Один день из жизни Юлиуса Эволы - Оливер Риттер

Концентрация – перед рельефом чашечка для благовоний, из которой поднимаются ароматы ладана и мирры. Каждый погружался в себя, самостоятельный, в себе самом основанном индивидуум. Одновременно он в силу своего внутреннего выравнивания с другими приходит в гармоничное соответствие. Состояние симпатии, связанности в общем духе. Повторные встречи согласовывали звенья цепи все больше одно с другим и сварили из них «борющееся войско». Объединение, также и с помощью силового поля традиции.

Цепь благодаря покровителям отдельных членов сцепляется с древними инициатическими цепями в сердце Лациума. Речь идет о представителях римского патрициата, хранителях определенных тайн. Арво во владении сакральными предметами, которые передаются в фазе подготовки из рук в руки. Этрусский бронзовый топор, меч из пещеры Митры, золотой сосуд… Эти предметы для знающего не просто предметы, а светящиеся силы, которые путем бесчисленных эвокаций погрузились в материю. Знание эфирного света означает распознавать знаки и подписи: свет – жизнь, дух – материя. Сама святыня – это непревзойденный знак, триумфальный символ. Здесь согласие всего, здесь свет, величие, здесь духовность стала скалой, а скала провозвестником духовного. Путь Митры – это путь действия, солнечного воплощения. Митра, божественное дитя, освобождается из связанной с Землей тупости и размахивает своим факелом. Не является ли он символом также героического римлянства, античной империи, которая хочет возникнуть в сияющем новом блеске? Юлиан, один из самых достойных из римских императоров, был торжественно посвящен в мистерии Митры. Силой, которую он своим еще теряющим силу голосом призвал на поле сражения, был Гелиос–солнце, как сила, идущая «сверху», как духовный символ. Юлиан самого себя считал отображением Солнца – и поддерживал таким образом традицию божественных властителей, единственную, которая делает империю славной, метафизической реальностью. Вечный Рим! Здесь внизу еще билось сердце, в темных, скрытых помещениях стучала мощная жизнь. Что значило уже варварство модерна? Ничто иное как тонкая, хрупкая кожа, натянутая над тысячелетиями мощной традиции. Нужно выбить из земли огонь, который был еще жив. Условия для этого были неплохи. Муссолини сам вышел из магически–сакрального направления, он страстно выступал за возрождение античной империи. Нужно было только скорректировать направление, мощным духовным актом направить наверх фашистское течение, которое слишком сильно тонуло в низинах государства, партии и буржуазии, чтобы дошло до сакральной королевской власти…

Современное изображение римского Митреума

Все возвышенные государственные руководители знали об определенной тайне: для выполнения своих целей они пользовались не своими силами и разумом, а заклинали силы верхнего мира, с которыми они объединялись. Их победы в меньшей степени зависели от собственного умения и материальных издержек, чем от способности заручиться помощью духовных властей. «Создание» и привлечение духа наряду с работой одиночки над самим собой было особенным стремлением группы…

Он видит себя сидящим в кругу, как руководитель, глядя на восток. Ритуал отработан. Больше не требуется ни слова. Пробуждение зажигает пробуждение. В руках он держит два жезла, удар ими друг о друга обозначают фазы творения – жесткие, строгие и категоричные приказы.

Поток энергии начинает циркулировать, становится быстрее и сильнее. Он питается психическим материалом, эмоциями участников, их волей и их тотальной преданностью. Светящиеся силы снаружи пробиваются внутрь, боги, символы, славные силы. Над кругом стоит ночное солнце, духовный противоположный полюс. Вихрь тока флюидов становится настолько увлекающим, что он приводит мужчин в транс. Они едва в состоянии выдержать его напряжение. Это решающее мгновение. Теперь он извергает крик. Внезапно группа хлещет из себя последнее, взметает массу флюидов вверх, по воображаемой линии к духовному солнцу. Сначала связь души и духа, которая должна была произвести флуидальное существо, была еще слаба. Постепенно, однако, над цепью появилось нечто, похожее на самостоятельную жизнь: сначала ветерок, потом облако, которое спокойно двигалось по помещению и излучало достоинство. Теперь нужно было предпринять последний, очень деликатный шаг. Задача была в том, чтобы связать психически–духовное «тело» с несущей субстанцией, с человеком, который был бы достаточно могущественен, чтобы воплотить дух античной империи в реальности. Это мог быть, естественно, только Муссолини. В середине круга установили его большой портрет. Если существо было воплощено – что всегда удавалось без труда – они представляли себе луч света, который вел сверху к портрету Дуче. Затем духу приказывали спуститься по линии, чтобы насытить Дуче своей субстанцией. Ему приказывали – только он не повиновался. Как бы сильно группа в него не проникала, он самое большее наполовину – и то только неохотно – спускался по этой дороге вниз, потом он отклонялся и убегал в сторону.

Процедура становилась все безнадежнее, кроме того, все более рискованной. Ибо дух становился сильнее, а это значило, что он также становился все более своевольным. Наконец, его больше не требовалось даже и вызывать, он уже сам ждал группу, причем с нетерпением. Как только участники позволяли вращать свои образы и эмоции, он бросался на их флюид. Он прямо-таки рвал его к себе, так что некоторые чувствовали жгучую боль в районе селезенки. Все без исключения чувствовали себя истощенными после собрания, некоторые даже заболевали. Дух, стало быть, добывал себе добычу. Он брал себе массу флюидов и спешил с нею, как можно было наблюдать, через расщелины и щели скалистой палаты в подземное царство. Он вел эту массу флюидов к мертвецам, которые, однако, еще жили. Это было настоящей причиной, о которой никогда не говорили, того, что группа «Ур» распалась.

Да, эта сцена уже часто приходила к нему. Его первая встреча с Муссолини. Швейцар впускает его в зал Палаццо Венеция, Скала дель Маппамондо. Перед ним простирается помещение, такое большое и пустое, как покинутый храм. Зеркально чистый паркет как замерзшее озеро. Сквозь его середину идет красная дорожка, которая ведет к стоящему очень далеко позади большому письменному столу. За письменным столом из тени видна колючая пара глаз. Двадцать один метр, позволил он сказать самому себе. Многие посетители выбиваются из сил уже при этом «прохождении через шпицрутены» к диктатору. Естественно, он не теряет самообладания, идет целеустремленно, но без поспешности. При этом ему в глаза бросается изменение освещения. Как знает каждый, у Дуче возле его письменного стола есть электрощит переключения с разными кнопками. Он обслуживает их как театральный осветитель. Чем более незначителен посетитель, тем более приглушен свет. При его вхождении не было особенно светло. Однако, тогда он замечает, и не без удовлетворения, что свет становится все ярче. Его уверенность в себе, очевидно, производит впечатление. Незадолго до цели, однако, яркость снова убавляется. Почему так?

Теперь он подходит к гигантскому столу из палисандрового дерева. Так как этот стол стоит на возвышении, он едва ли может видеть что-то больше, кроме блестящего черепа властителя Италии. На нем глаза, как огни, которые, кажется, совершенно неподвижно пронзают его. Никакого стула нет. Не ожидает ли сын кузнеца, что он, аристократ, будет перед ним переминаться с ноги на ногу? Так же неподвижно, как и тот, он уставился на своего визави. Взгляды двух гигантов воли меряются силами.

Наконец, Муссолини встает, его лоб покрыт потом. Впрочем, тут действительно жарко. Только теперь он отвешивает перед диктатором краткий, но все же безупречный поклон. – Ваше превосходительство, – можно услышать его, – я беспокоюсь о фашизме. Святой идее империи угрожает опасность погибнуть в низинах модернизма.

– Я беспокоюсь о вас, барон, – говорит Муссолини глубоким голосом. – Высокопоставленные члены нашей партии, похоже, постоянно неправильно вас понимают. Вам уже неоднократно указывали на то, что ваши публицистические высказывания – это публичный скандал. Тем не менее, вы не прекратили ваши атаки на правительство, а наоборот – даже усилили их. Я, который читает все, читал и некоторые ваши статьи, в том числе, те, которые были опубликованы в антифашистской газете «Ла Критика». И я тоже должен вас спросить: вы на самом деле хотите бороться против фашизма, вы антифашист?

– Как раз наоборот, Ваше превосходительство. Если вы прочитали мои работы, то вы знаете, насколько новое рождение империи близко моему сердцу. Я не антифашист, но скорее суперфашист, я хотел бы, чтобы фашизм стал еще гораздо более радикальным и более смелым. Я хочу, чтобы он в силе и страстном жаре горел ради имперской власти!