Дочь времени. Дело о похищении Бетти Кейн (сборник) - Джозефина Тэй

– А, понятно. Он избавился от племянников, а потом хотел жениться на своей племяннице.

– Он же не мог жениться на них.

– Да уж такое, думаю, даже Ричарду III не приходило в голову.

– Вот он и решил жениться на Елизавете, чтобы чувствовать себя безопаснее на троне. Она потом вышла замуж за другого короля. Мне всегда нравилось, что в Елизавете немножко крови Плантагенетов. Я не в восторге от Тюдоров. Мне пора. Еще придет начальница, а номер четвертый не помыт.

– Наступит конец света.

– Нет, мой, – выходя из палаты, ответила Амазонка.

Грант снова взялся за книгу и попытался прояснить для себя события, происходившие во время войны Роз. Бесполезно. Армии слонялись по всей Англии. Йорки и Ланкастеры, как в сумасшедшем калейдоскопе, сменяли друг друга в качестве победителей, и даже делать попытку как-нибудь разобраться в этом было безнадежно.

Грант понял одно: беда заключалась не в самих стычках, а в том, что семена их были посеяны столетием раньше, когда был свергнут с престола Ричард II. Грант еще в юности четыре раза ходил смотреть «Ричарда Бордоского» в Новом театре и все помнил. Три поколения незаконно занявших престол Ланкастеров правили Англией: Генрих, преемник Ричарда, – несчастливо, но довольно благоразумно; шекспировский принц Гарри, мечтая о славе, сражался при Азенкуре. И наконец, его слабоумный сын. Неудивительно, что народ вновь захотел законной власти, наблюдая, как глупцы, посланные Генрихом VI во Францию, проигрывают там сражение за сражением, тогда как сам Генрих лелеет мысль об основании Итона и умоляет придворных дам уменьшить декольте.

Все Ланкастеры оказались фанатиками, что особенно резко бросалось в глаза после довольно либерального правления Ричарда II, защитника идеи: «Живи и давай жить другим». Три правителя сменили друг друга, но все так же горели костры, на которых сжигали еретиков. Что ж тут удивительного, что в народе возникло недовольство?

Оно усилилось с тех пор, как люди увидели герцога Йоркского, талантливого, разумного, терпимого, законного наследника Ричарда II. Может, никому особо и не хотелось, чтобы Йорк сверг простоватого Генриха, но уставшему народу нужно было, чтобы Йорк взял в свои руки правление страной и покончил с неразберихой.

Йорк попытался это сделать и погиб в сражении, а его семья потом много лет провела в изгнании.

Однако когда волнения поутихли, на троне Англии оказался его сын, который сражался вместе с ним, и потекла простая, мирная жизнь под властью молодого, светловолосого, очень красивого и распутного, что не мешало ему быть проницательным, Эдуарда IV.

Вот и все, что Грант узнал о войне Алой и Белой розы.

Оторвавшись от книги, он увидел прямо перед собой старшую сестру.

– Я стучала, – сказала она, – но вы были так поглощены чтением…

Она стояла неподвижно, стройная, отрешенная от всего, что было за пределами больницы, не менее элегантная, чем Марта, но с единственным украшением – серебряным значком медицинской школы, которую она окончила. Грант смотрел на нее и пытался представить, кому еще присуще столь же непоколебимое достоинство и самообладание, которыми отличаются старшие сестры больших больниц.

– Зачитался историей, – заговорил Грант. – Поздновато, конечно.

– Великолепный выбор, – вдруг сказала она. – Помогает установить перспективу. – Грант понял, что портрет ей знаком. – Вы за Йорков или Ланкастеров?

– Вы знаете, кто это?

– О да. Когда я была еще стажером, часто заходила в Национальную галерею. Денег получала мало, ноги болели ужасно, а там было тепло, спокойно и много скамеек. – Она грустно улыбнулась своим воспоминаниям. – Я любила там бывать, потому что портреты давали мне такое же ощущение перспективы, как хорошие исторические книги. Знаменитости. Они всю жизнь к чему-то стремились, а теперь от них остались лишь имена. Холст и краски. Насмотрелась я тогда на портреты. – Она взглянула на фотографию. – Несчастный человек, – неожиданно сказала она.

– Хирург считает, что в детстве он болел полиомиелитом.

– Полиомиелитом? – Она задумалась. – Может быть. Не знаю. Он мне всегда казался ужасно несчастным. У него самое грустное лицо изо всех, какие я когда-либо видела.

– Как вы думаете, художник рисовал его уже после убийства?

– Конечно. Он не принадлежит к тому типу людей, которым хоть что-то дается легко. Он не такой. Наверное, он знал, как… омерзительно его преступление.

– По-вашему, он был не в ладу со своей совестью?

– Это вы хорошо сказали. Да. Он из тех людей, которые сначала чего-то очень хотят, а потом обнаруживают, что заплатили слишком дорого.

– Вы не считаете его законченным негодяем?

– Нет. Нет. Негодяи не мучаются, а он…

Несколько минут они молчали и смотрели на портрет.

– Знаете, наверно, это было похоже на возмездие. Смерть сына, потом жены. Он остался совсем один. Словно Бог его покарал.

– Он тосковал по жене?

– Они были родственниками и дружили с детства. Не знаю, любил он ее или нет, но они были друзьями. Редкая удача, особенно для сильных мира сего. Однако мне пора. Я хотела вас спросить, как вы себя чувствуете, но сейчас мой вопрос уже не имеет смысла. Не отвечайте. Очень хорошо, что вас занимает человек, которого уже четыреста лет нет на свете.

Вроде бы она только что стояла здесь, едва заметно улыбаясь, как бы даже сама себе, – и вот она уже возле двери. Эта женщина владела даром успокаивать душу. Как монахиня. Или королева.

4

После ленча прибежал запыхавшийся Уильямс с двумя толстыми книгами.

– Вы могли бы оставить их швейцару, – сказал Грант. – Я вовсе не предполагал, что вы потащите их наверх.

– Мне надо было предупредить вас, что я успел зайти только в один магазин, зато в самый большой, и купил вот это. – Он положил на тумбочку, стараясь казаться равнодушным, том в строгом зеленовато-сером переплете. – Они сказали, что это лучшее, что есть у них, и в других магазинах я все равно ничего не найду. Отдельной истории Ричарда III у них не было, зато они дали мне вот это.

«Это» оказалось книгой в веселенькой обложке с военными аксессуарами и называлось «Рейбийская Роза».

– Кто это?

– Его мать, по-моему. То есть Роза. Все, я бегу. Еще пять минут, и начальство спустит с меня шкуру. Извините, если что не так. Я посмотрю, может, найдется что-нибудь получше, и еще загляну к ним.

Грант был растроган чуть не до слез.

Сержант не успел дойти до конца коридора, а Грант, открыв «лучшую» историю Англии, уже выяснил, что эта так называемая «официальная» история, в сущности, умелая компиляция с неплохими иллюстрациями. Рисунок из Луттремитского псалтыря украшал главу о сельском хозяйстве четырнадцатого столетия. Глава о Великом пожаре была поделена пополам картой Лондона. Зато короли и королевы упоминались редко и вскользь. «История» Тэннера была сосредоточена на социальном прогрессе и политической эволюции. В ней можно было прочитать о черной оспе, введении книгопечатания, появлении пороха, создании торговой гильдии, но о королях и их родственниках мистер Тэннер вспоминал в случаях крайней необходимости. Такая необходимость возникла, например, в связи с введением книгопечатания.

К будущему лорду-мэру Лондона из южного Кента явился некто по имени Кэкстон и представился учеником торговца мануфактурой. Потом этот Кэкстон с деньгами, доставшимися ему по наследству от хозяина, двинулся в Брюгге. А в один августовский день два юных английских изгнанника стояли под проливным дождем на берегу моря в Нидерландах, и, какое совпадение, на помощь им пришел удачливый торговец из южного Кента. Изгнанниками были Эдуард IV и его брат Ричард. Когда же колесо истории повернулось и Эдуард возвратился в Англию, с ним прибыл Кэкстон, который напечатал для него – впервые в Англии – книги, написанные родственником короля.

Грант переворачивал страницы и не уставал удивляться убожеству информации об отдельных людях. Давным-давно читатели газет уяснили, что беды человечества не имеют ничего общего с горем одного человека. При известии о массовом разорении холодок ужаса может пробежать по позвоночнику, но сердце останется спокойным. В Китае погибла тысяча человек – это новость, ребенок утонул в пруду – это трагедия. Поэтому, наверное, историческое исследование мистера Тэннера, будучи превосходно выполненным, оставляло читателя равнодушным. Правда, временами повествование обретало эмоциональность.

Например, там, где он писал о Пастонсах, у которых была привычка записывать все вперемежку: впечатления об исторических событиях, заказы на масло для салата, замечания об учебе Климента в Кембридже. Так вот, между двумя хозяйственными записями нашлась фраза о том, что в их доме в Лондоне жили два маленьких мальчика из клана Йорков, Георг и Ричард, и к ним каждый день приезжал повидаться их брат Эдуард.

Интересно, подумал Грант, отложив книгу и уставив взгляд в потолок, интересно, а ведь до Эдуарда IV и Ричарда III ни один из королей не имел в прошлом такой «некоролевской» жизни. И после них – разве лишь Карл II. Но Карл, даже в бедности и изгнании, для всех оставался королевским сыном, а маленькие мальчики, жившие в доме Пастонсов, были просто детьми из клана Йорков, которые и в лучшие времена вряд ли кого интересовали, а когда делалась запись, они уже не имели ни своего дома, ни надежд на будущее.