Боевой разворот. И-16 для «попаданца» - Александр Самохвалов

Под эти наши с Костиком грустно-печальные размышления Батя кратенько так сообщил нам, ну, мы-то с Костиком сбоку припека, как и Петраков, впрочем, а прежде всего старинным боевым друзьям своим, Фролову и замполиту, что связи с дивизией как не было, так и нет, сухопутчики ему по тому известному месту, поскольку несут всякую чушь, да и уровень пока не выше ближайших дивизий, в разноцветных пакетах[35] на все случаи жизни тоже галиматья несусветная, к реальной обстановке абсолютно неприменимая, поэтому он берет инициативу на себя и принимает решение продолжить так приглянувшуюся ему штурмовку аэродромов уже не вероятного противника, а самого что ни на есть настоящего фашистского вражины. Наша же четверка И-15-х присоединяется к поредевшей составом третьей эскадрилье, без четырех «чаек», в патрулировании надаэродромных небес обетованных. Таким образом, чтобы освободившиеся благодаря этому «чайки» могли приятно поучаствовать в ответных визитах на временно оккупированную нацистами польску сторонку. Поскольку «чайка» все же получше «биса», особенно в отрыве от базы, а возле своего поля и «бис» не вовсе плох еще. Короче, одна четверка (на данный момент мы) всегда в состоянии готовности номер один, еще одна парит с оглядкой, и третья отдыхает. В общем, нам – вперед и к машинам, а он пошел снова поднимать полк. Который, кстати, уже построился в ожидании его нецензурного напутствия. Потому что выше только, так сказать, квинтэссенция мысли приведена. За вычетом огромного количества половых и не только органов, замысловато парящих повсюду и непринужденно пикирующих с посвистом в самые неожиданные и на первый взгляд совершенно неподходящие для этого самого дела места. Да и на второй тоже. В смысле, взгляд. Такая уж у него интересная манера изъясняться, у Бати. У нас, помнится, в 98-й[36] начальник разведки примерно в таком же стиле… сокровенным делился.

Вообще же здесь по-другому говорят. Заметно. Диалектов масса. Слова вроде те же – ну, почти, а выговор едва ли не у каждого свой. В мое время не было уже такого. Даже у замшелых бабок с дедками. Массовая культура. Телевизор. Всеобщая стандартизация и все такое.

– Сигналы ракетницей[37]. Одна – немногочисленный противник, справлюсь сам, две – дежурное звено на взлет. Три – всем взлет. Понятно? – Потом подмигнул Фролову: – Помнишь тот симпатичный аэродромчик к северу и чуть на запад от Малашевичей, который мы с тобой еще в мае облюбовали?

– Бяла-Подляска, что ли?

– Он самый, красивый-хороший.

– Передавай там привет от меня. И от Петькина.

– Всенепременнейше. – Повернулся и двинулся к строю. Перед этим как-то чуть странно мазнув взглядом по мне. Никогда раньше он так на меня не смотрел. Жалостливо так, да? Будто холодок скользнул по спине, да и прошел. Ни до чего сейчас. Скоро снова в небо. Недоброе небо войны. Но мне после того, что в том будущем со мною было, все в кайф.

Фролов, направляясь к машинам, лишь бросает в мою сторону:

– Ты – с комиссаром.

Значит, так вот они распределили ведомых. Замполит со мною, а Фролов с Петраковым. Это, наверное, ближе к признанию заслуг. Потому что замполита берегут. Мужик он и правда классный. Костик, во всяком случае, именно такого мнения. Фролов:

– С ракетами все запомнили? Так вот. Забудьте. Сигналы подаю только я. А то знаю таких… фокусников, что сами себя поджечь могут. – Взгляд при этом почему-то на мне. Фиксируется. Ну, Костик!!! Прадеда, блин… А я чо – я ничо… Чо-чо…

У ероплана моего уже вовсю хлопочет Петрович. Который Сулима. Владимир Петрович, значит. С некоторых пор рядовой. До бабского полу наивеличайший специалист и охотник. И это при всем при том, что Костик рядом с ним без малого Гулливером смотрится. Поскольку Петрович тот и вовсе колобок, метр с кепкой. Впрочем, и выпить тоже не дурак, под юбочные-то дела. Будь средневековым рыцарем, имел бы все основания носить на щите девиз типа: «Все, что горит! И все, что шевелится!» Но то, что в мрачное Средневековье сходило за доблесть, да и в моем будущем не считалось бы чем-то порочащим, в текущую суровость великого облико морале русико туристо имело для Петровича препечальные последствия. В результате к 42 местами пегим годам всего-то лишь рядовой, наимладчайший техник самого шалопутного и славного аварийностью младшего пилота нештатного штрафного звена постоянно требующих пригляда И-15-х, владелец богатого послужного списка, навечно занесенного в скрижали карточки учета поощрений и взысканий в графе, сугубо противоположной поощрениям, плюс плательщик алиментов двум семьям в пару, кажется, детских головок каждая. А теперь к тому же и под дамокловым мечом трибунала. Многословно и путано оправдывается, что интересно, глядя куда-то в сторону. Костику, наверное, было бы по фене, а я давно уже четко усвоил – все, что отклоняется от обычного, заслуживает пристального внимания. А обычно, по Костику, в подобного рода случаях Петрович по-собачьи преданно смотрит в глаза…

Сейчас не смотрит. Объясняя, что трибунал в данном случае не для него, поскольку к Клавдии Сергеевне – всегда он вот так о своих пассиях, очень уважительно – убыл до того, как началось все вот это безобразие.

Впрочем, технарь он классный, аж из самого КБ, поликарповского, потом и микояновского то есть, погнали. За увлечения. Так что насчет машины могу быть спокоен в любом случае. Тем временем выруливают на взлет звенья пятой эскадрильи, за ними наша очередь. Запустив движок, прогреваю его, варьируя обороты, потом следую за своим ведущим на взлет, несколько секунд – и мы в небе. А в нынешнем скае только верти головой, если не хочешь гореть где-нибудь в кустах не то в бурьяне. Хорошо хоть успел платочек подложить между шеей и воротником. Шелковый. Варя вышивала. Теплом прошлось по всей душе мягкими тапочками.

Кстати, как там Варя? Поменялась, наверное, сегодня ее судьба. Поскольку Костик жив. Пока во всяком случае. В той-то жизни добрела она, по рассказам напевным помнится, сначала до разбомбленного аэродрома, забитого так и не взлетевшей техникой, нашла там убитого при бомбежке мужа. С которым успела к тому времени прожить душа в душу аж целых чуть больше месяца. Теперь этого точно не будет. Не тот человек Батя, чтоб его полк можно было вот так, запросто, угробить. При уже расправленных-то крыльях.

Полк наш, 128-й иап[38], вспоминает Костик – а я тем временем внимательнейшим образом контролирую пока пустое окружающее пространство, – сформирован был в 39-м, сразу же после Халхин-Гола, и Батя стал его первым командиром. Сразу из комэсков. Не слабо, видимо, отметился у японцев. Да и у франкистов тоже. Два Красных Знамени[39] – это по нынешним временам очень даже нехило. С самого начала то ли забыли ввести в состав какой-нибудь авиадивизии, то ли специально так сделали, но полк, не называясь отдельным, фактически являлся таковым. Дислоцировался под Белогорском – поближе к Маньчжурии. Один из первых, полностью вооруженных «чайками» И-153. Перед Финской[40] летный и технический состав перебросили под Выборг, где уже ждала новая матчасть. Те же «чайки». Против финнов показали себя исключительно хорошо. Быть бы Бате сейчас комдивом, но на наше, а может, и не только наше счастье, не то чтобы поссорился, а скорее не выразил достаточной восторженности суждений в присутствии Мехлиса[41]. По слухам. В общем, на дивизию его не утвердили, и он вместе с полком вернулся под Белогорск осваивать новую матчасть в виде И-16[42] 29-й серии. Где летом 40-го к нему и присоединился свежеиспеченный отличник боевой и политической подготовки Костя Малышев. Самым что ни на есть младшим лейтенантом и правым (пока) ведомым третьего звена первой эскадрильи. Впрочем, Белогорск оказался ненадолго, поскольку три месяца назад полк получил приказ о перебазировании под Жабинку с целью прикомандирования к (но не ввода в состав) 10-й смешанной авиадивизии (сад). Сначала летающую братию распустили большей частью по отпускам, а тем временем наскребли по сусекам И-153-х, и вперед, благо «птички» привычные для большинства. Надо думать, именно такой вот несколько неопределенный статус с подчинением и развязал Бате руки. Нынче с утречка.

А вот и наши возвращаются. Передали, надо думать, привет. От Фролова с Петькиным, царствие ему небесное. Поскольку именно с того аэродрома взлетел тот разведчик. «Хейнкель» He-111[43]. Которого Фролов со звеном перехватил, обстрелял и заставил сесть в Кобрине. Поддался – именно так и было озвучено – на провокацию. Хорошенькая провокация! В самолете том наличествовал чуть не штаб офицеров вермахта, с аппаратурой и прочими нехорошими цацками. Готовились. Кого-то из них он еще и ранил, кажется. За что был жесточайшим образом вздрючен, с головы до ног обложен матюгами и забрызган слюнями в лицо аж самим ЧВСом[44]. Брезгливый Фролов не мог пустить такое дело на самотек и тем же вечером отправился на дезинфекцию по жабинковским шинкам. С верным правым своим ведомым Петькиным. После немца Батя оставил было его в комэсках. Тем более что перед начальством Фролов взял все на себя, разыграв идиота, правильно проинструктированного комполка и замполитом на предмет неподдавательства, однако не сумевшего удержаться от нажатия гашеток, имея перед собою столь лакомую цель. С черными крестами повсюду. Как его на самом деле Батя инструктировал, сам не слышал. Не мое звено уже было. К тому времени. Но полагаю, что Батя сказал, то Фролов и сделал. Отморозок, но с пониманием. Текущего момента и вообще. А вот пьянку ему Батя не простил. Всегда был чрезвычайно суров к пьяницам. Насколько могу судить по опыту Костика, достаточно нечастое явление в РККА. Не исключая и ВВС[45].