Очень удачная жизнь - Юлий Крелин

Но пока были силы – был интерес, был смысл. В бытии. Его друг, физик Смилга, уезжая в командировку, пришел к нему попрощаться. Он усомнился в своих возможностях и стал прощаться навсегда.

– Да что ты, Миша! А чемпионат в Мексике? А матч Каспарова с Карповым?

– Да, это довод. Попробую доцарапаться.

И доцарапался. Радовался, что наконец наш футбол стал на уровень зрелища, приятного душе.

Друзья-коллеги, профессора Фальковский и Кротовский, которые когда-то учились у него, уезжали – один в Америку, другой поближе – в Баку. «Дотяни до нас, Миша!» – «Надо бы. Интересно, что там. Расскажете. Только, наверное, не получится». Про Баку ему еще успели рассказать.

Каждый день в доме были люди – и так до последнего его часа. Приватных бесед не получалось – слишком много было народу, все хотели говорить с ним, между собой. В квартире стоял жизнеутверждающий гомон. И он хотел говорить со всеми, с каждым, да и просто слушать разговоры, когда своих сил уже не хватало.

А силы уходили, и с каждым днем все быстрее. «Поставлю тарелку на столик рядом, а ощущение, будто ведро воды перенес». Один из друзей, желая передать Мише свое самое сокровенное, попросил у него разрешение привести священника, чтобы Миша мог исповедаться и причаститься: «Ты же врач, Миша, и знаешь, что исповедь полезна и для духа, и для здоровья. Тебе будет легче». Миша согласился. А мне сказал: «Я очень бы хотел поверить в Бога. И жить, наверное, легче, и умирать можно с надеждой на будущее. А вот не получается. Не верю. Все такие хорошие люди вокруг, неловко было отказать друзьям. Я и согласился. И не жалею. Поговорил о своих грехах да винах – что недоделал по своей злой воле, что наделал лишнего, – легче стало. Священник как психоаналитик. Мне легче стало. Да и всем легче стало. Никто уже не смотрит лицемерным бодряческим глазом».

Он ушел от нас, и мы жалеем… Себя мы жалеем. Он уже не страдает, но мы-то остались без него. Себя жалко.

Он мне представляется классическим идеальным эллином. Пишут, будто бы Перикл сказал надгробное слово погибшим согражданам:

«Мне же кажется достаточным, чтобы мужам, отличавшимся в деле, и почести воздавались бы делом – например, вот этим всенародным погребением; и не надо бы рисковать, вверяя доблесть многих слову одного, то ли удачному, то ли нет. Ибо нелегко соблюсти меру в речах, где истина лишь с трудом убедительна. В самом деле, слушатель, знающий и благосклонный, может сказанное счесть недостаточным по сравнению с тем, что он знает и хочет услышать; и напротив, слушатель несведущий может счесть преувеличением, если что услышит выше собственных сил, – ведь человек способен слушать похвалу других лишь до тех пор, пока и себя считает способным на слышимое, а что выше этого, то возбуждает в нем лишь зависть и недоверие»

Он не хотел, чтобы у него была могила, он хотел, чтобы пепел его рассыпали где угодно. Может, он и прав. Я бы поставил ему памятник, хотя бы на территории нашей больницы в нашем районе, где он жил и работал, где тысячи людей обязаны ему здоровьем своим или своих близких, как стоит в Прилуках памятник земскому доктору – его деду. Неужто мы менее благодарны… Иль благородны?