Рецессия капитализма – скрытые причины. Realeconomik - Григорий Явлинский

Экономические исследования после Второй мировой войны приобрели масштабы, на порядок превышавшие довоенные – как с точки зрения количества работ, так и с точки зрения охвата ими тем и объектов. Многократно увеличились и массивы статистических и иных фактических данных, привлекавшихся для этих исследований, и используемый ими инструментарий. Возникла мощная школа математической экономики и эконометрики, претендовавшая на то, чтобы занять почетное место в ряду точных наук. Политэкономические рассуждения в духе классической или институциональной школы были, по сути, переведены в разряд беллетристики, а единственной задачей собственно экономической науки стала считаться математическая формализация зависимостей и корреляций между отдельными экономическими переменными, включая точный расчет разнообразных хозяйственных рисков[6]. Считалось – да и до сих пор многие считают, – что современная экономика по сравнению с серединой прошлого века стала намного более понятной, что ее реакцию на те или иные внешние условия или их изменения можно описать математическими формулами и рассчитать с точностью чуть ли не до третьего знака после запятой.

Если же перевести внимание на сферу экономической политики, то в ней к концу прошлого столетия, казалось, были изучены все мыслимые формы взаимосвязей между параметрами. О механизмах возникновения многочисленных «пузырей» написано больше литературы, чем известно всей истории экономической мысли до ХХ в. А уж информационные возможности современного общества за последние десятилетия возросли настолько, что превзошли уже самые смелые представления и фантазии, притом что именно недостаточная информированность субъектов традиционно считается одной из главных причин возникновения в рыночной экономике всякого рода неопределенностей и рисков.

Казалось, были найдены новые, эффективные инструменты масштабного снижения разного рода рисков, присутствующих в экономике. Специализированные агентства и исследовательские фирмы профессионально занимались изучением и отслеживанием рисков, а у экономических субъектов появлялись все новые возможности страховать себя от этих рисков. Инвестиционные банки и компании обзавелись мощнейшими аналитическими подразделениями, на которые в последние несколько десятилетий были потрачены колоссальные средства. Более того, не только финансовые, но и крупные производственные и даже торговые корпорации стали считать для себя чуть ли не обязательным обзавестись собственной аналитической службой, задачей которой ставилось отслеживать макроэкономические тенденции и их влияние на соответствующие рынки. Рейтинговые агентства тщательно изучали кредитоспособность заемщиков и эмитентов ценных бумаг, привлекая для этого лучших аналитиков с астрономическими зарплатами[7]. На рынке появлялись новые, все более совершенные инструменты для хеджирования, страхования рисков. Рыночные институты, предоставлявшие такого рода инструменты, в свою очередь, подвергались надзору со стороны регуляторов с целью минимизации всякого рода коммерческих рисков.

Более того, если посмотреть деловую литературу за 10–15 лет, предшествовавших кризису 2007–2009 гг., то там легко можно обнаружить утверждение – чаще в неявной, а иногда и в явной форме, – что кризисов (во всяком случае, крупномасштабных, сопровождающихся длительной глобальной рецессией) больше не будет. Чуть ли не общепринятым стало убеждение, что экономические власти научились сглаживать или предотвращать острые диспропорции и отклонения от равновесия; что возможности властей улавливать наиболее опасные из них и держать их под контролем стали качественно иными благодаря новым возможностям сбора информации и методам ее анализа.

Так почему же кризис 2007–2009 гг. произошел вопреки всем эти утверждениям? Почему, несмотря на все интеллектуальные и институциональные достижения последних десятилетий, мир вновь оказался перед лицом проблем, которые, казалось бы, должны возникать гораздо реже и в намного более мягкой форме? Почему к вспышке нестабильности и организационно, и психологически оказались не готовы ни правительственные регуляторы, ни бизнес?

Попытки сослаться на ошибочные действия отдельных людей и институтов в качестве главной причины тех неприятностей, которые сегодня испытывает развитый мир, вряд ли можно назвать серьезными. С этой точки зрения составление списков из нескольких десятков известных людей и объявление их виновниками кризиса (чем в свое время грешили и солидные западные издания[8]) – это, понятно, не более чем журналистские забавы.

Конечно, есть люди, называющие себя экономистами, считающие, что одно или несколько неправильных решений, например, снижение учетной ставки вместо ее повышения, или что-либо подобное, могут стать причиной глобальных неурядиц и чуть ли не кризиса всего современного капитализма, но такое объяснение слишком легковесно, чтобы быть правдой. Причины столь крупных явлений, как всеобщее падение фондовых рынков, кризис банковской системы в мировом масштабе или глобальная рецессия, по своей глубине и масштабу должны быть адекватными самим этим явлениям. Я не говорю уже о том, что существующая интеллектуальная и институциональная база в принципе позволяет создать такой механизм экономического регулирования, который был бы способен, помимо прочего, более или менее автоматически выявлять и корректировать неправильные или неудачные решения, не позволяя им серьезно нарушать устойчивость глобальных рынков или, тем более, глобальной экономики. Трудно себе представить, что при том объеме информации и знаний, который, как утверждается, лежит в основе современной экономической науки и науки управления, невозможно сконструировать систему, которая была бы в той же степени защищена от человеческой ошибки, в какой таковыми являются сегодня многие сложные технические системы.

1.1.8. Вопросы остаются

Так все-таки, почему столь широко разрекламированный прогресс экономических знаний и возможностей экономического регулирования не только не сумел обеспечить устойчивость рыночной экономики к циклическим воздействиям, но и позволил, по существу, поставить под угрозу функционирование ряда основополагающих институтов капиталистической экономики? Как получилось, что объем и качество долгов в крупнейших экономиках оказались не только не подконтрольной контролирующим органам, но и, по существу, никому не известной величиной?[9]

Почему на фондовых рынках одна за другой взрывались «бомбы» различных категорий ценных бумаг, чье обеспечение оказывалось «дутым» или явно недостаточным? И почему это каждый раз оказывалось неожиданным для тех, кто теоретически мог и давно уже должен был заметить нарастание соответствующих рисков?

Почему, наконец, несмотря на широко рекламируемые антикризисные меры правительств и успокаивающие заявления регуляторов, население и бизнес уже в самом начале кризиса демонстрировали очевидную неуверенность и сразу же резко ограничивали свою активность?

Любопытно, но чаще всего такие вопросы вообще не ставятся, а если и ставятся, то остаются без развернутого ответа. Даже фундаментальный доклад упомянутой выше комиссии конгресса США, отражающий результаты проведенного этой комиссией расследования обстоятельств произошедшего кризиса, при всей жесткости содержащихся в нем выводов и формулировок относительно рукотворного характера этого кризиса[10], не слишком углубляется в изучение его фундаментальных причин.

У меня есть свои соображения по поводу того, почему эти вопросы, мягко говоря, не пользуются популярностью в профессиональной среде, но к этим соображениям я вернусь несколько позже. Но удивительный, на первый взгляд, недостаток внимания к многочисленным вопросам на эту тему – это факт, и как факт он заслуживает отдельного упоминания.

И все-таки, можно ли ограничиться констатацией того факта, что западный мир оказался не готов к действительно серьезным нарушениям и сбоям в деятельности финансового сектора – ни идейно, ни организационно, ни психологически? Или все-таки следует попытаться пойти дальше и выяснить, почему не принесли желаемого результата столь значительные усилия и в разработке теории рыночной экономики, и в построении системы институтов, призванных использовать полученные знания для сохранения и повышения эффективности рыночной экономической системы? Далее я попытаюсь, насколько мне это позволяет мой собственный, пусть и ограниченный опыт, дать ответ на эти и некоторые другие вопросы.

1.2. Причины: простые, не столь простые и совсем не простые

1.2.1. Преступная самоуверенность

Первое, что обращает на себя внимание, когда начинаешь размышлять об особенностях коллективного сознания, в том числе сознания интеллектуальной элиты, – это его инерционность, на определенном этапе с неизбежностью порождающая его неадекватность реальности. Не претендуя на открытие, должен сказать, что любое общество во многом живет стереотипами прошлого, даже если эти стереотипы не осознаны и не всегда принимают отчетливую вербальную форму.