Солнце встает не для нас - Робер Мерль

— Не только поэтому. Сам посуди, в машинном у нас тридцать пять, а в столовой сколько? Двадцать два от силы. Пойдешь поесть — и мигом простудишься.

— А ты не ешь. Похудание тебе на пользу.

— Не могу, — говорит Бишон. — Баб тут нет, выпивки тоже, надо же хоть чем-то себя вознаградить.

— А почему бы вам не надеть что-нибудь потеплее, когда вы идете обедать?

Бишон без особого энтузиазма соглашается.

Вообще механики — это не какие-нибудь там дохляки, а народ мужественный, закаленный, им не привыкать управляться со своими насосами, клапанами и вентилями. Этим «промасленным бушлатам», как они сами себя называют, нипочем ни холод, ни жара, ни сквозняки, ни шуточки, такие же сальные, как их робы.

За день я принял добрых полдюжины моряков; все они жаловались на пресловутую триаду «ухо-горло-нос».

— Понятное дело, — с довольным видом резюмирует Легийу. — Вентиляция виновата. Но через недельку все утрясется.

Возвращаясь к себе в каюту, я сталкиваюсь в коридоре с Жакье, которого не видел с тех пор, как он провожал меня накануне на мостик.

— А я вас ищу, доктор, — говорит он с детской улыбкой. — Командир просил вас зайти в кают-компанию.

— Иду. А почему так получилось, Жакье, что мы с вами не встретились там ни вчера, ни сегодня утром?

— Мы с Вильгельмом работаем посменно: неделю он, неделю я. Сейчас его черед.

— А вы чем теперь заняты?

— В основном уборкой офицерских кают. Вытираю пыль, драю умывальники, заправляю койки. Кстати, доктор, я заметил, что вы сами сегодня застелили свою койку. Я бы попросил вас больше этого не делать.

— Почему?

— Да потому, что матрасы у нас набиты тонкой стальной стружкой, можно пораниться, когда заправляешь простыню. Сколько случаев было.

— Спасибо за предупреждение, Жакье.

Мы прощаемся, я двигаюсь в кают-компанию. Все четыре кресла там пустуют. Как только я устраиваюсь в одном из них, невесть откуда выныривает Вильгельм:

— Не хотите ли чаю, доктор?

— С удовольствием.

Надо думать, кипяток у него уже был припасен: и минуты не прошло, как он ставит передо мной чашку и чайник, да еще тарелку с печеньем. Попивая чай я кошусь на него краешком глаза, Он худой, долговязый, держится с известной элегантностью, черты лица правильные, короткая стрижка, живой взгляд, Его отличает чисто профессиональная способность стушевываться, не скрываясь при этом окончательно из виду.

Я интересуюсь, как у него со здоровьем.

— Очень хорошо, доктор, благодарю вас, — отвечает Вильгельм и с виноватым видом, добавляет — Вот только зуб замучил.

— Ну и дела! — восклицаю я. — Неужели вы не удосужились сходить к дантисту на берегу?

— Этот зуб меня раньше не беспокоил. Дантист сказал, что у меня небольшой кариес.

Отсюда мораль: никогда не говори пациенту, что у него «небольшой» кариес.

— Приходите в лазарет завтра после дежурства. Посмотрим, что и как.

— Все дело в том, что это передний зуб. Мне бы не хотелось его вырывать.

— А кто вам сказал, что я рву зубы просто так, за здорово живешь? Если его можно подлечить, я постараюсь это сделать.

— Спасибо, доктор.

— И мне тоже чашечку чаю, Вильгельм, — внезапно раздается голос командира.

— Слушаюсь, командир, — отчеканивает Вильгельм, делая поворот на сто восемьдесят градусов.

— Вот так оно всегда, — замечаю я. — Он боится, что я выдеру у него зуб, который он не потрудился привести в порядок на берегу.

— Вы и в самом деле собираетесь это сделать? — спрашивает капитан, окидывая меня своими голубыми глазами; взгляд у него колючий и одновременно теплый.

— Ни в коем случае.

— Похвально. Если вы, доктор, не станете вырывать этот зуб, а залечите его, не причинив боли пациенту, команда будет считать вас настоящим эскулапом, а это поможет вам лучше справляться с вашими обязанностями, которые, как вы скоро увидите, довольно разнообразны и многочисленны.

«Вы скоро увидите». Точно такую же фразу я слышал сегодня от Легийу. Уж не сговорились ли они с капитаном?

Пауза. Он подносит чашку к губам, с наслаждением, как настоящий знаток, смакует чай. Потом отставляет чашку и безо всяких околичностей спрашивает:

— Ну, и каковы же ваши первые впечатления от встречи с офицерами?

— Прием был очень сердечным.

— Вы им тоже понравились, доктор. И вот еще что. Не думайте, будто вы обязаны все время торчать у себя в каюте или в лазарете. Медицина медициной, но и кроме нее на свете есть немало интересных вещей… ПЛАРБ — настоящее чудо техники. Побродите по кораблю, поспрашивайте людей. Они постараются вам ответить.

И тут же, улыбнувшись, добавляет:

— Не на все вопросы, разумеется.

Примерно через неделю после этого разговора я, взвешиваясь утром в санчасти, делаю удручающее открытие: я поправился на целый килограмм! Наскоро прикинув, чем грозит мне такая «поправка» в будущем, я тут же предписываю себе строжайший режим. Ни крупинки сахара с чаем. Никаких полдников. Никаких закусок. Никаких шоколадных батончиков за завтраком.

Но и этого мне кажется недостаточно — к моему спартанскому режиму я спешу присоединить спортивные упражнения.

— Скажите мне, Легийу, где у нас находится тренажер?

— В ракетном отсеке. А что случилось? Уж не начали ли вы полнеть?

Я киваю и обреченно жду, когда Легийу произнесет свою коронную фразу «понятное дело», но он ограничивается ухмылкой.

Дорогая читательница, Вам, быть может, покажется странным это выражение — «ракетный отсек». Так вот, представьте себе нашу ПЛАРБ в виде домашнего пирога, поделенного на ломти. На семь ломтей, ибо, как известно, в цифре семь есть нечто магическое, — они-то и называются отсеками. Сейчас я их Вам перечислю в обратном порядке, от кормы к носу.

Машинный отсек. Это как бы пирог в пироге, начиненный всякой всячиной, о которой я расскажу как-нибудь позже.

Электромоторный отсек, в котором расположена электростанция, вырабатывающая ток, и всякого рода вспомогательные устройства, необходимые, в частности, для функционирования ядерной «печи».

Атомный реактор. Не трепещите, пожалуйста. Спору нет, это настоящее чудовище. Но оно содержится в надежной клетке. И во время плавания в нее никто не суется.

Отсек регенерации воздуха — им ведает тот самый Форже, что прочел мне целую лекцию во время первого ужина в кают-компании. Там же находятся дополнительные блоки электропитания.

Ракетный отсек, где мне предстоит сбавлять вес на тренажере.

Центральный отсек с главным командным пунктом (название говорит само за себя), помещениями для экипажа и владениями вашего покорного слуги, а попросту говоря — санчастью.

И наконец, торпедный отсек. На «Несгибаемом» помимо торпед установлены две тактические ракеты «Экзосет», предназначенные для поражения из-под воды надводных кораблей противника.

В отличие от ломтей домашнего пирога отсеки ПЛАРБ не квадратные в разрезе, а круглые: каждый такой кругляш, кроме кормового, имеет метров двенадцать в диаметре и делится по вертикали на три палубы, или, выражаясь по-сухопутному, этажа. Их соединяют наклонные или вертикальные трапы. Вот вертикальные — сущее наказание. Они такие крутые, а перекладины у них такие узкие, что спускаться и подниматься по ним лучше всего боком.

Забегая вперед, скажу, что за время плаванья мне пришлось дважды иметь дело с растяжением сухожилий и один раз — со смещением коленной чашечки; матрос, которому так не повезло, чересчур поспешил и как следует двинул коленом о ступеньку. Прооперировать его я, конечно, не смог. Так ему и пришлось маяться с больной ногой до самого возвращения в Брест.

Будь я ведущим на телевидении, эта история с коленом послужила бы мне хорошим переходом для рассказа о моих упражнениях на тренажере. Но я пренебрегу удобным случаем, чтобы сказать еще два слова о ракетном отсеке, самом вместительном на ПЛАРБ: двенадцать метров в высоту, двадцать в длину и десять в ширину. Коридор, опоясывающий его со всех четырех сторон, самый широкий на корабле. И освещен этот отсек лучше остальных.

Поскольку ПЛАРБ предназначена прежде всего для запуска ракет и ракеты эти являются главным образом баллистическими — я говорю «главным образом», потому что не следует забывать о торпедах и тактических ракетах в носовой части, — так вот, учитывая все это, уместно предположить, что все эти шестнадцать цилиндров с ядерными боеголовками будут внушать Вам (да и мне) чувство настоящего ужаса. Но, как ни странно, ракетный отсек не только самый просторный, но и самый красивый из всех. Царящая в отсеке чистота, блеск стальных и сияние медных конструкций придают ему, я бы сказал, некую неповторимую изысканность и элегантность.

Поработав педалями вхолостую, я сбавляю темп и перевожу дыхание. Пот льет с меня градом как расплата за каждый лишний кусочек сахара.