Город, в котором... - Татьяна Набатникова

— Рита! У нас все в порядке? — испарина выступила.

— Все в порядке, все в порядке, продолжай.

— А анекдоты — небось и неприличные?

— Ой, не будь занудой! Лучше продолжай, как ты их всех там, а?

— Ты смеешься?

— Наоборот, горжусь тобой, что, не видишь? — и зевнула.

Отлично! На другой день снова нарушила уговор и позвонила после большого перерыва:

— Извини, заболталась опять. Мы тут сидим в ресторане, обедаем с моим вчерашним знакомцем. Забавный такой мужчина. Ухохатываюсь. Ну, что нового?

Через полчаса уже стоял на пороге обеденного зала, весь из себя бледно-зеленый. Оглянулась, а лицо все еще сохраняло то выражение, с каким обращалась к сотрапезнику: румянец, лукавство.

— О-о! — пропела. — Знакомьтесь! Это Прокопий Матвеевич, а это…

Прокопий не свел с нее упорного взгляда.

— Рита! Я прошу тебя наверх! — приказал.

Поколебалась, подчиниться ли. Не рабыня. Но ничего, это даже интересно. Повиновалась.

Едва за ними закрылась дверь, она напала первая:

— Только не надо мне предъявлять счетов! Я думаю, по счетам я расплатилась! А? Не так разве? Если ты мне хочешь сказать, что, как это, лишаешь меня всех прав состояния, — что ж. Как говорится, бросай — меня подберут!

— Я его убью. Я вас обоих убью… — прошелестел он.

Даже испугалась: сейчас хватит его тут кондрашка, чего доброго. Но тона не поменяла.

— Не надо красотищи. Вы уже не люди — вы портфели. А портфели друг друга не убивают.

И отошла к окну, впала в задумчивость, забыла о Прокопии. Видно было, он борется в себе: то ли прищучить ее тут, показать ей, что с ним шутки плохи, то ли… И, как штангист, не взяв решающего веса, уткнулся лицом в кулаки, сморщился, горько посетовал:

— Я-то думал… Я думал, у нас не сделка! Он думал!

— Я тоже думала, у нас не сделка! — быстро ответила Рита. — А ты меня просто купил!

— Не купил! — шептал, чтоб не заплакать. — Я дарил тебе!

— Ты хочешь, чтоб я была твоей рабыней. Ты ничего не хочешь сделать ДЛЯ МЕНЯ! Тебе надо только, чтобы я служила тебе! Как золотая рыбка, была бы у тебя на посылках!

— Рита! Это не так!

— Ну докажи!

— Как? — с надеждой.

— Ну, как… Обеспечь мне перспективу жизни. И не в качестве твоей наложницы, а всерьез! …Сам как начинал? — подсказала. Голос подвел, задрожал от нетерпения. — Через «Загранэнерго»…

Это его сразило. Отрезвило. Обозлило.

— Ага, — понял он. — Ты бросаешь меня, а напоследок хочешь еще и разжиться чем можно. Ты хочешь, чтобы я лестницу преуспеяния строил твоему мужу. Рита, а не кажется ли тебе все же, что это немного… слишком?

— Вот видишь! — не сробела Рита. — Между прочим, преуспевание моего мужа — это в первую очередь мое преуспевание! А ты для меня ничего не хочешь сделать! Ты хочешь только меня — для себя. Вот и все твое эксплуататорское ко мне отношение!

— Нет, Рита, нет! Все что угодно для тебя — но при чем здесь он? Ведь в этом есть что-то такое… тебе не кажется?

— Не кажется! Он, между прочим, будет там вкалывать. Развлекаться и смотреть мир буду как раз я. И вовсе, кстати, это не значит, что я тебя бросаю. В конце концов, я вернусь. И буду, по-моему, еще не слишком старая для тебя, — слукавила немножко. Ну, для дела.

— Рита!.. — слабо сказал Прокопий и взялся за сердце.

Их поколение, негодяи старой закваски, они все-таки хоть держатся еще правил их демагогических игр, и в рамках этих правил с ними можно иметь дело. Они, как волки, не смеют перепрыгнуть через флажки. Это новый, молодой негодяй перешагнет через что хочешь, его демагогией уже не возьмешь, он просто даст тебе ниже пояса, и все.

— Нет, ты никак не хочешь меня понять! — наседала. Тут скорость, главное, не потерять, как на вертикальной стенке.

— Рита, мне и осталось-то, может, года два всего… Ну, совсем слюни распустил!

— Не подходят мои условия? Что ж… Я даже из гостиницы не съеду, у меня еще отпуск не кончился. Я устроюсь, ты не думай. Я уже убедилась.

— Только не надо угрожать, — бессильно взмолился.

— А раз ты не хочешь по-человечески…

Таким фальшивым, таким врущим тоном с пьяными разговаривают, с сумасшедшими, лишь бы унять. А Прокопий хуже пьяного, хуже сумасшедшего: он старый. Загнали его в угол и протягивают спасительную веревочку обмана. И он за нее цепляется, лишь бы не остаться в этом безвыходном темном углу.

— Ладно, — сказал. — Посмотришь мир.

И Рита щедро вознаградила его. Пусть вдолбит себе в башку, что в его возрасте надо оплачивать любовь.

Рита выглянула в иллюминатор на землю, укрытую снегом, разлинованную темными лесополосами. Вот так же представлялись ей сейчас с высоты полета прежние ее флирты — ничтожные, имевшие целью лишь убогое, где-то даже бескорыстное развлечение. И вот жизнь приобретала масштабность, набирала высоту! Держись, Рита!

Она возвращалась домой с чувством полководца-победителя, где силой, а где хитростью завоевавшего для своего государства новые земли.

Все ее знакомые виделись ей тоже сверху, слившись в нерасчленимый рой. Копошение их забот ничтожно. Один только Горыныч выделялся из роя — своим презрительным лицом — и все что-то усмехался, как будто видел ее насквозь. Вот с кем ей тесно на одном земном шаре. Вот кто не дает ей житья — этим своим презрением, этой непобедимостью (а она уповала на женскую свою над ним победу, как на последнее оружие), этой проницательностью и непроницаемостью. На новоселье: «Ну что, как тебе хибара?» — принялась цеплять его. Чистосердечно вздохнул: «Много бы я дал, чтоб быть на вашем месте. Квартира что надо». — «Сама знаю. А где твоя Валя, кстати, почему ты ее не привел?» — посмеиваясь. Она уже знала ответ, он и последовал: «Нечего делать!» Рита залилась счастливым смехом — приятно ведь, когда угнетают не тебя, а других женщин. (Так им, впрочем, и надо. Такую покорную корову, как жена Сани Горынцева, невозможно не угнетать. Она да еще эта смирнеха Ольга. Они просто сами просят этого. Они на это рассчитаны.) «Горыныч, у меня есть одно подозрение, помоги мне его разрешить, — посмеивалась Рита. — Вот знаешь, есть такие женщины, которые в любую жару имеют на себе полный комплект белья, а на стук в дверь всегда на всякий случай визжат «ой, нельзя!». Ну, сознайся, твоя жена — ведь в полном комплекте белья, а?» — «Дура», — отвечал Саня беззлобно, а Рита победно хохотала: зацепила, зацепила! Но далеко не всегда он оставался таким безобидным. «Как тебе удается, Рита, сделать пюре из такого крепкого парня, каким был твой муж? Классный лыжник был, бесстрашный, а теперь стал ручной — и ладно бы в хороших руках, а то!..» Погоди, Горыныч, погоди. Еще посмотрим, сам станешь ручной и послушный… Тогда же, на новоселье, и хотела начать, да Семенкова жена все испортила: явилась, ворвалась, и не кому иному, как Горынычу, пришлось уводить ее домой, успокаивать, и все такое. Они развелись вдруг, Семенковы, — со смеху умрешь, она в стирку обнаружила у него в нагрудном кармане рубашки табуляграмму с начислением зарплаты, и вскрылось, что он не донес ей двадцать рублей. С этого все началось. И вот он в горячке ссоры даже пришел на новоселье, хотя никогда не ходил ни на какие сборища, потому что не пил, а складчина с пьющими равная, получалась ему пустая трата. А тут пришел, воспротивилась душа. Тогда Людмила его прибежала следом и давай кричать, что это он, он спер магнитофон; стояла в дверях комнаты в пальто, с мороза, докрасна раскаленная внутренним огнем, — и все притихли в испуге, и стало слышно в тишине, как Рита досмеивается — она как раз и танцевала с Семенковым… И вот безвозвратно развелись, а как дружно столько лет наживали добро! Позвал их летом Семенков на дачу (чтоб Юрка помог ему баню срубить), и, как только выгрузились, Людмила сразу давай хлопотать и печку разжигать, а Рита разделась да и подалась с дочкой загорать на полянку. Вот у Людмилы морда-то вытянулась от злости. Юрка потом рассказывал, что, пока они рубили баню, Людмила все вздыхала: «Вот у меня несчастный характер: не умею отдыхать! Пока работа не сделана, у меня совести не хватает присесть! С таким характером ведь долго не протянешь!» К обеду явилась Рита, вся поджаристая, и со смеху внутри себя помирала, как Семенков с Юркой перетягивали канат: кто кому тут одолжение сделал. Семенков: «Что значит свежий воздух, солнце, природа! Что значит здоровый мужской отдых (именно это слово подчеркивалось) — просто на глазах силы копятся!» А Юрка ему невинно замечал: «Все-таки здорово, что мы с тобой такие справные ребята, а то ведь для этой работы, по-доброму-то, надо штуки четыре мужика! А если нанимать, так обошлось бы, наверное, в энную сумму!» — «Да ты что, нанимать! — возмущается потный Семенков. — Такое удовольствие уступать в чужие руки! Да такого случая мужику никогда не надо упускать! В кои-то веки так пропотеешь, да под солнцем, да в разминке! Вот Пшеничников — дурак дураком, а говорит иногда толковые вещи: насчет того, что солнечная энергия через кожу может напрямик усваиваться организмом. Мы с тобой счас знаешь сколько этой энергии начерпали? Э, потом спасибо скажешь! Я прямо чувствую, как мы здоровеем на глазах!» И еще добавлял: «Вот сколько все же съедает поработавший-то человек — не работавший сроду бы столько в себя не впихал». А Людмила тут же ехидно вставляла: «Просто свежий воздух. Вон Рита и не работала, а аппетит все равно хороший!» Вот же вам! Так и надо! Правильно Горынцев не захотел с ним в одной вахте работать.