Лёшкина переэкзаменовка - Макс Бременер

Анна Аркадьевна слушала меня очень внимательно. Сначала у неё было такое лицо, как будто я ей отвечаю у доски и она не хочет, чтобы я знал, правильно отвечаю или нет. Но скоро лицо у неё стало такое, какое было на вокзале, когда я с ней поздоровался и сказал, что Владик ждёт на площади.

Не знаю почему, но больше всего удивилась Анна Аркадьевна, когда узнала, что Лёшка сдал на четвёрку. Она даже вскрикнула и переспросила:

— На четвёрку? Не может быть! Но это точно, что он сдал, ты не путаешь?

Я сказал, что знаю наверняка.

— Непонятно! — Анна Аркадьевна перестала вдруг говорить голосом, который был взрослее её, а начала говорить со мной так, как с Виктором. — Представляешь, я совершенно… ну, ни капельки не верила, что Лодкин может выдержать! Как это произошло — трудно представить!..

— Очень просто, — попытался я объяснить: — ваши звонки имели огромное воспитательное значение! То есть… я говорю, что когда я звонил, то… то помогало всё-таки, — спохватился я.

Анна Аркадьевна нахмурилась.

— Так, — сказала она. — А чего же ты теперь хотел бы?

Я ответил, что хочу, чтобы Лёшка по-прежнему думал, будто ему правда звонила Анна Аркадьевна. Я сказал, что знаю, что я виноват, и прошу, чтобы тайну не открывали не из-за себя, а только из-за Лёшки и его матери. И пока я это говорил, Анна Аркадьевна молчала и смотрела мне прямо в глаза так, что я не мог их опустить, и мне всё казалось, что надо ещё что-то сказать — важное-важное.

— Если бы Лёшка с матерью после этих звонков подумали о вас плохо, — сказал я, — тогда бы обязательно пришлось им всё рассказать. А раз они теперь о вас думают даже гораздо лучше, чем раньше, то, по-моему…

И я замолчал, потому что Анна Аркадьевна покраснела так, как никогда при мне не краснел ни один учитель. По-моему, так человек может покраснеть, только если ему станет не по себе.

— Так тебе не хочется говорить с Лодкиным? — спросила Анна Аркадьевна тихо и медленно. — Ладно. Можешь ему ничего не объяснять. Я поговорю с ним сама. — Анна Аркадьевна остановилась. — Я ещё не знаю, что расскажу ему, а чего не расскажу. Надо подумать. Но, в общем, я это беру… да, беру на себя. Вот так, Володя. А пока что…

Анна Аркадьевна быстро подошла к телефону, заглянула в книжечку, висевшую возле аппарата на шнурке, и набрала какой-то номер. Я предполагал, что она звонит отцу или матери, и вдруг услышал:

— Пожалуйста, Лёшу Лодкина!

Было интересно, какая у них получится беседа, но почему-то мне стало немного не по себе, и я решил уйти.

— До свиданья. Я пойду. — Попрощавшись с Анной Аркадьевной и Виктором, я быстро пошёл ко входной двери. Когда я уже отомкнул замок, до меня донеслось:

— Поздравляю тебя, Лёша!

Я сбежал по лестнице и пешком отправился домой, по дороге думая о разном.

Владик ко мне с того дня не приходил. Я у него тоже не был.

А Лёшка забегал ко мне на днях за какой-то книжкой. Про что говорила с ним Анна Аркадьевна, он не сказал. Во всяком случае, он не обижен на меня — это точно. Иначе он не позвал бы меня на свой день рождения, на который я пойду сегодня вечером.

Свой баснописец

Как-то после уроков, когда наша дружинная редколлегия сидела над чистым листом ватмана и планировала очередной номер стенгазеты, в класс вошёл Боря Калинкин.

— Ребята, — сказал он, отчего-то смущаясь, — я вот подумал… И, по-моему… мне кажется, мы могли бы… Может, нам басни помещать, а?

Минуту мы помолчали, потому что такая мысль ни разу не приходила нам на ум. Первым откликнулся я, как заведующий отделом юмора.

— Мы бы помещали басни, — сказал я, — если бы у нас были баснописцы. А раз их нет, так откуда же взять басни?

И тогда Боря Калинкин вынул из кармана куртки листок бумаги и протянул мне. Пока мы читали, он неотрывно следил за нашими лицами.

— Ну как? — спросил он, когда все прочли, и покраснел.

— Что ж, — сказал наш редактор Юра Мухин. — Это басня «Волк и ягнёнок», так? Про вчерашний случай?

— Да, — сказал Боря Калинкин.

Они имели в виду, что вчера во время перемены шестиклассник Грачёв приставал к второкласснику Куницыну, пока не вмешался проходивший мимо сторож Федосеич.

— Волк — это, значит, Грачёв? — спросил редактор.

Боря Калинкин кивнул.

— А ягнёнок — Куницын?

— Куницын, — подтвердил Боря.

Юра Мухин задумался.

— Ясно ли это будет? — произнёс он неуверенно.

— По-моему, да, — сказал баснописец, — это же аллегория…

— Я понимаю, что аллегория, — сказал Юра Мухин, почему-то рассердившись. — Мы-то понимаем, а ведь читатели у нас такие есть, что аллегории и не проходили ещё. Они, может, и про эпитет ещё не слыхали, а ты им аллегорию! — И наш редактор озабоченно нахмурился.

Боря Калинкин молчал, видно не зная, что возразить. Но тут мы все стали убеждать Юру Мухина, что в басне всё понятно, и кончилось тем, что решено было её поместить. Юра Мухин настоял только, чтобы над басней было написано: «Некоторые шестиклассники пристают к некоторым малышам». И после того как на это согласились, редактор больше уж не возражал против басни Бори Калинкина.

Через несколько дней стенгазету вывесили. В большую перемену возле неё столпились ребята. Все замечали прежде всего басню. Над нею было выведено крупными буквами «Борис Калинкин», а сам Боря стоял немного поодаль и смотрел на читающих.

Читатели, не отходя от газеты, обсуждали заодно и басню и рисунок к ней. На рисунке изображался волк с длинными, как кинжалы, клыками, который замахнулся передней лапой на небольшого козла, хотя в басне речь шла о ягнёнке, а вовсе не о козле.

Ребята ругали нашего газетного художника за то, что он только испортил басню, а художник оправдывался. Он говорил, будто всегда считал, что козёл и ягнёнок — это одно и то же.

Басня всем понравилась. Я слышал, да и Боря Калинкин, наверно, тоже слышал, как ребята между собой разговаривали:

— Ну, теперь у нас есть свой баснописец!..

— Ага. А ты этого Калинкина видел когда-нибудь? Он из шестого «Б», кажется?..

— Здо́рово он про Грачёва, да?

Но самому́ Грачёву басня, конечно, не пришлась по вкусу. Мы, понятное дело, и не думали, что он от неё получит удовольствие. И, однако, того, что случилось на следующей перемене, мы совсем не ожидали.

Грачёв подошёл к Боре Калинкину и, держа сжатые кулаки за спиной, спросил:

— Это я волк, говори?

Баснописец побледнел.

— Ну, говори, я волк, да? — повторил Грачёв, подвигаясь к Боре Калинкину вплотную.

— Почему ты, — тихо сказал Боря, отступая на шаг, — с чего ты взял? Это просто я изобразил… ну, вообще хулигана.

— Ага, я говорил! — торжествующе закричал Грачёв. — Слыхали? Я говорил: это не про меня!

Вокруг них собрались ребята.

— Вот, — обратился к ним Грачёв, — кто лучше знает, про меня это или нет: вы или Калинкин? А он сам сказал! Повтори-ка, Калинкин…

И Боря неохотно, но всё-таки внятно повторил, что басня не про Грачёва, а так, вообще…

— Пожалуйста, — радовался Грачёв, — прошу теперь на меня не указывать!

Многие были прямо поражены поведением баснописца. Я, например, считал, что Боря Калинкин просто струсил, другие считали, что, может быть, Боря и правда писал не о Грачёве и Куницыне.

Наша редакция решила было без всяких аллегорий назвать Грачёва зажимщиком критики. Но, подумав, мы поняли, что этого нельзя сделать: раз Калинкин отрицает, что критиковал Грачёва, как тут докажешь что-нибудь? Нам было очень досадно, что с первой басней так нескладно вышло. И, может, поэтому, когда Боря Калинкин принёс вскоре в редакцию вторую, она нам меньше понравилась.

Хотя она была про иное событие, чем первая, в ней опять действовали волк, ягнёнок и ещё енот.

Мы поместили эту басню, но не на видном месте и без рисунка.

Примерно через неделю он опять мне дал басню. Наша редколлегия её рассмотрела, и Юра Мухин велел вызвать баснописца для разговора. Боря Калинкин явился, а наш редактор ему сказал:

— У тебя почему-то каждый раз, Калинкин, животные одни и те же. Это снижает, понимаешь ли, ценность твоих басен. Ты вот Крылова возьми почитай…

Боря Калинкин подумал и ответил:

— Да, конечно, Крылов знал больше зверей. — Он помолчал и добавил: — И вообще он был опытнее…

После этого разговора в творчестве Бори Калинкина наступил перерыв недели на две. И только на днях он написал новую басню — он написал о том, что приключилось у нас накануне. А накануне почти половина шестого класса «А», по наущению Грачёва, сбежала с последнего урока. И это вот событие Боря Калинкин изобразил, как говорится, по свежим следам и, конечно, в аллегорической форме. В басне были не сбежавшие ученики, а резвые бараны, и к ним обращался главный баран со словами, очень похожими на те, которые произносил Грачёв. Это была удачная басня, и мы её поместили. И уж заранее знали, что Грачёву будет не по себе, когда он её станет читать или если при нём начнут читать другие.