Прощание в Дюнкерке - Лариса Захарова

V

В кабинете генерала Гизевиуса сидел подавленный Фриц Дост и не мог до конца осознать, что Роберта больше нет… Да как же так!

Вполне возможно, что Дорна убили. Ведь Роберт и из преисподней откликнется, если стоит на ногах и способен спустить курок, — такую уж школу прошел. А Гизевиус надеется, что не все потеряно. Искать, конечно, необходимо. Нельзя же Роберта оставлять неотмщенным.

Фрицу не понравилось, что предварительный розыск поручили Лею. Этот давно готов сам закопать Роберта по самую макушку. Дост с неприязнью смотрел на Лея, который рассказывал, что за все это время только и сделал, что допросил Макса Боу да маленького Фреда Гейдена. Он, оказывается, надеялся, что таким близким людям, как Фред и Макс, Роберт мог доверительно сообщить, куда он направляется, даже намекнуть на дурные предчувствия.

А Лей, докладывая, с ужасом сознавал, что поручение отыскать следы гауптштурмфюрера Дорна заставляет его вести уже не двойную, тройную игру.

«Надо переходить в гестапо, — раздраженно думал Лей, — в этом СД можно заиграться. А возраст уже сказывается. И сердце шалит. Там, в гестапо, все просто. И ты сам в силу этой элементарной простоты отношений неуязвим. В гестапо я мог бы уйти с повышением. Напрасно я отказался в прошлом году».

Лей не без умысла начал с Фреда Гейдена, а потом смеялся над собой. Надо же, как меняются люди! Этот мальчишка, который все детство прокрутился то возле штурмовиков, то возле коммунистов, весьма себе на уме. Нашел место в жизни, никто не сбил с панталыку. Перед Леем стоял затянутый в новенькую форму шарфюрер СС — в струнку тянулся, рапорт чеканил слово к слову! Инструктор районного отделения организации «Сила через радость», выпускник «школы Адольфа Гитлера».

«Как лихо, — думал Лей, — жизнь, она такая, научит, заставит. Перекроит».

— Гауптштурмфюрер СС Дорн присутствовал среди почетных гостей на выпускном вечере в нашей школе, тепло поздравил. Поблагодарил начальника школы за воспитание молодых кадров партии…

— Куда потом намеревался отбыть гауптштурмфюрер Дорн, вам известно?

— Никак нет!

«Это хорошо, — отметил Лей, — что Гейден не знает, отчего и почему Дорну взбрело в голову возвращаться в Лондон, отчитавшись за «Святого», через Францию. Не знает, что из Берлина Дорн поехал в Париж. Следовательно, нигде не скажет об этом».

Лей уже хотел отпустить шарфюрера, но не удержался — взбесило, что этот так называемый «близкий Дорну человек» не оказался, как думалось, коммунистом, подпольщиком или — еще лучше — заключенным концлагеря. Вот что было бы славно. Доложить генералу Гизевиусу, что несостоявшийся родственник Дорна — преступный элемент. И в отместку этому безупречному офицерику Лей сказал:

— Стыдно, юноша. Исчез близкий вашему дому человек. Жених вашей покойной сестры. Сколько лет он материально поддерживал вашего отца! Можно сказать, помог вам выйти в люди. Может быть, Дорна и на свете уже нет… Но я не заметил в вас простого человеческого участия к его судьбе.

Лей увидел, как побледнел шарфюрер.

— К сожалению, у меня нет возможности помочь вам. Гауптштурмфюрер Дорн всегда относился ко мне, как к ребенку, и никогда не делился своими планами и делами. О чем я сейчас искренне сокрушаюсь…

Штурмбанфюрер СС Макс Боу был явно растерян. Он не видел Дорна и не получал от него известий с осени тридцать шестого года. Тогда вышла случайная встреча, сошлись старой компанией, был еще Фриц Дост. Он может подтвердить.

— А что, — поинтересовался Боу, — господину штандартенфюреру нужен компромат на Дорна?

Лей с брезгливостью прервал встречу.

Но сейчас рассказывал Гизевиусу, с каким участием, с какой горячностью откликнулись эти сыны партии на его призыв найти старого друга. Но, увы, их усилия напрасны.

— А что, штандартенфюрер, вы командировали их в Англию или к Люциферу? — с вызовом спросил Лея Дост.

Лей обескураженно глянул на Гизевиуса, но тот отвернулся, не защитил от наскока молокососа, жалкого инструкторишки генлейновского «Добровольческого корпуса».

— Надо было посмотреть старые дела Роберта, — продолжал Фриц, почувствовав поддержку. — Если Интерпол не забыл про иденовское досье, вполне возможно, Дорн арестован и выдан англичанам. Я сам тогда чудом вывернулся, а Роберт работал без прикрытия, прикрывал меня, и, между прочим, бювар заказывал лично… Это раз. Два — Испания. Там бежал подследственный Хайнихеля…

Лей изменился в лице, и Дост позлорадствовал, что сумел дать фору старой ищейке, не зря четыре года учился на юридическом, жаль, не удалось закончить.

— Этот подследственный, — продолжил Фриц, — знал Дорна как нашего офицера. Умножаем это рассуждение на комбинацию Роберта с профессором Дворником. Надо прозондировать, на что способен бывший подследственный Хайнихеля, и ответить на вопрос, не он ли подставил Дорна чехам, словакам и прочей тамошней славянской швали.

— Мне кажется, — тихо заметил Лей, — штурмфюрер придает слишком большое значение операции Дорна с Дворником. Но это простительно, герр Дост наилучшим образом знает именно чешские проблемы.

И Лей снова возблагодарил судьбу, что никто не может подсказать ни генералу, ни штурмфюреру Досту, где действительно следует искать Дорна. Если он жив, разумеется, в чем Лей сомневался. За прошедшее время можно пять раз выкачать из Дорна всю информацию, доказать его причастность к разоблачению убийц Дольфуса и отправить к праотцам.

— Интерполом я займусь сам, — подвел итог генерал Гизевиус, он надеялся на помощь Даллеса. Как это сразу не пришло в голову запросить Интерпол? Болван, однако, этот Лей… — А вы, штурмфюрер, выявите все связи бывшего подследственного лейтенанта Хайнихеля. Надо сообщить Канарису, что накладно держать в аппарате идиотов, у которых то и дело все валится из рук — то подследственные, то секретные документы… Подумаешь, герой Рейна! Кто об этом помнит!

Лей занервничал. И совсем ему стало неуютно, когда наутро Дост доложил, что доктор медицины Карел Гофман — пацифист, прежде замеченный в связях с КПЧ, судетский немец, ныне, после обработки Дорна, бесспорно, сотрудничает с Судето-немецкой партией. В его окружении заметную роль играет Иржи Краух. Лей счел это дурным знаком.

VI

Из сапожной мастерской Лиханов автобусом поехал в посольство СССР. Он уже был там в день приезда в Варшаву. Из окна автобуса Лиханов увидел особняк, обнесенный литой оградой, за оградой липы роняли бронзовые листья, рдели клены. «Здесь работают русские люди, — подумал Лиханов, — почему они не посадят под своими окнами березы? Или это только мы, отверженные, так дорожим символикой?»

Входить за ограду было страшно. «Это последний шанс. Если и здесь отказ — гнить моим костям в польской земле», — заверениям сапожника с Маршалковской Лиханов не слишком доверял, как ни заставлял себя. — Не верить Вайзелю я не могу, значит, не могу не верить тому господину, с которым встречался в галантерейном магазине. Если не верить им, что останется? Но как верить Дорну?»

Лиханов глубоко вздохнул, толкнул чуть скрипнувшую створку ворот, пошел к зданию с Гербом СССР на фронтоне.

Все произошло как-то буднично. Лиханов смотрел на женщину, оформляющую его документы, видел тонкий пробор в темных волосах, недорогие серьги в мочках ушей и чувствовал, что для нее то, что составляет смысл его жизни, — обычная операция делопроизводства.

— Поставьте, пожалуйста, личную подпись здесь и здесь, — устало указала она на бумаги, обмакнула перо в чернила и протянула ручку Лиханову. — Пожалуйста…

Дрожащей рукой — все это напоминало сон — Лиханов расписался. Впервые за много лет по-русски, с ятем на конце.

Женщина подняла голову:

— В следующий раз, Борис Петрович, свою фамилию пишите короче. «Ять» упразднен в новой орфографии.

Лиханов встретился с женщиной глазами: она улыбалась.

— Счастливого пути. Поздравляю вас. Железнодорожный билет получите завтра по нашему ордеру, он в паспорте. А здесь — небольшая сумма: как мы говорим, подъемные. Как дома будете, с работой вам помогут. Биржа труда, вы, наверное, знаете, ликвидирована, но рабочие руки очень нужны, очень, во многих и многих отраслях народного хозяйства. Желаю успеха.

Лиханов взял паспорт. Серп и молот на обложке вдруг раздвоились, стали неясными. Женщина опустила глаза. Потом встала, подошла к окну, поправила штору. Посетитель не уходил.

— У вас есть ко мне еще вопросы? — спросила с нарочитой деловитостью в голосе.

— Почему мне так долго отказывали?

Женщина глянула недоуменно.

Лиханов повторил с нажимом:

— Почему меня так долго не принимала Родина? Посмотрите мои бумаги, посмотрите их внимательно. Я толкался в приемных полпредов в Париже, Лондоне, Берлине, но я все тот же, с теми же грехами и ошибками. Что, меня вдруг черненьким полюбили?!