Обед в ресторане «Тоска по дому» - Энн Тайлер

Представляя себе детей в разные периоды их жизни — сперва они цеплялись за нее, позднее отдалялись и отходили, — Перл вспомнила, как они боялись темноты и она оставляла в коридоре зажженную лампу. Потом стала включать свет только в ванной, затем в конце коридора — и так в каждом доме, где они жили; когда дети подросли, лампочка горела лишь у лестницы на первом этаже, если кто-нибудь уходил из дома на целый вечер. Поэтому взросление детей связывалось в сознании Перл с постепенным ослаблением света, проникавшего в ее спальню, как будто дети, отдаляясь от нее, уносили его частицу. Надо было заранее подготовиться к этому, порой думала она. Завести друзей или вступить в какой-нибудь клуб. Но она была человеком иного склада. Вряд ли это утешило бы ее.

Прошлым летом ее однажды разбудил печальный голос какого-то популярного певца, исполнявшего по радио перед краткой проповедью Нормана Винсента Пила церковный гимн «Нас счастье ждет на небесах». «Мы встретимся на этом прекрасном берегу…» Она снова заснула. И во сне услышала от незнакомца, что «прекрасный берег» — это Райтсвилл-Бич в Северной Каролине, где они всей семьей — с Беком и детьми — один раз провели летние каникулы. По приезде они, переодевшись в купальные костюмы, сразу же отправились на пляж. Бек был очень хорош собой, да и сама она чувствовала себя весьма и весьма привлекательной; дети были еще совсем маленькие — миловидные возбужденные мордашки, пухлые тельца. Ее поразила жизнерадостность всей семьи. Она протянула руки навстречу детям и — проснулась. Потом, говоря с Коди по телефону, она рассказала о своем сне. Как, мол, было бы хорошо, если б рай был городком Райтсвилл-Бич. И на том свете, на небесах, открыв глаза, они бы снова встретились на теплом, залитом солнцем песке, молодые, счастливые, как прежде, среди набегающих на берег давних волн. Но ее слова ничуть не растрогали Коди. Только и всего? — спросил он. И это она считает раем? Райтсвилл-Бич. Насколько ему помнится, именно там она целых две недели изводила их вопросом: выключила ли она дома электрическую плиту. Она хочет знать, что думает он по этому поводу? Неужели она полагает, что он останется ребенком на всю жизнь?

— Да что ты, Коди, просто я хотела…

Что-то с ним было неладно. Что-то было неладно со всеми ее детьми. Они так огорчали ее — все трое красивые, обаятельные, но какие-то неродные, противоестественно отчужденные, и она никак не могла понять — почему. Ей казалось, что жизнь каждого из них отмечена каким-то пороком. Коди подвержен вспышкам безрассудного гнева. Дженни — сама неуравновешенность. Эзра так и не развил своих способностей (он стал владельцем ресторана на Сент-Пол-стрит — совсем не то, чего она от него ожидала). Она задумывалась, не винят ли дети в чем-нибудь ее. В тесном семейном кругу (с женами и отпрысками, навсегда чужими друг другу) они вспоминали только о бедности и одиночестве — об игрушках, которые были ей не по карману, о вечеринках, на которые их не приглашали. В особенности Коди; он постоянно твердил о ее вспыльчивости по отношению к детям, и тогда перед ней возникали изумленные детские лица — такие грустные, что она сама с трудом узнавала их. По совести говоря, думала она, пора бы за давностью простить ей все прегрешения. Ведь он уже взрослый и не вправе требовать с нее ответа за то, что было в прошлом.

А Бек? Он еще жив, хотя это уже не имеет значения. Вероятно, состарился. Она не сомневалась, что у него была тяжелая старость. Наверняка он носит парик с какой-нибудь нелепой молодежной прической или вставные зубы, неестественно белые и ровные. А галстуки и костюмы у него, как всегда, вызывающе крикливые. И что только она в нем находила? Перл закусила нижнюю губу. Единственная ее ошибка состояла в том, что она приняла черное за белое. Жаль, это повлекло за собой столь далеко идущие последствия. Судьба могла бы проявить к ней больше милосердия.

Раз или два в год, даже теперь, от него приходили письма. (Однако едва Дженни отпраздновала свое совершеннолетие, как спустя два или три месяца он перестал посылать деньги. Возможно, забыл точную дату ее рождения, решила Перл.) Впрочем, это так похоже на него — никогда ему не хватало смелости сделать последний шаг. Прощаясь, он бесконечно мешкал, топтался в дверях, разглагольствовал и выстуживал комнату. Он написал, что ушел из корпорации «Таннер». Но по воле случая остался там же, куда его перевели в последний раз, — в Ричмонде — и, видно, все еще разъезжал немного. В 1967 году он прислал открытку с Всемирной выставки в Монреале. А в 1972-м еще одну — из Атлантик-Сити, штат Нью-Нью-ДжерсиПохоже, его побуждали к этому чрезвычайные обстоятельства — например, когда человек впервые высадился на Луну (событие, мало взволновавшее Перл, как и всех других серьезных людей). «Наконец-то! — писал он. — На этот раз мы, кажется, победили!» Его энтузиазм, думалось ей, неестественно преувеличен, возможно, вызван неумеренным употреблением алкоголя. Она поморщилась и разорвала открытку.

Позже, когда сдало зрение, ее корреспонденцией стал заниматься Эзра.

— Откуда это? — спрашивала она, протягивая ему конверт. — Я что-то не могу разобрать.

— Из Национальной оружейной ассоциации.

— Выбрось. А это?

— От республиканской партии.

— Выбрось. А это?

— Что-то от руки. Из Ричмонда.

— Выкинь.

Он не спрашивал — почему. Ее дети не проявляли чрезмерного любопытства.

Ей приснилось: дядя запряг Принца и повез ее на конкурс, а она забыла стихотворение и стояла на сцене как немая, и вокруг все шептались. Проснулась не в духе. Ей надо было прочесть стихи «Про парня Фрица». Она прекрасно имитировала диалекты, да и стихотворение знает назубок до сих пор. Память ее нисколько не ухудшилась. Перл с раздражением поправила подушку. До чего неудобно… Замялись края, подумала она. И снова погрузилась в сон. На этот раз ей привиделось, будто в доме пожар. От жара кожа ее пересохла, шипение горящих волос отзывалось в ушах. Дженни бросилась наверх спасать свои побрякушки, звук ее шагов мгновенно угас, будто она рухнула в пропасть.

— Стой! — крикнула Перл и открыла глаза. Кто-то сидел рядом в скрипучем кожаном кресле.

— Дженни? — спросила она.

— Это я, мама, Эзра.

Бедный Эзра. Наверно, совсем измучился. Разве не дочь обязана была ухаживать за ней? Перл знала, его пора отпустить, но никак не могла заставить себя сделать это.

— Наверно, ты хочешь вернуться в свой ресторан… — сказала она сыну.

— Нет-нет.

— Ты постоянно сидишь там, как наседка, — усмехнулась она. Потом принюхалась и добавила: — Эзра, ты чувствуешь запах дыма?

— Что ты, откуда здесь дым? — спросил он (мягко, как всегда).

— Мне приснилось, что дом сгорел.

— Ничего подобного.

— Ты уверен?

Она помолчала, останавливая себя. Мускулы ее напружинились, по телу разлилась боль.

— Эзра!.. — не выдержала она.

— Да, мама?

— Может, на всякий случай проверишь?

— Что проверить?

— Дом, конечно. Проверь, не горит ли где? — Она понимала, ему не хочется, и попросила: — Ну ради меня.

— Ладно.

Она услыхала, как Эзра поднялся с кресла и направился к двери. Похоже, он был в носках; она догадалась об этом по шелестящему звуку шагов. Он так долго не возвращался, что она не на шутку встревожилась. Напряженно вслушивалась в воображаемый рев пламени, но различала только гудки проезжавших мимо машин, мурлыканье радиоприемника, вмонтированного в часы, треньканье велосипедного звонка под окном. Но вот Эзра вернулся, на лестнице раздались его тяжелые неторопливые шаги. Он не спешил, ничего страшного не произошло.

— Все в порядке. — Эзра снова уселся в кресло.

— Спасибо, сынок, — покорно поблагодарила она.

— Не за что.

Она услышала, как он взял журнал.

— Эзра, — окликнула она, — знаешь, о чем я подумала? Ты проверил подвал?

— Разумеется.

— Спустился в самый низ?

— Да, мама.

— Меня беспокоит, как работает котел.

— Прекрасно, — сказал он.

Значит, все в порядке. Ему можно верить. Мысленно пройдя из конца в конец по всему дому, Перл успокаивала себя, с гордостью отмечая, в каком порядке она его содержит. Заслонка в печи задвинута — от холода. Водосливы прочищены, краны плотно закручены. Однажды, услышав шипение воды, она, почти слепая, сама туго затянула гайку. Участок перед домом подметен, крыша не протекает, холодильник мирно урчит на кухне. Все содержится как положено по инструкциям.

— Эзра, — позвала она.

— Да, мама.

— Помнишь мою записную книжку, ту, в письменном столе?

— Записную книжку?

— Слушай внимательно, Эзра. У меня только одна записная книжка. Не маленький красный блокнот для телефонов, а черная записная книжка в моем столе, в ящике для письменных принадлежностей.