Четвёртая вершина - Виктор Санеев

Большую роль в моей подготовке сыграло и то, что примерно за год до Игр я полностью сосредоточился только на тройном прыжке. В начале спортивной карьеры, читатель, наверное, уже заметил, в большинстве соревнований я выступал в двух видах прыжков — в длину и тройным. Витольд Анатольевич сумел убедить меня, что такое распыление сил не приведет к успеху ни в одном виде.

— До Олимпийских игр остается чуть больше года, — говорил он мне после того, как, заняв второе место в прыжках в длину на Спартакиаде народов СССР, я не сумел войти в число призеров в тройном, — а сделать предстоит еще очень многое. Я знаю, что ты увлечен прыжками в длину. И это мешает тройному. Мой тебе совет — не колеблясь, выбирай тройной прыжок. Ты сможешь добиться в нем гораздо большего, чем в длине. Допустим, что в Мехико ты прыгнешь за 8 м, но это принесет лишь место в финале. А 17 м в тройном — это уже медаль. Я не против прыжка в длину вообще. Зимой — пожалуйста, прыгай. Это поможет поберечь ногу до лета. Но тренироваться ты должен в тройном прыжке. Именно в этом виде мы рассчитываем на тебя как на олимпийца.

Что же, в прозорливости Витольду Анатольевичу отказать было никак нельзя. Я и в самом деле подумывал: а не получится ли у меня прыжок в длину на уровне олимпийских требований? Попросту говоря, мечтал о прыжках за 8 метров. Позже я понял, что такой результат я, вероятно, и мог бы показать, а вот стать олимпийским чемпионом?.. Что я смог бы противопоставить в Мехико Роберту Бимону с его прыжком-полетом на 8,90!

Вообще говоря, совмещение этих двух видов прыжков в легкой атлетике не так уж редко встречалось раньше, да встречается и теперь. Например, Олег Федосеев был рекордсменом страны в прыжке в длину в 1956 году, а рекордсменом мира в тройном — в 1959-м. Но наибольших успехов он достиг все же тогда, когда начал специализироваться только в тройном — стал бронзовым призером чемпионата Европы-62 и серебряным — на Олимпийских играх в Токио в 1964 году. Еще более убедительный пример — история краснодарского спортсмена Михаила Барибана. Вот уж кого можно было назвать настоящим прыгуном! Михаил прыгал тройным за 16 м, в длину — на 7,70, в высоту — на 2,11 и даже с шестом — на 4,40. Конечно, Барибан был очень талантлив. Но такая разбросанность мешала ему даже в период ответственных стартов сосредоточиться на чем-либо одном и достичь большого успеха. А стоило Михаилу «определиться» в тройном прыжке, как его результаты в этом виде начали стремительно расти. Он стал участником Олимпийских игр в Мюнхене, а еще через год выиграл Московскую универсиаду с новым рекордом этих популярных состязаний — 17 м 20 см.

И совсем уж свежий пример — выступление в двух видах талантливого прыгуна из Фрунзе Шамиля Аббясова. Зимой он обычно выступает как прыгун тройным и даже был чемпионом Европы, обладателем высшего мирового достижения для залов — 17,30. А летом Шамиль «переквалифицируется» в прыгуна в длину. На матче СССР — США в Индианаполисе летом 1982 года он с сильным попутным ветром показал даже результат 8,41 и в Афины поехал как участник чемпионата Европы в прыжках в длину. И все же, по-моему, Аббясову нужно поскорее сделать окончательный выбор: либо длина, либо тройной. Не берусь давать советы в таком тонком деле, как выбор дальнейшей специализации, но думаю, что совмещение двух видов на этапе высшего спортивного мастерства вряд ли целесообразно.

И дело здесь не только в различной направленности тренировочного процесса, но и в том, что психологически трудно перестраиваться с одного вида на другой. А бывает и так. Допустим, в прыжках в длину состязания, как говорится, «не пошли», и тут трудно удержаться от того, чтобы не подумать: ничего, отыграюсь в тройном. А в результате ни тут, ни там успеха не достигнешь.

Таким образом, то, что в преддверии Олимпиады 1968 года я целиком принадлежал только тройному прыжку, стало еще одной гранью психологической подготовки к Мехико.

Созданию психологической уверенности в успехе были подчинены почти все старты олимпийского года. Например, когда мы узнали, что в июне финский прыгун П. Поуси неожиданно показал результат 17 м, то В. А. Креер настоял, чтобы я был включен в группу наших легкоатлетов, которым предстояли международные соревнования в Стокгольме. Он надеялся, что там мне удастся встретиться с новым соперником и посмотреть его в деле. Так и случилось — финские и шведские атлеты по-соседски часто встречаются на спортивных аренах.

Естественно, что уже само появление Поуси в секторе было для меня хорошим раздражителем. И хотя он в тот раз прыгал слабо, это не помешало мне установить личный рекорд — 16,79 и заодно присмотреться к еще одному претенденту на олимпийские медали.

Вообще все состязания этого олимпийского сезона проходили под знаком подготовки к Мехико. Тут важно было, с одной стороны, выступать на достаточно высоком уровне, чтобы приобрести необходимую уверенность, а с другой — не раскрывать преждевременно своих возможностей. В июле, например, мне удалось выиграть два хороших старта в Ленинграде. Сначала — на матчевой встрече команд СССР, ГДР и Польши, где я снова установил личный рекорд — 16,87, а через неделю — на Мемориале братьев Знаменских. В этих состязаниях участвовали сильнейшие европейские прыгуны: чемпион континента 1966 года болгарин Г. Стойковский, рекордсмен мира Ю. Шмидт, поляк Я. Яскульский, немцы К. Нойманн и 3. Дане и румын Ш. Чохина. Однако никому из них не удалось выиграть ни у меня, ни у Золотарева, ни у Дудкина. Словом, мы сохраняли лидирующее положение в Европе, которое нам удалось вернуть нашей школе тройного прыжка в 1967 году. И это тоже придавало уверенности, хотя мы понимали, что на Олимпиаде нам будут противостоять не только европейцы.

После окончания этой серии состязаний произошло радостное для меня событие: Указом Президиума Верховного Совета СССР группа спортсменов и спортивных работников были награждены правительственными наградами. Я был награжден медалью «За трудовую доблесть». Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что не заслуживаю такой награды. Среди награжденных были люди, отдавшие жизнь служению спорту, а также известные спортсмены, чемпионы Европы, призеры Олимпиад. Я же к тому времени не был даже чемпионом страны, поэтому воспринял эту награду, как аванс, который мне еще предстояло отрабатывать. Но радость от этого не становилась меньшей и, не скрою, мне очень хотелось на чемпионате страны совершить прыжок за 17 м. В Ленинакане, хотя мне и удалось стать чемпионом СССР, результат мой был невысокий: помешала холодная дождливая погода.

Но вернемся в олимпийский Мехико.

К моменту приезда в Мехико я знал этот город не понаслышке, и в этом имел преимущество перед своими товарищами по команде — Николаем Дудкиным и Александром Золотаревым. После того как я выступил на Кубке Европе в Киеве, представилась возможность побывать в столице XIX Игр на так называемой предолимпийской неделе. Соревнования эти были довольно представительными по составу, но прыгунов тройным насчитывали немного. Да и те, что были, не столько соревновались, сколько привыкали к стадиону, приглядывались к соперникам. Словом, напоминали шахматистов, которым предстоит выступить в матч-турнире на звание чемпиона мира, и они накануне этого главного соревнования озабочены лишь тем, чтобы не раскрыть своих домашних заготовок.

Главное, с чем мне удалось познакомиться в Мехико, было необычное синтетическое покрытие дорожек и секторов будущего олимпийского стадиона — тартан. Это сейчас такие дорожки не в диковинку, а тогда я увидел тартан в первый раз. Конечно, тот, кто придумал это покрытие, думал в первую очередь о нас — прыгунах тройным! Именно нам, которым в процессе одного прыжка предстоит дважды отталкиваться от дорожки, каждый раз рискуя отбить пятку, тартан был просто необходим.

Правда, имелись и свои тонкости в технике бега по новому покрытию. Поначалу появились сбои в ритме, изменилась длина шагов. Отталкиваясь под привычным для себя углом, я чувствовал, что излишне подбрасываю себя в каждом шаге, теряю связь с опорой, и в результате скорость разбега снижалась. Но оказалось, что неудобства эти — временные. И после нескольких дней тренировок я понял, что сумел приспособиться к норовистому покрытию. Да, на тартане можно было прыгать очень далеко, дальше 17 м. И хотя я еще не мог считать себя опытным спортсменом, но убеждение, что на Олимпиаде не один, а несколько прыгунов преодолеют этот рубеж (который и в наши дни считается рубежом экстра-класса), сыграло очень большую роль в психологической подготовке к Играм. Я готовился именно к прыжкам за 17 м. Пожалуй, мы расходились с Витольдом Анатольевичем только в будущей оценке олимпийских соревнований. Мне кажется, что ему, прыгуну старшего поколения, которое штурмовало еще рубеж 16 м, привыкшему к незыблемости мирового рекорда Ю. Шмидта (в канун Олимпиады этому рекорду уже исполнилось 8 лет!) трудно было представить, что этот недоступный рекорд будет улучшен сразу несколькими спортсменами. Хотя при этом Креер допускал, что победить в Мехико можно будет только прыжком за 17 м.