Браконьеры - Трифон Иосифов

— Ну-ну, в барах люди не тоскуют, а веселятся и трясут задами до посинения!

Я нарочно стараюсь быть развязным, грубым. Никакого впечатления.

— Я никогда не бывала в баре. В дискотеке была, но это еще перед тем, как замуж вышла.

Глаза у нее вдруг теплеют, улыбаются — наверно, воспоминания о танцах в дискотеке приятны ей. Она опускается на медвежью шкуру, подпирает щеку ладонью, и волосы ее как черный водопад текут на белый мех. Я смотрю на нее, и в голову приходит странная мысль: интересно было бы поставить рядом ее и Надю — кто окажется красивее?! Конечно, это было глупо. Однако где-то внутри у меня беснуются сто тысяч темных зверьков… Я прошу ее:

— Расскажи мне что-нибудь о себе.

Она тянет виски, слегка морщится, потом тихо смеется, откинув голову. Блестящие глаза ее — дикие глаза жадной хищницы — искрятся. Удивительно, как быстро меняется настроение у этого странного существа…

— Зачем тебе это? Ничего нет интересного в моей жизни. Закончила экономический техникум, пыталась поступить в институт, не приняли, поболталась год-два и познакомилась с Василом, он тогда еще работал в городе…

Биография Васила мне была известна, но я решил не прерывать ее, мне было очень любопытно, как это она, Марина, умная красивая молодая женщина, могла связать свою жизнь с такой скотиной. Однако она сама остановилась на полуслове и замолчала.

— Я хочу сказать тебе кое-что, но обещай, что не будешь сердиться…

Я сжал обеими руками рюмку и опустился на шкуру. Я должен, должен ей сказать!

— Знаешь ли, по-моему, этот человек не стоит тебя, не заслуживает он такой жены!

— Знаю, — глухо ответила она и вылила виски в камин. Огонь сердито вспыхнул и заворчал. — Пошли танцевать!

Первая вскочила, рванула меня за руку и, когда я поднялся, впилась в меня, обвила руки вокруг моей шеи, положила голову ко мне на грудь. Ее густые, как грива дикого животного, волосы одуряюще пахли лавандой. Наш танец стал скорее похож на объятия.

— Если бы Васил увидел нас сейчас, он убил бы нас обоих…

Голос у меня почему-то охрип, я изо всех сил старался прогнать прочь этих черных мохнатых зверьков, а они — назло мне — совсем ошалели и бились под грудью, в руках и ногах, черти бы их взяли!

Я взял Марину за подбородок, приподнял ее голову вверх, не мог устоять от желания поцеловать ее. И вдруг увидел — она плачет. Я не успел даже спросить, что случилось, а она, задыхаясь и глотая слезы, стала быстро рассказывать: Васил давно стал чужим, с того самого дня, как она попала в его дом, пил, грубо ругался, становился бешеным от ревности… Он бы мог полечиться и перестать пить, но от проклятой ревности его не вылечит никто и никогда! А ты знаешь, что это такое — годы и годы он следит за каждым моим шагом, движением, улыбкой, случайно сказанным словом, подозревает во всех смертных грехах и ревнует ко всем и ко всему!.. Он будит меня ночью и допрашивает, почему я смеюсь во сне, роется в моих детских дневниках и письмах…

Откровенно говоря, я малость растерялся от этого потока признаний и решил подбодрить ее какой-нибудь пошлой шуткой — что еще мне оставалось делать, — но она снова тесно прижалась ко мне и, чуть успокоившись, заявила, что справится со всеми своими проблемами сама. И на развод подаст обязательно, нужно только чуть подождать. В первый раз в жизни здесь, на базе, она почувствовала, что нужна, нужна людям и животным, и готова делать любую работу, какую угодно, только бы не возвращаться в опостылевший дом мужа…

Я терпеливо ждал, когда совсем уляжется ее волнение, осторожно отстранил ее от себя, усадил на медвежью шкуру и сел рядом. Потом долго-долго шевелил кочергой угли в камине, вынул один из них совком, прикурил от него. Время будто остановилось.

— Ты знаешь, я сегодня добрался до Чистило…

Марина молча глядела на меня, в глазах у нее я увидел не столько тревогу, сколько живой интерес — а что дальше?

— И там я нашел тайник… Внутри в нем были патроны для итальянского карабина и нож…

Я внимательно следил за ней. Абсолютно никакой реакции. Я нарочно повторил еще раз:

— Патроны… и нож.

— Правда? — откликнулась наконец она без всякого напряжения в голосе. — Интересно. Именно это мы празднуем сегодня вечером?

— В какой-то мере. Только…

— Что — только? — Она слегка подалась вперед.

— А вот что: я хочу поблагодарить тебя. Ведь это ты, именно ты подсказала мне мысль о тайнике и где его искать, но целый день я не могу успокоиться и все спрашиваю себя: откуда тебе это известно?

— Что за чепуха! Я вчера сказала про тайник просто так…

— Неправда, Марина! Ты знала, знала, где его искать! От кого? — Теперь пришла моя очередь волноваться.

— Перестань воображать всякую чушь! Просто пришла мне в голову такая возможность, вот и все. Что же тут непонятного?

Голос у нее стал резким, и смотрела она на меня уже не как пять минут назад, а с вызовом и даже неприязнью.

— Послушай, милая, давай-ка поговорим по-человечески! — Я придвинулся ближе к ней, снова налил ей виски. — Я буду с тобой совершенно откровенен… Ты же сама видишь — я бьюсь в глухую стенку из-за этих муфлонов, и это длится уже два года. Я совсем одичал, день и ночь шастаю по горным тропам, а о браконьерах — ни слуху ни духу, ни единого следа обнаружить не могу! И давно у меня появилась мысль, а вернее, даже подозрение, что кто-то из наших им помогает. Но кто? Кто?! Вдруг ты так, между прочим, советуешь мне поискать тайник в Чистило — и он действительно оказывается там. Ты хотела помочь мне, понимаю и очень благодарен тебе! А теперь давай подумаем вместе — от кого ты могла узнать о тайнике? Только от Васила и Митьо. Дяко я верю как самому себе, остальным из охраны — тоже…

— А почему ты подозреваешь именно Васила и Митьо? Почему только их?

— Потому что никто другой не доверил бы тебе такую тайну! А они могли! Васил тебе все-таки муж, ну а Митьо…

— Что? Что Митьо? Ну договаривай!..

— Но ведь у тебя с ним…

На этот раз она вскочила на ноги, как разъяренная кошка, еще секунда — и она вцепится мне в глаза.

— Дурак! Ты ради этого устроил этот идиотский «бар», да?!

— Погоди, погоди, Марина… — Я схватил ее за руку и силой заставил сесть обратно. Да, надо рассказать ей обо всем, хотя это довольно старая история. — Я должен, должен выяснить все, пойми это! И дело не только в муфлонах, не только!.. Понимаешь, карабин, который я ищу, — итальянский! Тебе это ничего не говорит, но я объясню…

Я заметил, что кричу очень громко, вздохнул поглубже и заговорил чуть медленнее и тише:

— Ты, может быть, слышала, что много лет назад был убит мой отец… Точнее, с тех пор прошло двадцать лет. А ты знаешь, что его убили из итальянского карабина?! Не знаешь… Значит, тут дело идет не об одних муфлонах… это касается гораздо больше меня лично… Может быть, именно из этого карабина кто-то стрелял ему в спину там, под Пределом!.. Поэтому я должен найти и карабин, и его владельца. Без этого я теперь не успокоюсь…

— Но… — Марина застонала и попыталась вырвать руку из моих тисков. — Но я ничего не знаю… Откуда мне знать…

Тут настала моя очередь вскочить на ноги. Какой-то бес окончательно овладел мною. Я еще крепче стиснул ее руку, рывком заставил подняться и потащил по лестнице на второй этаж. Распахнув ногой дверь моей комнаты, я поволок Марину к столу и с силой нагнул ей голову.

— Ну? Ты видела эти патроны? Говори же!

— Больно…

Марина еще раз попыталась выскользнуть из моих рук, но вдруг обмякла и тихо заплакала. Вот этого я не ожидал. Если есть что-то способное вывести меня из равновесия, то это именно женские слезы. Гнев и ярость мгновенно улетучились, мне стало жаль ее, я подвел беднягу к кровати, усадил и сел рядом.

— Ну-ну, успокойся! Я не хотел причинять тебе боль, извини, ради Бога…

Прошла минута-другая, и я подумал, что, в сущности, она не такая уж скверная женщина. Если бы мы стали любовниками еще летом — а это было более чем возможно, — вся история с карабином и проклятым тайником давно выплыла бы наружу и прояснилась. Но тогда я бежал от соблазна и даже от одной мысли об этом — потому что мне казалось, что стоит хоть раз соединиться с другой женщиной, и я тотчас же навсегда забуду Надю…

Марина постепенно успокоилась, и я вдруг услышал:

— Погаси свет, иди ко мне, я расскажу тебе все…

Я подошел к выключателю, а когда вернулся, Марина лежала вытянувшись на моей кровати. Я лег рядом с ней, обнял ее, но она была неподвижна и холодна. И когда начала говорить, меня поразил ее голос — тихий, усталый и грустный.

— Я была одна в комнате, дверь была открыта, и я услышала: кто-то вертит ручку полевого телефона… Это было в июне, перед этим снова убили муфлона… Я очень удивилась — кто может звонить в школу? Там ведь никого нет… Я выглянула и увидела внизу у входа возле телефона Митьо. Он держал трубку, и было слышно, как он наказывал кому-то: «Стада наверху, под Старцами… Возьми карабин, но только с одного выстрела, понятно?..» А потом предупредил, чтобы «этот», с кем он разговаривал, осторожно вернул карабин в Чистило… И еще сказал, что тебя нет, ты уехал в город, а Дяко и другие ребята из охраны переправились на лодке на другой берег… Долго он так говорил, потом повесил трубку и вышел. А на следующий день я узнала, что еще одного муфлона уложили…