысячи лет оно превратилось бы в уголь.

Самая глубокая угольная шахта в мире находится в Киллингворте близ Ньюкасаля. Ящик в четыре фута длиной, три фута шириной и два фута восемь дюймов вышиной вмещает тонну угля. Если порезана артерия, стяните ее выше раны. В ноге человека тридцать костей. Лондонский Тауэр сгорел в тысяча восемьсот сорок первом году.

– Продолжайте, мистер Пратт, – просит миссис Сэмпсон. – Ваши идеи так оригинальны и успокоительны. По-моему, статистика – самое прелестное, что только может быть.

Но по-настоящему оценить Херкимера мне довелось лишь две недели спустя.

Однажды ночью я проснулся от страшного шума и воплей: «Пожар!» Я вскочил, оделся и вылетел из отеля поглядеть, что стряслось. Увидев, что это горит дом миссис Сэмпсон, я испустил пронзительный вопль и через две минуты был там.

Весь первый этаж пресловутого дома был охвачен огнем, тут же столпилось все мужское, женское и собачье население Розы и орало, и лаяло, и мешало пожарным. Я увидел Айдахо, вырывающегося от шести полисменов, однако те крепко его держали. Они пытались втолковать Айдахо, что весь этаж заполонило пламя, и живым оттуда не выбраться.