Дорога на Урман - Сергей Плеханов

По таежной тропе растянулась цепочка всадников. В середине тяжело шагала лошадь, на которой поперек седла висел связанный Стахеев.

Иннокентий то и дело пытался размять опутанные веревкой руки, распрямить затекшую спину, но куда там — тело словно налилось свинцом, перед глазами шли кровавые круги. Мерно вздувался и опадал потный бок лошади.

— Как какого-то… носом к пузу… — бурчал пленник. — Что я, по своей воле в машину эту залез?…

— Чего ты там гундосишь? — прикрикнул на него ехавший следом бандит в засаленной кепке. — Живо у меня юшкой умоешься.

Он пришпорил коня и, обгоняя других, унесся вперед, пристроился рядом с Кабаковым.

— Василий, ну чего ты этого легаша с собой тащишь? Ей-богу, сердце не на месте. Позволь я ему брюшину пощекочу…

— Не мельтеши, Желудок. Сам знаю, что к чему. Парень-то, может, и сгодится на что. На дело брать его с собой все одно не будем. Узнаем, мент он или взаправду мобилизованный. — Кабаков некоторое время молчал, о чем-то размышляя. — Если не легавый, кое-чего порасскажет полезное. Он ведь по приискам мотался, следственно, и дорогу до них знает, а главное сколько верст от каждого до райцентра…

Василий вдруг умолк, словно спохватившись, что сказал лишнее и с неудовольствием посмотрел на Желудка. Но широкое туповатое лицо бандита не выражало ничего, кроме покорности. И Кабаков, сощурив глаза, проговорил:

— Ну, а ежели… то пришить всегда успеем. А ты пока вот что: глаз с него не спускай ни днем, ни ночью. Головой мне за него отвечать будешь.

Колыхание ветвей, мелькание стволов, размеренное движение лошади… Стахеев постепенно перестал замечать происходящее вокруг.

Очнулся от резкого окрика над самым ухом. Кто-то грубо рванул его с седла, и Стахеев мешком упал на землю. Подняв голову, он увидел, что банда спешилась на обширном пустыре, сильно заросшем кустарником. Кое-где виднелись остатки зданий, приисковых сооружений.

Всадники сгрудились возле приземистого полуразвалившегося барака. Навстречу им появился низкорослый орочен с красным лицом. Суетливо подбежав к Кабакову, взял поводья его коня. До Стахеева, казалось, никому нет дела. Полежав с минуту, он с трудом сел, а когда попытался рывком переместиться к замшелому пню, чтобы опереться на него спиной, то неловко завалился набок, больно ударившись плечом о камень. Послышался хриплый смех.

Иннокентий поднял голову и встретился со злобным взглядом коренастого бандита, расседлывавшего лошадь. Широкое конопатое лицо, поросшее густой щетиной, хранило выражение неизбывной скуки, словно он давным-давно узнал цену этому миру и составил о нем весьма невысокое мнение.

К лежащему на земле пленнику вразвалку подошел Кабаков.

— Значит, говоришь, Кеша, в гости пожаловал? — Он приподнял носком пыльного сапога лицо Иннокентия. — А слыхал небось пословку такую: незваный гость хуже татарина?

И, отходя от него, бросил конопатому:

— Развяжи парня, Желудок. Да пусть поесть ему дадут — как всем.

Желудок раздраженно перерезал ножом веревки, опутывавшие Стахеева.

— Ищь, цаца! Свинцовой крупой его накормить бы…

И, ткнув Иннокентия рукояткой ножа в ребра, он ядовито вопросил:

— Может, вам, гражданин легавый, маёнезу?…

Стахеев, сев на землю, принялся растирать затекшие руки, блаженно щурясь на солнце. На мгновение ему представилось, что все происшедшее с ним за последние несколько суток привиделось ему во сне, что сейчас мальчишеский голос взводного Сергеева врежется в тишину, и снова будет бег вверх по голому склону холма, будет немецкий окоп, торопливые удары штыком, хрипы умирающих…

Запирая дверь служебного кабинета, Жуков вдруг ощутил, что за ним наблюдают. Резко повернувшись, он увидел: кто-то отпрянул от приотворенной двери начальника отделения службы. Разом подобравшись, он в несколько шагов пересек пространство коридора, разделявшее оба кабинета.

Постоял, прислушиваясь, и решительно распахнул дверь. Перед ним застыл Вовк — нахохленный, с насупленным лицом.

— Ты чего, Федор? — обескураженно спросил замполит.

— А ты чего?

— Да я… думал, чужой кто…

— Вот и я думал. — Вовк повернулся на каблуках и прошел к столу, как бы давая понять, что намерен работать.

Выйдя из райотдела, Жуков с минуту постоял на крыльце, потом озадаченно пожал плечами и не спеша направился к столовой. Тут его и увидел Гончаров.

— Что это ты?… Сам не свой…

— Да… — неопределенно махнул рукой Жуков. — Федор чудит чего-то.

— А-а, — улыбнулся начальник штаба. — И тебя решил пасти? Он уж сегодня подъезжал к Боголепову: предлагаю-де объявить отдел на казарменном положении. Чтобы никто никуда не отлучался до конца операции.

— Зачем такие строгости? — недоуменно спросил Жуков.

— Подозревает, что кто-то из отдела на банду работает. Может, даже из штаба ББ. Вот, чтобы не передал кто-нибудь про Стахеева…

— Он что, сдурел? — Жуков едва не задохнулся от возмущения. — Да если б так было дело, бандиты давно уже про него прознали.

— Вот и Боголепов так ему сказал.

Возле сложенного из камней камелька разлеглись на траве члены банды. Перед ними стояли миски с похлебкой, на дощечке лежала горка хлеба, нарезанного крупными ломтями.

— Принеси там… с устатку надоть, — сказал Кабаков.

Невысокий краснолицый орочен, которого здесь держали то ли за прислугу, то ли за кашевара, поспешно кивая, скрылся в бараке. А когда появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль.

— Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, — сказал Желудок, кивнув в сторону барака. — Может, полегчает бедняге.

Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, уже вторую неделю лежал пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная команда.

— Не надо, однако, — с какой-то странной улыбкой, похожей скорее на гримасу боли, отвечал орочен. — В животе дырка, нельзя ему… воду и ту нельзя…

— А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, — раздраженно передразнил Желудок. — От всего она, матушка, лечит… А ежели суждено помереть, так уж лучше напоследок врезать…

— Отчепись, — лаконично приказал Кабаков, и Желудок умолк.

Когда, обходя сотрапезников с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен щедро наполнил кружку Иннокентия.

Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.

— Ханжа, — пояснил наблюдавший за ним Кабаков.

— Ну и травиловка, — сказал Стахеев. — Не-ет, наш сучок лучше.

Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся жадно нюхать хлеб.

— Пятое число, — задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой. И усмехнулся: — Юбилей! Завтра второй месяц пойдет как мы здесь.

Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса, обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился что-то сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки и склонился к раненому, то разобрал:

— Я прошлый год пятого июля расписываться собирался… Не повезло…

— Ты чего, эй, мент? — Желудок с подозрением уставился на Иннокентия. — Пиявку проглотил?

— Да нет, Севастополь вспомнил, — еще не придя в себя, ляпнул Стахеев.

— Это с чего? — заинтересовался и Кабаков.

— Да вот как раз пятого июля я туда приехал, в сороковом году, — на ходу сочинил Иннокентий.

— На кой хрен? — так же подозрительно вопрошал Желудок.

— А-а, путевку мне на шпалозаводе дали…

— Стахановец, что ль? — враждебно-презрительно спросил один из бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различия.

— Какой там! Даже в профсоюзе не состоял. — Иннокентий уже оправился от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то особенно развязно, без надобности жестикулируя.

— Врешь, — убежденно произнес Желудок. — Путевки только коммунистам и стахановцам дают.

— Ксплуататоры! — злобно пробурчал бандит в солдатском обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.

— Да побожусь! — Стахеев уже стоял на коленях и, позабыв про еду, вдохновенно врал. — Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на сверхурочной погрузке три дня стоял — хошь не хошь норму перекрыл. Директор гля на доску — ну, где передовых-то за неделю пишут, — смотрит он, значит: Стахеев. И — дать, мол, ему…

— Ну чего было-то? В Крыму, то есть, — уже с интересом спросил Желудок.

— Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада…