Борхес. Из дневников - Адольфо Бьой Касарес

Пятница, 10 августа. Борхес говорит об умершем вчера Германе Гессе: «В ‘Паломничестве в страну Востока’, в ‘Игре в бисер’, возможно, и найдется какая-нибудь любопытная идея, но исполнение неудовлетворительное. ‘Степной волк’ написан кое-как. Эти вещи Гессе или Чарльза Моргана[55], намеренно напоминающие XVIII век, дарят читателям надежду, что им наконец попадется великая книга, та самая великая книга… В литературе рано или поздно срывают маску с любого. Придет время, когда фальшь Германа Гессе и Чарльза Моргана откроется. Гессе нравилась „педагогическая провинция“, о которой писал Гёте[56]. Писатель, не замечающий, что слово ‘педагогическая’ обдает ушатом холодной воды, видимо, не отличается слухом…»

Вторник, 9 октября. Борхес: «Мадарьяга[57] говорил, что коммунистические диктатуры наших дней хуже инквизиции, поскольку последняя позволяла творить великим сатирикам, таким как Кеведо. Вообще-то Кеведо — сатирик весьма странный. Он особо не рисковал: в Испании высмеивал французов, королей Англии… Держался safe side[58]. Он хоть раз высказался против королей Испании, против католической религии? Высмеивать толстяков, рогоносцев, портных, лекарей — значит не высмеивать никого».

Воскресенье, 14 октября. Борхес: «Как мог такой человек, как Джойс, с его даром слова, не понять, что ему противопоказано писать романы. Поскорее бы прошла слава Джойса, ведь это просто беда: она оболванивает писателей и даже толкает их к прискорбному подражательству. Часто я не могу вести разговор из-за похвал, расточаемых собеседниками в адрес ‘Улисса’ и ‘Финнегана’, и особенно из-за их спокойной уверенности в том, что я разделяю их энтузиазм…»

Борхес: «Утверждение французских романистов Роб-Грийе и Бюгора о моем влиянии на них не имеет смысла. Как я мог оказать влияние на эти длиннющие книги?»

Воскресенье, 4 ноября. Борхес: «Коммунизм предлагает ад и сулит рай. Капитализм уверяет, что, дабы не скатиться в коммунистический ад, нужно по-прежнему вести всегдашнюю суровую жизнь. Люди, естественно, предпочитают коммунизм».

Пятница, 30 ноября. Борхес: «Идея Империи — чисто латинская: римляне, испанцы, Наполеон создавали империи. Германцы, напротив, так ее и не поняли: викинги могли стать властителями мира, но предпочитали освобождать завоеванные города и требовать выкуп, за что их и ненавидели. Англичане владели своей огромной империей не без стыдливости. Киплинга, посвятившего жизнь прославлению имперской идеи, покарали незаслуженным забвением. С истовостью неофитов немцы усвоили идею Империи, но не сумели воплотить ее в жизнь: их ненавидели всюду, где бы они ни оказались. Теперь у американцев есть все для утверждения империи, но они старательно ее отвергают и насаждают торговый империализм, который всем опротивел, так как никто его не понимает (все понимают лишь силу оружия)».

Среда, 5 июня. Борхес: «Лучший Лорка — тот, что пишет андалузские и цыганские поэмы. Когда он возомнил, что может писать все что угодно, когда он написал верлибром ‘Поэта в Нью-Йорке’, получились ужасные стихи». <…>

Читаем стихи Неруды и Паса. Пасовские, пусть порой неказистые и не без глупостей, явно лучше. Борхес: «В ‘Оде Лорке’ Неруда в конце говорит о своей тоске мужественного мужчины[59]. Он пишет о нежном цветке и боится, что его заподозрят: вот ведь беда. Несравненно лучше стихотворение Мачадо на смерть Лорки[60]: тут чувствуется настоящее вдохновение».

Воскресенье, 9 июня. Беседуем о По. Борхес: «Самое трудное в литературе — это роскошь. Всякое золото на письме становится жестью; всякое сокровище — хламом. По потерпел крах, Гюисманс тоже…»

Понедельник, 10 июня. Борхес говорит, что малые народы обречены впадать в национализм. Бьой: «Конечно, аргентинцы не были националистами, пока собирались стать великой нацией. А теперь мы нация второго порядка, и у нас полно националистов». Борхес: «Да, мы утратили надежду стать великой нацией. Шотландцы и ирландцы — националисты; англичане — нет. Все евреи — националисты».

Воскресенье, 14 июля. Борхес: «Странная у нас ситуация: пишем на языке, нам неприятном; наш стиль складывается из пропусков; мы избегаем слов, которые нам противны. А потом какой-нибудь испанец с удивлением отмечает скудость нашего словаря. Только для писателя, который не чувствует себя в языке, как дома, подобно Конраду, стиль — это инструмент». «На днях, в статье ‘Times Literary Supplement’ о Кафке я прочитал, что ситуация чешских евреев, писавших на немецком языке, была похожа на нашу; даже для Гейне (то есть и для немецких евреев) ситуация была более-менее сходной».

Суббота, 17 августа. Борхес: «О дружбе, одной из лучших тем в литературе, уже нельзя писать, так как она внушает мысль о педерастии. Что за гнусные люди… Все опошлят».

Вторник, 24 сентября. Спрашиваю, правда ли, что ему больше нравится писать рассказы, а не эссе. Борхес: «Да, если только не привносишь в эссе что-то от рассказа».

Суббота, 28 сентября. У нас дома обедают Борхес и Пейру. Сильвина при поддержке Пейру доказывает, что писателям надо лучше платить. Борхес так не считает: «Литературы в мире и так достаточно. Зачем поощрять избыток? Людям нужно больше еды, одежды, мебели, а не стихов. Хорошее вознаграждение поощряет плохую литературу. Я поддерживаю мнение иудеев о том, что человеку необходимо занятие — плотника, кузнеца, какое угодно, а если у вас к тому же есть что сказать — пишите».

Затем говорим об ангажированной литературе. Я замечаю, что вечно забываю смысл этого словосочетания, и подозреваю, что должен держаться подальше от постоянного соблазна — путать его с тем, что практикуется в России. Борхес: «Нет. Ангажированная литература подразумевает свободу автора, свободу неизменно защищать конкретную политическую партию, религию. Однако в России царит полная свобода, чтобы примкнуть к одному лагерю, но никак не к другому. Никто не создает ангажированную литературу в пользу плутократии. Разве что в пользу католицизма… Будь я христианином, стал бы протестантом. Не приверженцем Church of England, нет: пресвитерианцем, Church of Scotland, это церковь без епископов, вполне абстрактная».

Четверг, 3 октября. Борхес: «Я сегодня узнал об Оксфорде кое-что, оправдывающее англофильство. Не знаю уж, в каком College есть War Memorial, мраморная доска с именами студентов, павших на войне. Так вот, поскольку среди них были немцы, которые погибли, сражаясь против Англии, их имена записаны там, напротив остальных: они ведь студенты колледжа, которые погибли на войне, сражаясь за свою родину. Не думаю, чтобы немцы сделали подобное. Помнишь? Гитлер стер имена евреев, которые погибли в Первую мировую, сражаясь за Германию. Да и французы так бы не поступили. Ну а про нас и говорить нечего».