Echo - Шепелев Алексей А.

А где ж Милорепа?! — спросил я.

А на Пасху мы тоже купили четыре флакона боярышничка на троих и полтора литра самогона лимонного не помню на скольких, плюс пиво — ка-ак Господа восславили!!!

И-и-их, тьпфу! Саша-Саша, жизнь наша…

Репинка твоя дома небось, где ж ещё — на диване лежит, лупится в телевизор без звука, слушает центр, бренчит своими лапками на гитаре, играет на компе в каких-то коней и читает Фрейда.

И всё это одновременно, заметьте!

На то она и Репа!

Вдруг в сумерках мне показался какой-то знакомый жумпелок, лосинчики. О, да это ж Ю-ю чешет! Не то — не то, двойной союз. Мы свернули за угол, а я всё оборачивался.

Что засмотрелся — уть-уть, да?! — басил Саша.

Да! — отрезал я, а сам подумал: что она тут добывает, вдруг ещё меня увидит.

Проститутка?!

Нет!!!

Да ка-ак ска-а-зать…

Вон проститутка! — я показывал на девку в сапогах.

Я говорю: надо Репе позвонить. А Санич: сейчас унасосим бутилочку и позвоним. Мы зашли, нашли то что искали — пластиковый хрустящий стаканчик — и, едва ополоснув его «Яблочком», стали пить, а потом курить.

Щас бы подудеть…

Чаво?!

Дури, планцу бы курнуть; мы вчера… (повисла пауза, эхо, шаги — показалась девушка или, я бы сказал, деваха).

Она, едва коснувшись нас взглядом, прошла в сортир. Я хорошенько, конечно, коснулся ее ягодиц… но она, слава богу, не заметила.

Она прошла обратно.

Ты знаешь, Саша, у существ мужского пола сексуальные фантазмы — фантазии, желания там, мастурбации — направлены как правило на левых леди, которых ты и видишь-то один раз в жизни — в троллейбусе, в очереди…

…в сортире…

Как ты остроумен, Саша! (я, впрочем, расплылся в пьяной улыбе) тебе в КВНе пора участвовать — шутки шутить. Это только в ошепелёвских рассказах в сортирах фантазия буйствует, а в так называемой реальности такого…

Ну шутник, шутник! Я просто её знаю, это Ксюха.

Что за Ксюха?

— Тоже здесь, на Кольце, тусуется.

Мы спустились (туалет на 3-м этаже), выясняя, что у женщин фантазии суть именно фантазии и именно эротические — пляж, море и «педрило мускулистый» увивается поблизости… в плавочках в обтяжечку (ненавижу — я всегда хожу в семейных трусерах), — к таксофону на углу того же дома (где почтамт). «Вот гавно», — сказал я. «Блядь, это ж говно», — согласился Санич, но как бы независимо от меня. «Была б моя воля, я б вам устроил феминизм, б! (меня уж понесло — хотя уж давно наверно). Все, все феминистки — дуры природные!» — «Кроме матушки Марии Арбатовой!» — он уж опять шутил, кэвээнщик попсовый. — «Ага, а-ха-ха, и Юлечки Меньшовой! Ты видел её голой в фильме этом?.. «Do it, Manja!» Я прям не могу! Бистро чтой-то она застарела как-то…» — «О, а я что видел, еба-а-ать! Уть-о-оть! Ну, которую ты любишь…Андрееву с 1-го канала!» — «Тоже ню что ли?!!» — «Не-ет! (он весь удох) вторую половину!» — «Какую вторую половину, удодец?» — «Ну, она за столом сидит дополовины, а, так сказать, вторая половина под столом…» — «А-а! А такой был в 15-м, кажется, веке художник по имени Мастер Женских Полуфигур!» — «Нижних полуфигур?» — «Нет!!! Уть, уть, уть! Катенька моя, уть-оть, уть-ать, оть-уть!» — «Хе-хе, родной, у неё муж есть — серб какой-то — увидел её в своей Герцеговине по телевизору и примчался, не ты один такой!» — «У неё такие припухшие присиневшие глаза бывают — половой жизнью живёт (какое отвратительное предложение я тебе, Саша, предложил!). Меньше четырёх раз — это надругательтво над самой её природой. Если, допустим, начать в час, уснёшь в четыре, если не в пять, а вставать в восемь, если не в семь… Ну хоть и в десять… Ну какое отношение я имею к этой Кате? Никакого! Я вижу её каждый день. Ведь можно любить человека, если видишь его каждый день? Вижу и слышу её каждый день. У себя дома! Как же мне её не любить?! Меня иногда посещает видение (теле-видение!), как она перед самым эфиром идёт писать — по коридорчику Останкино, в сортирчик, спускает на ботиночки юбочку (или штаны на туфельки? — ни разу не видел её вторую половину!), V-образными пальчиками стягивает V-образные трусики… И это — она! Она — та, что на экране — серый костюмчик, пробор на головке, хорошие реснички и губы, серьёзно говорит о мировых событиях, без запинки, чуть улыбается при прощании… Самолёты падают, лодки тонут, все воюют, всё взрывают — а Катенька всё-это должна переваривать, проговаривать!.. Именно так я представляю Настасью Филипповну! Ну ничего, я тоже… это перевариваю — специально смотрю новости! Весь мир познаю через неё, другие передачи я не смотрю… Я с тобой, Катя, Катрин, Кати, Катюша, Кейт, Каттенька моя! котёнычек ты мой!.. (я уже начинал отламывать таксофон) — «Ты будешь звонить или нет?!» — заорал вдруг Саша.

Сынок, — говорил я Репе, — приходи — я приехал! Мы с Сашей «Яблочку» пьём.

(«Пьём»! — ухмыляется Саша, подразумевая, что уже выпили.)

Да конечно, подумалось мне на бэкграунде, налицо так называемая идеализация — позабыл все свои бэк-рефлексии: все её, Катеньки, нерусские интонации, постоянную подвижность лебяже-белокожей шеи вслед за суфлёром!.. Ну да что ж!..

— Да как-то поздно, уже девять, да и денег нет, завтра может, да и как-то влом, завтра… — нехотя отвечал «сынок», как бы зевая. Тут из-за угла выскочила эта Ксюха, и вновь зацепившись за нас взглядом, даже кивнула — мол, привет.

О! Ксюха! — окликнул ее Санич, — позвони сынку.

Кому? Какому сынку?!

Да Репе. Нежно так скажи: приходи, Репинка, на Кольцо и всё такое — ты ж его знаешь, в смысле…

Знаю как — не так уж…

(Репинка, она, как вы поняли, мужского пола, хотя и женского рода — она очень мужественна, но всё равно по-мумитрольски мягка, розовата и сладковата; я обозвал её секс-символом филфака, но для неё, конечно, такая локализация… Итак, пользуясь случаем, раскроем секрет ея магической привлекательности — кстати, очень простой — записывайте… Когда она сидит у нас на кухне — вальяжно развалившись, конечно, по-другому ей и не пристало — меж ног у неё видится нечто существенное и неприличное, оскорбительное лично для христианских чувств О. Ф., и он, с безумным взором и жестом юрода, напоминающего какую-то картину (например, «Иван Грозный и сын его Иван» или «Искушение Св. Антония»), вперивает перст и возглашает: «Глянь!!!». На что Репа довольно-таки самодовольно отвечает: «Это покрой такой!» — сразу вспоминаются интересные, так сказать, «фишки»: феминистический эвфемизм «мужское достоинство» и их же покрывающий его (а то и подчёркивающий!) товарный фетишизм: «Натуральные «Левайсы» — ну и что, что из сэконда, зато стоят больше новых ваших!». Конечно, говорим мы, если надеть рэперские суперрепоштаны с их мотнёй, то какой тут покрой! В сэконд-хэндах же она закупает себе различные курточки — но все они, штук десять, независимо от сезона, материала и цены, доходят у неё до пупка, чтобы всегда был виден покрой. Вот и всего-то…).

Птьфу! Как знаешь, так и звони, можешь не представляться, только не груби! Алексея спроси.

Ладно, оф’кей.

«Это Ксю, Лёш… На Кольце… Была со мной, но ушла… Может появится ещё… Ну вот я и думаю… Нет, их нет, ушли (Саша и я то есть — киваем)… Нет, Ленки нет… Нет, всё оф’кей… Не, ну можно… Короче, пять минут…

Короче, пять минут, — сказала она нам, — вон на той скамейке, а я пойду вон на ту. Только не говорите, где я, ладно? Кстати, Ксюша, — сказала она мне. Я тоже сказал.

А это не тебя в газетах печатают — я как-то видела фотку недавно — твою наверно?

Не знаю, — сказал я, — если менты опять ищут…

О! кэвээнщик тоже! Его, его! «Жестокие сны» рассказ такой жестокий! — пробасил Саша, собираясь уж, видимо, взять ее в оборот.

О, я читала — класс, но не очень понятно, кто кого убил.

Я пьяно заулыбался, признаться, удивлённый.

Зато жестоко! Его даже в Германии печатали — на немецком!

Да, жистковато, — сказал я, — довольно-таки, этот рассказ никому не нравится. Я, может, и покруче напишу… — и посмотрел на Ксюху.