Покрашенный дом - Джон Гришем

— Это мой сын, Хэнк, — сказал мистер Спруил. Хэнку было не меньше двадцати — вполне взрослый малый, чтобы встать и поздороваться, обменяться рукопожатиями. Но он продолжал жевать. Щеки его оттопырились, рот был набит вроде бы кукурузным хлебом. — Много ест, — объяснил мистер Спруил, мы все попытались засмеяться. — А это Трот, — сказал он.

Трот как будто вообще никогда не поднимал глаз. Его левая рука безвольно висела вдоль тела. В правой он сжимал ложку. Его родственная связь с этим семейством осталась невыясненной.

Мама протянула им корзину с овощами, и Хэнк на секунду перестал чавкать и уставился на свежие припасы. Потом снова занялся бобами.

— Помидоры и кукуруза в этом году здорово удались, — говорила между тем мама. — И урожай хороший. Вы только скажите, что вам больше нравится.

Тэлли медленно жевала, уставившись на меня. Я не отводил взгляда от своих башмаков.

— Премного вам благодарны, мэм, — сказал мистер Спруил. Миссис Спруил тоже пробормотала что-то благодарственное. Можно было не сомневаться, без пищи эти Спруилы не останутся, да и вряд ли они могут пропустить хоть один перекусон. Хэнк был такой огромный и толстый, с мощной грудью, которая лишь чуть-чуть сужалась к шее. Мистер и миссис Спруил были оба коренастые и на взгляд сильные. Бо и Дэйл были высокие, но не тощие. У Тэлли фигурка была очень пропорциональная. Только Трот был худой, кожа да кости.

— Извините, что прервал ваш ужин, — сказал отец, и мы стали отступать назад к дому.

— Еще раз благодарствуйте, — сказал мистер Спруил.

Я по опыту знал, что очень скоро мы узнаем об этих Спруилах гораздо больше, чем нам хотелось бы. Они будут жить на нашей земле, пить нашу воду, заходить к нам в дом. Мы будем снабжать их овощами с нашего огорода, молоком от Изабель, свежими яйцами из курятника. Мы будем приглашать их по субботам в город, а по воскресеньям в церковь. Мы будем работать рядом с ними в поле с восхода и почти дотемна. А когда сбор урожая будет завершен, они уедут и вернутся к себе в горы. Потом пожелтеют листья, настанет зима, и мы будем долгими холодными вечерами сидеть, съежившись у огня, и рассказывать друг другу разные истории про этих Спруилов.

На ужин была картошка, пожаренная тонкими ломтиками, вареные плоды окры, початки кукурузы и горячий кукурузный хлеб — но ни кусочка мяса, потому что была уже почти осень и еще потому, что жареное мясо было позавчера. Бабка дважды в неделю жарила цыплят, но никогда по средам. Мамин огород давал достаточно помидоров и лука, чтобы накормить все население Блэк-Оука, так что она набирала по целому блюду к каждой нашей трапезе.

Кухня у нас была маленькая, и в ней всегда было жарко. Круглый поворотный вентилятор дребезжа вращался на верхней панели холодильника, пытаясь заставить воздух циркулировать, а мама и Бабка занимались приготовлением ужина. Движения их были замедленными, но четкими. Они устали, да и слишком жарко было, чтобы суетиться.

Они недолюбливали друг друга, но обе старались поддерживать мир в семье. Я никогда не слышал, чтобы они спорили, и ни разу не слышал от мамы плохого слова по адресу ее свекрови. Они жили в одном доме, готовили одни и те же блюда, вместе стирали, вместе собирали урожай хлопка. А когда вокруг столько всякой работы, у кого найдется время на препирательства?

Но Бабка родилась и выросла среди хлопка и прекрасно знала, что и похоронят ее в той самой земле, на которой она всю жизнь горбатилась. А вот мама всегда стремилась отсюда уехать.

Ежедневно выполняя один и тот же кухонный ритуал, они молчаливо выработали приемлемый для обеих метод сотрудничества и разделения труда. Бабка ошивалась возле плиты, присматривая за выпекающимся кукурузным хлебом, переворачивая картошку, помешивая варящиеся початки и окру. Мама держалась возле кухонной раковины — там она чистила овощи и туда складывала грязную посуду. Я наблюдал за всем этим от кухонного стола, где сидел каждый вечер и снимал тонким ножом кожицу с огурцов. Обе они любили музыку, и иногда одна из них начинала петь, а другая потихоньку подпевать. Это помогало снять накопившееся раздражение.

Но сегодня было не так. Обе были слишком заняты, чтобы петь или напевать. Мама все еще кипела по поводу того, что мексиканцев опять везли, как скотину. А Бабка дулась из-за того, что Спруилы оккупировали наш передний двор.

Точно в шесть вечера Бабка сняла с себя фартук и села за стол напротив меня. Стол одним концом был приставлен к стене и служил чем-то вроде большой полки, где вечно скапливались всякие вещи. В центре стоял радиоприемник фирмы РСА в ореховом корпусе. Она включила его и улыбнулась мне.

Программу новостей канала Си-би-эс нам читал Эдуард Р. Марроу, прямая трансляция из Нью-Йорка. Всю неделю шли жестокие бои около Пхеньяна, где-то возле побережья Японского моря, а из старой географической карты, которую Бабка держала у себя в прикроватной тумбочке, мы знали, что где-то там воюет пехотная дивизия, в которой служит Рики. Последнее письмо от него пришло две недели назад. Это был второпях исписанный листок, но между строк можно было понять, что он торчит в самом пекле.

Когда мистер Марроу покончил с главной новостью насчет очередной склоки с русскими, то перешел к Корее. Бабка прикрыла глаза. Она сложила руки вместе, приложив оба указательных пальца к губам, и замерла в ожидании.

Не знаю, чего именно она ждала. Мистер Марроу вовсе не собирался сообщать всей стране, погиб Рики Чандлер или еще жив.

Мама тоже слушала новости. Она стояла спиной к кухонной раковине, держа в руках полотенце и уперев пустой взгляд в столешницу. Так происходило почти каждый вечер все лето и осень 1952 года.

Переговоры о мире вроде начались, но потом прекратились. Китайцы отступили, затем опять перешли в наступление. Слушая передачи мистера Марроу и читая письма Рики, мы переживали все события этой войны.

Паппи и отец никогда не слушали программы новостей. Они вечно были заняты вне дома, в сарае для инструментов, или возились с насосом или еще с какими-нибудь мелочами, которые вполне могли и подождать. Они без конца обсуждали виды на урожай, пытаясь найти хоть какой-нибудь предлог, чтобы перестать волноваться за Рики. Оба они были на войне. И им не нужны были услуги мистера Марроу из Нью-Йорка, зачитывавшего очередные телеграммы от корреспондентов из Кореи и сообщавшего стране, что происходит на том или другом участке фронта. Они и так знали.

Как бы то ни было, но в тот вечер сообщение из Кореи было очень коротким, и в нашем маленьком домике это было сочтено хорошим знаком. Мистер Марроу перешел к другим новостям, и Бабка наконец мне улыбнулась.

— С Рики все в порядке, — сказала она и погладила меня по руке. — Скоро он вернется домой.

Она заслужила право верить в это. Она ждала Паппи с Первой мировой, а потом, во Вторую мировую, долго молилась за отца и его здоровье. Ее мужчины всегда возвращались домой, и Рики тоже не должен нас подвести.

Она выключила радио. Картошка и окра требовали ее внимания. Они с мамой вернулись к своим кухонным заботам. И все мы ждали, когда Паппи наконец войдет с заднего крыльца. Думаю, Паппи ожидал от этой войны самого худшего. Чандлерам в этом столетии пока что везло. Новости он слушать не желал, но хотел знать, хорошо идут дела или плохо. И когда мы выключали радио, он всегда тут же появлялся на кухне. И в тот вечер он тоже вошел, остановился у стола и взъерошил мне волосы. Бабка подняла на него глаза, улыбнулась и сказала: — Плохих сообщений не было.

Мама мне говорила, что Бабка и Паппи чуть не каждую ночь просыпаются всего через час или два после того, как заснули, — они очень беспокоились за своего младшего. Бабка всех уверяла, что Рики обязательно вернется домой. Паппи не был в этом так уверен.

В половине седьмого мы уселись за стол, сложив ладони, и прочли благодарственную молитву за хлеб наш насущный и все блага. Паппи всегда читал молитву, по крайней мере перед ужином. Он поблагодарил Господа за то, что Он послал нам мексиканцев и Спруилов, и за хороший урожай, что у нас вырос. Я молился про себя, только за Рики. Я, конечно, был благодарен Ему за хлеб насущный, но это не казалось мне таким важным, как жизнь Рики.

Взрослые ели медленно и говорили только о хлопке. От меня никто не ждал, что я могу что-то добавить к их рассуждениям. Бабка вообще придерживалась мнения, что детей нужно видеть, но не слышать.

А я хотел пойти в амбар и посмотреть, как там мексиканцы. И еще мне хотелось пробраться на передний двор — может, удастся увидеть Тэлли. Мама что-то уже начала подозревать, так что, когда мы покончили с едой, велела мне помочь ей с посудой. Я бы предпочел, чтобы меня выпороли, но выбора не было.

Как всегда, мы устроились на передней веранде на наши ежевечерние посиделки. Внешне этот ритуал казался совсем простым, но таковым вовсе не был. Прежде всего надо было подождать, пока пища «уляжется», потом немного поиграть в бейсбол. Потом мы включали радио, чтобы послушать спортивного комментатора сент-луисской студии КМОКС Харри Карая и его разбор всех последних игр наших любимых «Кардиналз». Мама с Бабкой при этом будут лущить горох или бобы. И обсуждать не до конца обсосанные за ужином сплетни. И еще, конечно же, все будут продолжать гадать насчет урожая хлопка.