Дело жадного варвара - Хольм Ван Зайчик

– У вас там слуги наемные, – возразила Фирузе. – Это совсем другое. Ох, сейчас уже начнут… Богдан меня очень любит, и у него совершенно никого нет, кроме меня. На несколько месяцев он останется совершенно без присмотра. Понимаете?

Жанна заинтересованно молчала.

– Нет?

– Нет…

– Вы ему явно понравились, а это, поверьте, совсем нечасто происходит – чтобы Богдану всерьез понравилась девушка. Собственно, на моей памяти – впервые. И вам он, по-моему, тоже понравился.

Жанна чуть смутилась.

– Он очень приятный человек, – призналась она.

– Мужчина должен быть женат, – убежденно сказала Фирузе. – Постоянно или временно, на одной или на пятерых, смотря по доходам… Но не бегать по вольным цветочкам и птичкам, а быть женатым! Чтобы душа была чиста. Чтобы открыто, прямо смотреть своим женщинам и всему остальному свету в глаза. Вы готовить умеете?

Тут Жанна совсем смутилась.

– М-м… как вам сказать…

– Ну, лишь бы мужчина был по сердцу. Если есть желание его порадовать – умение само придет. Помню по себе. Вы приятная и умная девушка, Жанна. У вас там так не принято, я прекрасно знаю, но… Я прошу вас стать его временной женой. Хотя бы на эти три месяца. А когда я вернусь…

У Жанны слегка отвалилась челюсть, а глаза сделались, как два алебастровых шарика на чиновничьей шапке. Фирузе осеклась.

Через несколько мгновений лицо девушки стало пунцовым. Во вновь ожившем взгляде появилось завороженное, почти восхищенное выражение.

– Вот так вот броситься с головой в культурную среду… Да мне и во сне присниться не могло! Я согласна, Фирузе! Я согласна! Ходить по магазинам, кормить, поить…

– Именно. Я вам расскажу об этом поподробнее.

– Стирать, помогать в работе, пыль сдувать с кодексов… да?

– Ну, и все остальное, разумеется, – рассудительно сказала Фирузе.

Когда Богдан решился оглядеться, все в зале уже сидели на своих местах, и лишь две женщины оживленно, не замечая ничего вокруг, беседовали стоя. Вот Жанна наклонилась к уху Фирузе и что-то негромко спросила. Вот Фирузе наклонилась к уху Жанны и что-то негромко ответила. Обе захихикали как-то очень взаимопонимающе, как-то плотоядно, и Жанна покосилась на стиснувшего зубы, красного, как рак Богдана с веселым уважением. О чем они, мучительно думал Богдан. О чем это они так?

Он достал из внутреннего кармана ветровки наградной веер, полагавшийся от казны всем отличившимся работникам человекоохранительных учреждений, и принялся нервно обмахиваться, по возможности пряча от зала рдеющее лицо. На веере были изображены возлежащие бок о бок тигр и агнец, а поверху шла изящная вязь на старославянском: «Не судите, да не судимы будете».

Разумеется, сотрудникам нехристианской ориентации выдавались веера с иной символикой – соответственно их убеждениям; но суть надписей не менялась.

Фирузе неторопливо пошла к мужу. Неторопливо села. От нее просто-таки веяло вновь обретенным внутренним спокойствием и удовлетворением. Богдан молчал.

Вышел махатель.

– Она согласна, – сказала Фирузе. – После кончерто едем в ближайшую управу и регистрируем трехмесячный брак.

– Святый Боже, святый, крепкий, святый, бессмертный, помилуй мя, – ответил Богдан. Помолчал, затравленно покосился на супругу. – В жизни тебе не изменял, Фирочка.

– Я знаю, – сказала Фирузе, взяла его ладонь, поднесла к губам и поцеловала. Прижалась к ней щекой. – Но ты же мужчина, а мне надо ехать.

Махатель отрывисто поклонился залу, повернулся к нему спиной, чуть помедлил, сосредотачиваясь – и вдохновенно взмахнул своей палочкой.

О, музыка! Гендель, Гендель…

Второе отделение пролетело незаметно.

К повозке обе женщины, улыбаясь до ушей, вели Богдана под руки с двух сторон.

У повозок обе посерьезнели. В жемчужном свете почти уже спустившейся белой ночи, в тонком неземном свечении, льющемся с неба, чуть поцарапанного розовыми перьями высоких облаков, Жанна обошла Богданов «хиус», внимательно его оглядывая; еще внимательнее она посмотрела на будущего супруга.

– Вы бедный, Богдан? – спросила она сочувственно. – Вашему авто не меньше четырех лет…

– Нам хватает, Жанна, – серьезно ответил Богдан. – Если вы боитесь, что я не смогу вас достойно содержать, покупать привычную вам косметику из Франции или…

– Нет-нет, я не об этом. Просто… мой отец меняет автомобили чуть ли не каждый год.

– Я знаю о таких обычаях, – сказал Богдан. – Понимаете… я бы тоже, наверное, мог. Но у вас там… нет, не так. Не буду говорить, что у вас – я там не жил. Буду говорить о том, что у нас. Чтобы зарабатывать на новую повозку каждый год – мне надо было бы работать двенадцать часов в сутки. Все время в лихорадке. Я бы мог, конечно. Но я предпочитаю, например, по весне каждый день садиться на своего старичка, уезжать на полста ли от города, выходить на обочину… и думать, и до самых сумерек слушать, как тает снег.

Запрокинув голову, Жанна неотрывно смотрела Богдану в лицо. Странно смотрела. Как-то привороженно.

– Интересный у меня будет первый муж, – сказала она, помолчав. И пошла к своей повозке. Открыла дверцу, остановилась. Обернулась.

– Я на своей пока поеду. Сяду вам на хвост, а вы показывайте дорогу.

– Не сбежишь? – как бы в шутку, для очистки совести спросила Фирузе.

Жанна чуть улыбнулась и покачала головой.

– Ни за что, – сказала она.

Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,

24 день шестого месяца, шестерица,

ночь

В круглосуточно открытую управу они приехали в половине двенадцатого, а к часу уже были дома. Подробно показали Жанне кухню, после кухни – квартиру. Выпили немного шампанского «Дом Периньон», купленного по дороге специально для молодой – Богдан алкоголя обычно не пил, а Фирузе в ее положении было нельзя; да и вообще Магомет разрешал ей только водку. Закусили фруктами. Пытаясь побороть скованность, немного натужно шутили и очень много смеялись. Фирузе было неловко, что такое, в общем, важное в жизни всякой женщины событие произошло для Жанны слишком скоропалительно, не празднично, на бегу, и она старалась быть особенно предупредительной и нежной с нею; но гостья страны, казалось, все понимала и вела себя выше всяких похвал. Девушка и впрямь оказалась просто чудо.

В половине третьего, когда надо было уже решаться на что-то, а Жанна не знала, как себя вести, и Богдан, увлекшись, плел о том, как тяжело было разобраться с кассационной жалобой относительно национальной принадлежности одного уникального по личной красоте и родословному списку галицийского оленя, и лишь он, Богдан, после двухмесячных изысканий сумел эту проблему решить по справедливости – Фирузе, поглаживая живот, тяжело поднялась из-за стола.

– Устала я нынче, – с немного деланным безразличием сообщила она. Нельзя сказать, чтобы ее совсем уж не трогало то, чему суждено было вот-вот произойти. Очень даже трогало. Но она ведь жена. А не какая-нибудь там. И Жанна – жена, а не какая-нибудь там. – Спать пора. А вы – как душеньке угодно, вина вон еще сколько осталось. Если душа горит – я себе в гостиной постелю… – Она запнулась и, не в силах кривить душой перед близкими людьми, неожиданно для себя добавила: – Только, может, отъезда моего дождетесь?

Повисла долгая пауза. Потом ошеломленная, вспыхнувшая Жанна открыла было рот, желая сказать что-то – и тут вкрадчиво заулюлюкала трубка, лежавшая в кармане ветровки Богдана.

Богдан поднес ее к уху, дал контакт и сказал:

– Да?

У него сразу оказался совсем иной голос. Совсем новый. За весь вечер женщины не слышали такого ни разу. Будто звякнул металл.

– Да?

Через мгновение лицо его стало меняться. Оно вытянулось, побледнело. Взгляд сделался больным. Богдан отключил трубку, медленно положил ее на стол, между вазой с персиками и своим бокалом с недопитым шампанским. Рука чуть дрожала.

– Что творится… – потрясенно пробормотал он севшим голосом. – Что творится, святый Боже…

Женщины боялись хоть слово проронить, хоть вздохнуть. Но Богдан помолчал, а чуть погодя сказал мертво:

– Мне нужно срочно ехать в Управление. Вот сейчас, не медля ни минуты. Совершено святотатство.

Он встал и, пряча от жен глаза, чуть горбясь, ушел к себе в кабинет. Затеплил лампаду перед образом Спаса Ярое Око, преклонил колена – и трижды нараспев прочитав иероглифические благопожелательные надписи, свисавшие по обе стороны иконы, в течение получаса истово молился.

А затем две женщины в осиротело затихшей квартире, встревоженные и опечаленные, остались одни.

Багатур Лобо

Харчевня «Алаверды»,

23 день шестого месяца, пятница,

поздний вечер

Съев цзяоцзы, Баг намеревался еще некоторое время посидеть у Ябан-аги просто из принципа: ну в самом деле, должен же и он когда-то отдыхать! Он даже заказал еще кружку пива и заморскую сигару – и некоторое время задумчиво курил, шаря в сети. В нескольких чатах, которые Баг по привычке посетил, шли довольно оживленные разговоры о происшествии в Патриархии, но поскольку никто ничего определенного не знал, Баг и почерпнуть ничего для себя не смог – разве что несколько потрясающих домыслов, относящихся главным образом к личности Елдай-Бурдай нойона.