Территория пунктира - Олег Велесов

— Считаете, быть съеденным лучше?

— Нет, не лучше. Но это не так болезненно. Знаете, сколько дней человек умирает на колу? А так у нас остаётся шанс выжить. В конце концов, законы экономики никто не отменял. Им нужны работники. Рабы. Переводить нас на еду неразумно. Неделя, две, может быть три — и мы доберёмся до этой проклятой башни.

Как же он верил в то, что мы находимся в Вавилоне. Наивный. Но пусть верит, а я всё-таки попытаюсь свалить. Одному даже проще.

Глава 2

Ночью сбежать не получилось. Как ни крути, а мне нужна обувь. Сначала я приглядывался к сандалиям Самуила, они пришлись бы в пору, но разувать стариков не самая лучшая идея. Господь за это обязательно покарает. Другой подходящий под нужные размеры вариант находился на ногах человека впереди. Он был одним из тех, кто намеревался отобрать мой хлеб на первом привале. Здоровый мужик, снять с него сандалии — дело чести. Разберусь с ним на следующей ночёвке.

А пока что мы тупо плелись по дороге, подгоняемые бичами. Ступни мои отдыхали, утопая в толстом и мягком слое пыли. По бокам тянулась опалённая солнцем местность, сухая и почти безжизненная, если только не считать нас и парящих высоко в небе орланов.

— Егор, — окликнул меня Самуил.

Разговаривать не хотелось, но я всё же отозвался.

— Да?

— Попробуйте вспомнить, как вы здесь очутились. Что с вами было до того, как вы почувствовали себя в колонне?

Честно говоря, я и без подсказок со стороны пытался сделать это, но как обухом по голове. Крутились какие-то обрывки: дым, огонь, рожа Данилова.

— Я работал в пожарной охране…

— О, вы пожарник!

— Нет, я пожарный. А пожарник — это жук с оранжевыми подкрылками. Прошу меня с ним не путать.

— Простите, — смутился Самуил. — Я не часто сталкивался с представителями вашей профессии, можно сказать, никогда не сталкивался. Простите, пожалуйста…

— Ладно, проехали.

— И всё же попробуйте напрячься. Может, вспомните что-то.

Я закусил губу. Утро началось, как я уже говорил, с бутерброда и автобуса. Потом Данилов, развод, занятия по распорядку. До обеда мы сидели как мышки: ни вызова, ни начальства. После обеда словно прорвало! Прикатил штаб, понеслись разборки, затем поступил вызов на двухэтажную деревяшку, после неё, не заезжая в часть, на подвал в центре города. Перед ужином отправили в другой район, но не доехали, вернули, а потом снова деревяшка. Горел частный дом в пригороде. Мы развернулись, протянули рабочую линию. Костя Полозков со стволом полез на чердак, Саня Горохов за ним подствольщиком. Кто-то из зевак крикнул: Хозяйка в доме! Я рванул дверь, сунулся проверять… И тут всё кончилось. Вроде, был шум, что-то обвалилось…

— Нет, не помню. Работал на пожаре, какая-то комната, запах гари. А потом просто выключили свет.

— Наверное, на вас что-то упало. Что-то тяжёлое.

— Такое в нашей профессии случается, — кивнул я. — Балка или вообще вся крыша… Думаете, пытаясь спастись, я переместился из двадцать первого века сюда?

— Не целиком.

— В смысле?

— Ваша душа. Ваше «я». Тело осталось на том пожаре.

Я похлопал себя по коленям, по груди.

— А это тогда чьё?

— Кто-то из местных жителей, судя по виду, весьма крепкий мужчина, но не слишком удачливый. Ваше «я» оказалось сильнее его собственного, и вытеснило или зажало где-то в глубине сознания.

— Это теория?

— Это логика. Я так же нахожусь не в своём теле. Дело в том, что я не терплю растительности на лице, а здесь, как видите, целые заросли, — он огладил бородку. — Просто получилось так, что этот носитель подошёл под меня более всего, и моё «я» заняло его тело. А вообще наша с вами ситуация, весь мир — это как территория пунктира…

— Территория пунктира? — переспросил я.

— Да, именно так. Видели на карте границы государств? Они обозначены сплошными жирными линиями, как нечто твёрдое, устоявшееся. А если территория спорная, то её обводят едва видимым пунктиром. Так вот территория времени не имеет чётких границ. Она всегда условна, всегда спорна.

Во всём, что говорил Самуил, чувствовалась реальность, и я согласился с его выводами.

— Ну а что произошло с вами?

— Самоубийство. Да, да, не смейтесь, я убил себя сам… Я хорошо помню своё душевное состояние: смятение, стыд, полное отречение от всего, что любил и во что верил и, как следствие, пустота. Я думал, меня ждёт избавление…

— Или котёл с кипящей смолой.

— Или котёл, — послушно кивнул Самуил.

— Но вместо этого получили новую жизнь. Повезло.

— Ещё неизвестно, что хуже.

Его рот исказила грустная улыбка, глаза повлажнели.

Мне было откровенно жаль его. С каждым днём и даже с каждым часом он становился меньше в размерах, видимо, та пустота, в которую он погрузился в предыдущей жизни, переместилась вместе с ним в эту, и теперь через трубочку тянула из него последние соки. Вот почему он не хотел сопротивляться — он умер ещё до того, как попал в эту колонну. А я…

Я так просто не сдамся. Этой ночью я сбегу. Обязательно. Тем более что в голове бесконечным потоком крутилась одна и та же мысль: беги, беги, беги. Как будто кто-то со стороны навязывал мне её, и даже более того, убеждал, что всё получится.

Значит, решено — сегодня ночью.

Опираясь на сюжеты прочитанных в юности шпионских романов, я решил, что лучшее время для побега — полночь. Каторжане спят, часовые зевают. Когда небо покрылось звёздами, а костры потускнели, я встал и прислушался. Уставшие за день люди сопели, похрапывали, кто-то стонал. В ореоле мерцающих костров двигались фигуры караульных.

Лавируя между телами спящих, я подобрался к мужику, чьи сандалии присмотрел днём. Он лежал на спине, и пока я разувал его, ни разу не дёрнулся. Завтра утром он очень удивиться, увидев свои босые ноги.

Обувшись, я почувствовал себя увереннее. Ещё бы нож, а лучше фалькату. Да, фалькату. И копьё… Чувство было такое, что я знаю, как ими пользоваться. Стоило мне подумать о мече, как плечи сами повелись для удара, а тело сгруппировалось. Я однозначно, а вернее, мой носитель был обучен военному ремеслу, по крайней мере, его основам.

Ладно, возникнет возможность — проверим, а сейчас надо выбираться. Летом ночи не стойкие, скоро начнёт светать, и я должен уйти от этого места как можно дальше. То же чувство, подсказавшее, что я умею пользоваться холодным оружием