Обед в ресторане «Тоска по дому» - Энн Тайлер

Была ли тут вина Бека? Он отрицал это. А она не знала. В самом деле, ничегошеньки не знала. Он утверждал, будто его преследуют недоброжелатели. В этом мире, говорил он, полно мелких людишек. Она молча поджимала губы и вглядывалась в его лицо.

— Ты чего уставилась? — спрашивал он. — О чем думаешь? Во всяком случае, на жизнь я зарабатываю — и не допущу, чтобы моя семья голодала.

Так и было. Но Перл не покидало чувство тревоги. Глядя по утрам, как этот пошловатый, крикливый коммивояжер повязывает галстук, с нескрываемым самодовольством взбивает перед зеркалом свой влажный вычурный кок, укладывает расческу в нагрудный карман куртки, где лежали карандаши, ручки, линейка, блокнот и маленький манометр с броской рекламой, Перл понимала: на него положиться нельзя.

Вечерами за кружкой пива (не поймите превратно, он был человеком непьющим) Бек обыкновенно пел и при этом без конца тискал и мял руками лицо, немилосердно растягивая кожу. Она силилась понять, почему пиво заставляет его обходиться с собственным лицом так, будто это резиновая маска; перед сном кожа у него на лице растягивалась, щеки отвисали. Он пел свою любимую песню — «Никто не знает о моих страданьях». Никто не знал о них, кроме Христа. Может, так оно и есть, допускала она. Сама же не имела ни малейшего понятия, какие тайные мысли мелькали в этой голове, под копной черных волос.

В один из воскресных вечеров 1944 года он сказал, что не желает больше оставаться с семьей. Его переводят в Норфолк, и он полагает, что ему лучше переехать одному. Перл почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось, словно ее ударили под ложечку. И одновременно возникло острое любопытство, будто все это происходило не с ней, а с кем-то другим, в какой-то чужой жизни.

— Но почему? — спросила она довольно спокойно.

Он не ответил.

— Почему, Бек?

Он разглядывал свои кулаки. Прямо как задира школьник, пережидающий нотацию. Она заставила себя говорить еще спокойнее. Ведь надо выяснить причину. Не объяснит ли он ей, в чем дело? Он сказал, что уже объяснил. Сгорбившись, она опустилась в кресло напротив и устремила взгляд на его левый висок с пульсирующей жилкой. Что-то на него нашло. К утру он передумает.

— Утро вечера мудренее, — сказала она.

Но он возразил:

— Я ухожу сегодня.

И пошел в спальню за чемоданом, вынул из шкафа свой костюм. Чтобы оттянуть время, Перл спросила, нельзя ли обсудить все как следует. Серьезно обдумать. К чему такая спешка?

Он переходил от комода к кровати, от кровати к шкафу, укладывал свои вещи. Их было не так уж много. Он управился минут за двадцать, потом глубоко вздохнул, и она подумала: ну, теперь наконец он мне все объяснит. Но он только сказал:

— Я не безответственный человек. Буду посылать тебе деньги.

— А дети? — спросила она, цепляясь за новую надежду. — Ты ведь будешь навещать их?

(Он приедет с подарками для детей, она откроет ему дверь — надушенная, в нарядном платье, щеки чуточку нарумянены. Она всегда считала, что косметика старит, но возможно, она ошибалась.)

— Нет, — отрезал Бек.

— Что?

— Я не буду навещать детей.

У нее подкосились ноги.

— Я не понимаю тебя, — пробормотала она и подумала: должны же существовать какие-то особенные слова, более правдивые, чем все остальные, чтобы высказать бесспорную, всем понятную истину? Несомненно было одно: она не понимает его и не поймет никогда.

Они жили тогда в Балтиморе на Кэлверт-стрит. Детям было четырнадцать, одиннадцать и девять лет. Уже достаточно взрослые, они могли заподозрить неладное, если не соблюдать осторожность. Надо все время быть начеку. На следующее утро после ухода Бека Перл встала как обычно, оделась, причесалась, сварила детям на завтрак овсянку. Коди и Дженни ели молча, Эзра рассказывал длинный бессвязный сон. (Только он один был по утрам весел и разговорчив.) Дети были недовольны, что в овсянке нет изюма. Никто не поинтересовался, где Бек. По понедельникам он часто уезжал, когда они еще спали. И, случалось, отсутствовал целую неделю. Ничего необычного в этом не было.

В пятницу, в конце вечера, она сказала, что Бек задерживается. Он собирался повести детей в цирк лилипутов, и Перл обещала пойти с ними вместо него. Минула еще неделя. Близких друзей у нее не было, и если в бакалейной лавке она встречала случайную знакомую, то говорила как бы невзначай, что, к счастью, сегодня ей не надо тратить мясные карточки. «Муж уехал по служебным делам», — поясняла она. Люди равнодушно кивали. Бек почти всегда находился в разъездах. Многие даже не знали его в лицо.

Ночами, особенно по пятницам, она лежала в темноте и прислушивалась к резкому цоканью каблуков по тротуару. Шаги приближались, потом удалялись. Она переводила дух. Вот идет еще кто-то. Наверняка это Бек. Она представляла себе, как нерешительно он войдет в дом, готовый к худшему — слезам детей, попрекам жены, — но ничего подобного, все будет как прежде. Дети бросятся к нему. Перл чмокнет его в щеку и спросит, удачная ли была поездка. В глубине души он будет благодарен, что она сохранила тайну. Он сможет спокойно вернуться в семью — ведь только они двое знают, что он уходил. Для посторонних Тулл счастливая семья. Они и впрямь были счастливой семьей. Всегда были так счастливы! Уверены друг в друге. Им часто приходилось переезжать. А это очень сближает. Он вернется.

Вдова дяди Сиуарда прислала ей поздравление ко дню рождения (сама она начисто позабыла о нем). Перл ответила сразу же. Поблагодарила за внимание. «Мы отпраздновали этот день дома. Бек удивил меня — преподнес очаровательное ожерелье… Передай привет родным», — добавила она и мысленно увидела их всех в гостиной дяди Сиуарда. Что ни говори, она соскучилась по ним, но тут же Перл одернула себя, вспомнив, как они были уверены, что ни один мужчина не женится на ней. И разве может она теперь рассказать им обо всем?

Однажды к ней заехала ее старинная подруга Эммалин, по дороге в Филадельфию. Перл сказала, что Бек в отъезде; им так повезло — наговорятся всласть!

Вместо того чтобы постелить Эммалин в комнате для гостей, она улеглась с ней на большую двуспальную кровать. Полночи сплетничали и хихикали.

Была минута, когда Перл захотелось взять Эммалин за руку и пожаловаться: «Знаешь, Эммалин, мне так худо». К счастью, она вовремя спохватилась. Минутная слабость прошла. Утром они проспали, и Перл пришлось в спешке собирать детей в школу — тут уж не до разговоров.

— Надо почаще встречаться, — сказала Эммалин перед отъездом.

— Бек очень огорчится, что не повидал тебя, — ответила Перл. — Ты же знаешь, он к тебе всегда хорошо относился.

На самом деле Бек утверждал, что Эммалин похожа на сурка.

Наступила пасха. Дженни предстояло участвовать в живых картинах. Подошел день праздничного представления, а Бека нет как нет. Дженни расплакалась: почему его вечно нет дома?

— Он не виноват, — объяснила Перл, — идет война, надо налаживать производство. Ничего не поделаешь, компания ни дня не может обойтись без него. Мы должны им гордиться.

Дженни вытерла слезы и стала всем говорить, как папа старается помочь, чтобы война скорее кончилась. К тому времени война уже настолько затянулась, что на слова Дженни никто не обращал внимания. Однако настроение у нее стало получше. Перл надела лихую шляпку с козырьком, вроде тех, что носили в Добровольном женском корпусе, и отправилась на живые картины одна.

Через месяц после своего ухода Бек прислал из Норфолка короткое письмо: у него все в порядке, и он надеется, что она и дети ни в чем не нуждаются. К письму был приложен чек на пятьдесят долларов. Смехотворная сумма. Все утро Перл бродила по дому, мысленно перечитывала письмо, в поисках скрытого смысла останавливаясь на каждом слове. Но какой может быть потаенный смысл в словах «вполне приличная квартира с горячей водой» или «управляющий отделом сбыта неплохо ко мне относится». Потом она стала думать о деньгах. В полдень надела пальто и шляпку и пошла в соседнюю лавку братьев Суини «Бакалейные товары». В витрине там с давних пор висело пожелтевшее объявление: «Требуется кассирша». Перл взяли сразу же. Младший из братьев Суини научил ее обращаться с кассовым аппаратом и сказал, что она может приступить к работе завтра утром. Когда дети вернулись из школы, Перл объяснила, что нашла себе работу. У нее слишком много свободного времени, и теперь, когда они подросли и стали более самостоятельными, ей надо заняться каким-нибудь делом.

Прошло два, потом три месяца. Бек ежемесячно присылал по пятьдесят долларов. В конверте со вторым чеком письма не оказалось. Перл подумала, что оно застряло, и разорвала конверт, но внутри было пусто. К третьему чеку Бек приложил записку, в которой уведомил о своем переезде в Кливленд, где корпорация намерена открыть филиал. Это хороший признак, считал он, что его решили перевести туда — пригласить, как он выразился. Он всегда называл это не переводом, а приглашением. Приглашением принять участие в завоевании Запада. Хотя письмо начиналось с обращения «Дорогая Перл и дети», детям она его не показала, сложила аккуратно и присоединила к первому письму, спрятанному в комоде, в ящике с чулками, куда не сунул бы нос даже Коди. В четвертом письме снова был только чек. Она поняла: Бек не желает общаться с ней, а лишь поддерживает официальные отношения. И действительно, все это выглядело как «при сем прилагаю…». Она не собиралась отвечать. Но продолжала хранить его письма.