Гривна Святовита - Александр Белов

В этот момент чья-то тяжелая пятерня опустилась Брагоде на плечо.

— Что приуныл, парень? Пойдем-ка спляшем.

Брагода поднял голову. Перед ним стоял мужик — нечесаный, немытый, в грязной сермяге — и широко улыбался, выказывая отсутствие доброй половины зубов.

Брагода вскипел, но ограничился тем, что оттолкнул мужика, не поднимаясь с лавки. Мужик, широко разбросав руки, повалился на спину. Назревала драка, но пьяные глаза гуляки, видимо, успели оценить воина, его оружие и стать. Мужик решил не ввязываться в ссору, однако сидевшие рядом выпивохи стали его подначивать. Наконец, собравшись с духом, он обратился к Брагоде:

— Выходи тягаться… на руках!

— Нет, — тихо ответил Брагода, — тебе нельзя на руках.

— Это почему же?

— Потому, что они у тебя будут заняты штанами.

Воин метнулся вперед и неприметным движением ножа смахнул узел подвязной бечевки у мужика на животе. Прежде чем тот успел что-либо понять, его широкие, засиженные и протертые гати, почувствовав свободу, устремились к полу.

Застолье разразилось дружным смехом.

…Холодное море под Волином встретило Брагоду тяжелой, покатистой волной. В искореженных соснах стонал ветер, и влажная тень от низко висевших облаков накрывала песчаную полосу берега.

Когда сквозь тучи изредка проглядывало солнце, старик жмурился. От этого его лицо, иссушенное, как китовый бок на коптильне, сжималось в подобии улыбки. Он разговаривал с лежавшей рядом с ним собакой.

— Кто сейчас ходит за рыбой? — донеслись до Брагоды слова старика. — Промыслы совсем пусты. Ушла рыбица. А потом, почему я должен отдавать лучшую свою поимку колдуну, если он не может возвернуть косяки обратно? Верно я говорю, Урчага?

Пес, поджав тощее брюхо, слушал, иногда вздрагивая и поднимая голову. Временами он словно силился ответить хозяину, и тогда из его груди вырывался слабый, похожий на восклицание, стон.

— Так-то вот. — Рыбарь прислонился спиной к вывернутым на просушку шкурам. Они источали гниловатый смрад, доходивший до Брагоды, и борсек морщился. Старик же как ни в чем не бывало жевал копченую рыбью мякость. Потом с трудом поднялся и, вновь обратившись к собаке, сказал — А-а, пойдем-ка, пожалуй…

Они поплелись мимо растопыренных стапелей судостроильни, давно пустой и забытой, как и весь этот грязный берег.

— Смотри, смотри, «Орлица»! Вот так развалина! Ты узнаешь ее, старина?

Пес, как бы в знак согласия, помахал лохматым хвостом.

Старик подошел к черному остову лодки.

— Сколько же лет прошло?

Он погладил лодку рукой и закрыл глаза. И кто только не гонялся за ней в протоках Водры[16] — даны, свены, норвеги…. Никто не упрекнет эту древесину в том, что ее кости рассохлись на берегу!

— Пойдем, Урчага, мне здесь что-то тяжело дышать.

Пес, шлепая лапами по мокрому песку, поспешил за хозяином.

Неожиданно старик вспомнил о Брагоде.

— Эй, воин! Вечерять пора, а там, глядишь, за доброй чарой и ночь переминем.

В щель между краями облаков ударило закатное солнце. Брагода обреченно вздохнул и пошел по песчаной дорожке вслед за стариком.

Попав в самый разлет осеннего ветрохода, борсек уже пятый день клял налетающие на берег волны. Если бы не пожитки Бужаты, пущенные на мен, воину уже давно пришлось бы голодать. В Волине ходовым разменом признавалась только вешка — беличья шкурка, и потому, почти достигнув цели своего пути, освободясь от обременительной для борсека поклажи, фракийских кобыл и дорожного снаряжения, Брагода походил на меховщика.

В Волине поговаривали о том, что жрецы и оракул Арконы собирают представителей знатных воинских родов для посвящения[17]. Теперь только Брагоде стала ясна цель Бужаты и смысл его приглашения в Аркону.

Никогда еще вражеское побережье[20] не знало такого скопления ближних к роду иноплеменников. После того как вся приморская Славия отринула новую попытку Оттонских епископов затянуть на ее шее петлю под трупоносным распятьем, не приходилось и помышлять, что родовая вольница удержится сама собой.

Земли эти однажды уже крестили. Народ, видя у христиан и свою, языческую, символику, не противился обряду. Язычники всегда поклонялись символу солнца — кресту, и потому целовали его с полным своим душевным благоговением. Однако дальше этого дело не пошло. Иссушенного Иисуса приняли как новое солнечное божество и уготовили ему достойное место в череде солнечных сезонов. Но когда гамбургские пастыри учредили единовластие нового бога с непонятными, сумасбродными его идеями, народ взроптал. Но Брагода не раз замечал, как круглолицая, еще не старая хозяйка дома, где он жил, старательно милостивила разом и Святовита и Ис Уса.

…К утру волны утихли. Струг столкнули на воду, добротно укрепили мачту на пеньковых распорах, и корабль ожидал только воли кормчего.

Брагода всматривался в открытую всем ветрам морскую даль. Попутчиков подобралось немного, но рыбарь в накладе не остался. Старик неузнаваемо преобразился, едва только его сухие руки уцепили кормчее весло. Он поднял плечи, приосанился, и совсем иная стихия завладела им. Если бы не лошади, перегородившие судно от борта до борта, теснота не стесняла бы путников. Но и это неудобство скоро разрешилось тем, что каждый устроился на своем облюбованном месте.

Брагода украдкой осмотрел своих попутчиков, не выказывая, однако, особого интереса к каждому из них в отдельности. Двое из пяти были воины, руяне. Несмотря на свежесть морских порывов, они не прикрывали тела плащами, а бесстрастно подставлялись ветру в своих кожаных косогрудках с одним обнаженным плечом. К широким их очельям были прикреплены кожаные косицы, подчеркивавшие воинское происхождение. Брагода подумал о том, что и ему не пристало прятаться в объятиях своего тяжелого плаща. Но в этот момент сырое крошево разбившейся волны придало мыслям борсека иное направление: он решил, что не стоит распушать оперение раньше самого полета.

Аркона — город среди скал — затерялась в дальнем углу священного острова Руяна. На пути к нему всадникам предстояло перебраться через многочисленные заливы, распахавшие здесь земную твердь.

Едва только холодная слюда небес озарилась огненным колесом золотогривого Хорса, как три всадника, резвя лошадей, ворвались в долину. Предстоящий день будоражил их воображение, а цель у них оказалась одна. В едином порыве слились биение молодых сердец, дробь копыт по каменному панцирю долины, свежий напор утреннего ветра.

Спутники Брагоды не выявляли особой тяги к верховой езде. Живя среди скал или в прибрежных песчаниках Варяжского моря, руяне привыкли видеть врага, идущего под парусом, а не конной лавиной по берегу. Это и делало их пешими воинами. Однако сейчас скачка увлекла их не меньше, чем Брагоду.

В глубине долины всадники пересекли хрустальные струи ручья.

— Смотрите, что это? — спросил своих спутников Брагода.

Из приземистых кустов тянулся вверх сизоватый дымок, который постепенно превращался в уродливое существо с клыкастой пастью.

— Это дух долины. Мы вторглись в его владения, — тихо проговорил один из всадников.

— Нужно принести ему жертву, — сказал борсек, — иначе мы отсюда не выберемся.

Он спрыгнул с коня, привязал его к узловатой ветке дуба и отправился на поиски потребия. Сыпучий холм, на который забрался борсек, наверху был сплошь усыпан камнями, поросшими серым лишайником. Поиски Брагоды скоро увенчались успехом — перед ним на плоской спине камня грелась змея.

Воины, нанизав куски рассеченной гадюки на тонкую острогу, возвели жертвенник. Под острогой руяне подожгли сушину одолень-травы, и, когда взгляды их снова устремились вперед, утренний воздух над холмами снова был чист и недвижим. Дух принял их жертву!

Аркона выступила внезапно. Город, отдаленный от дороги высокой насыпью, был залит солнцем, и всадники даже зажмурились, прикрывая глаза козырьками ладоней. У ворот они спешились и возвестили о своем прибытии сдержанным, но неробким стуком. К их удивлению, тишина, стоявшая над Арконой, поглотила шум вторжения так легко, что не оставила воинам и шанса быть услышанными. Руяне стали выказывать беспокойство. Однако вскоре створки ворот качнулись, разъехались, и перед всадниками открылась пустынная улица, ведущая к центру города. Их никто не остановил.

Ближе к вечеру, гуляя по Арконе, борсек столкнулся с одним из здешних жрецов. Тот вперил взгляд в гривну, висевшую на шее воина, однако ничего не сказал и поспешно удалился.

Брагода почувствовал, что интерес жреца к нему был не случаен, и стал думать о том, что дорогое украшение ему нужно обязательно принести Святовиту. Может быть, на то рассчитывал и Бужата, сам не носивший гривну?