Философия красоты - Екатерина Лесина

Ничего не осталось от Адетт Адетти. Ванна на львиных лапах, до краев наполненная холодной водой, легкий запах лимона, нетронутая чашка кофе, бутылка шампанского и пустой бокал.

Когда-то Адетт создавала моду, легко, играючи, с насмешкой над подражателями. Один вечер с Джоном-из-Техаса, и в моду вошли американцы. А еще веера, шляпки с широкими полями, эгретки, длинные перчатки и дамские табакерки.

Теперь, надо думать, в моду войдет смерть, легкая, как лепестки роз в ее ванной, ароматная – пачули, бергамот и крошечная капелька мускуса, духи продолжали жить даже на мертвой коже, – и кровавая. Поговаривали – шепотом, шелестом, трепыханием вееров и выразительными взглядами, ибо ЕЕ смерть требовал уважения – будто в ванной нашли огромное старинное зеркало! Какая прелесть, подарить последний взгляд зеркалу…

А уж бокал шампанского, в котором был обнаружен яд, и копеечный, медный кулон в виде сердечка, который Адетт сжимала в руке, вознесли ее смерть на недосягаемую высоту.

Брильянты, сапфиры, рубины – это так… обыкновенно, куда им до медного сердечка с выцарапанной в центре буквой «А».

Серж, цепенея от ужаса, клялся, что никогда раньше не видел этого кулона. Врал, но никто не усомнился в правдивости его слов. Правильно, кто дерзнет заподозрить Сержа Адетти. Он знал откуда появилось это сердечко, но… но не знал, зачем оно ей понадобилось.

Загадка, еще одна загадка, на сей раз последняя.

Стефания ждет, темные усики, красные руки, дряблая кожа и бездна самомнения. Она свято верит в Божью кару и радуется. Стефания с ее радостью, усиками, руками и самомнением совершенно не вписывалась в акварельную печаль осени…

Адетт Адетти умерла. После короткого расследования полиция вынесла вердикт: самоубийство, но ей никто не поверил и, прежде всего, Серж.

Адетт Адетти была убита.

Как печально.

Как пошло.

Как прелестно.

Творец

Ник-Ник очнулся от боли в плече. Состояние было столь необычным – последний раз он страдал от боли лет этак десять назад, когда, пытаясь раскусить орех, сломал зуб – что Ник-Ник даже не расстроился. Он умел ценить необычные ощущения. Некоторое время Аронов лежал, вслушиваясь в свое тело. Оно представлялось ему большой лужей густого синего цвета, только на плече цвет менялся, сначала на зеленый, потом желтый, который плавно переходил в оранжевый, а оранжевый превращался в ярко-красный. Было в этом сочетании нечто завораживающее. Надо будет следующую коллекцию сделать в сине-красных тонах. Ник-Ник даже почти увидел ее: простые линии – основную нагрузку понесет цвет – легкие, летящие силуэты, ткани воздушные, вроде органзы, и текучие. Органза и шелк… Нет, кажется, это уже было. А если органза и кожа? Темно-синяя, гладкая кожа, укутанная в яркое облако из дымки. Пожалуй, дымка подойдет даже лучше. И кружево, непременно тонкое кружево… Да, пожалуй, это будет то, что надо. Ничего похожего на предыдущую коллекцию, прочь меха и золото, да здравствует сладкое очарование ночи. Мысль о новой коллекции настолько увлекла Ник-Ника, что он, позабыв про рану, сел в постели. Красное пятно взорвалось.

– Твою мать! – Ник-Ник рухнул обратно в кровать. – Твою мать!

Проклятое плечо пульсировало, одаривая болью все тело, кусочки красного метастазами расползались по крови. Синяя кровь и красные пятна. Ник-Ник некоторое время лежал, вслушиваясь в ощущения, кажется, боль утихала, уступая место разным мыслям. К примеру Аронову очень хотелось понять понять, где он находится.

Больница? Однозначно нет. Больницы не бывают такими… такими… это место сложно описать, оно похоже на странный гибрид компьютерного клуба и сказочного подземелья. Стена кирпичная, причем, кирпич настоящий, шершавый и слегка влажный на ощупь – превозмогая боль Ник-Ник погладил стену, чтобы убедится. Кладка старая, крошится под пальцами мелкой рыжей пылью, и пахнет известью, запах знакомый с детства, известью белили коровники и заборы, а еще яблони, чтобы уберечь от паразитов. В этом подвале – а Ник-Ника не покидало ощущение, что он находится именно в подвале – не было места паразитам, зато имелась лампочка под потолком, старый стол – вместо одной из ножек кирпич, и довольно неплохой компьютер на столе. На противоположной стене портрет Сталина. Вождь народов зорко смотрит в светлое будущее и параллельно следит за Ароновым. Взгляд у Иосифа Виссарионовича тяжелый, у Ник-Ника аж между лопатками зачесалось. И кто этот портрет на стену повесил? Лучше бы стол нормальный купили.

Или кровать. Та, на которой лежал Ник-Ник, была жесткой и неудобной. Аронов многое бы дал, чтобы выбраться отсюда.

Но как он вообще здесь оказался?

Закрыв глаза, Ник-Ник принялся старательно восстанавливать события прошлого – прошлого? или уже позапрошлого? – вечера. Статья, испортившая ему настроение, капризы Айши, скандал с Роми, дурацкая премия, которая по непонятной причине досталась не Ник-Нику. Снова истерика – Айша в последнее время слишком много на себя берет – прогулка и выстрел.

Точно, Ник-Ник вспомнил этот звук и собственный страх, и боль, и бег в никуда. Он бежал, надеясь уйти от преследователя, и страх гнал вперед. Гнал, гнал и загнал в тупик. В памяти возник черный закуток между домами и глухая стена, перегородившая дорогу. И страх заставил прыгнуть вниз, страх приказал оттащить тяжелую крышку люка и шагнуть в пустоту. А дальше? А дальше Ник-Ник не помнил, и это раздражало, он привык контролировать свою жизнь, и оказавшись в ситуации, когда контроль невозможен, чувствовал себя беспомощным.

Лучше уж думать о коллекции. Кожа, дымка, кружево… пожалуй, чуть-чуть меха, и бисер… Аксессуары украшены бисером и кружевом, а сами наряды строги до безобразия, в этой строгости будет своя сексуальность, недоступная и желанная, как первая учительница. Когда-то Ник-Ник был влюблен в учительницу математики, в ее слегка тяжеловесный черный костюм с английской юбкой, в туфли на низком каблуке, в очки и пучок на затылке. Как-то он даже осмелился написать ей записку, назвав ее богиней Алгебры.

Она не поняла.

В этом мире считанное число людей были способны понять Ник-Ника и никто, никто из шести миллиардов человек, давящих своим весом на планету, не был способен стать на его место, хотя желающие находились. Да… взять хотя бы Роми. Кто он такой? Мальчишка, посягнувший на устои империи, одинокий воин, нагло уверенный, что сумеет одолеть бурю. Жаворонок против соловья.

Ник-Нику нравилось ощущать собственную гениальность.

Особенный. С самого детства к нему привязалось это слово, и еще несколько: удивительный, поразительный, гениальный… Гениальный. Вкусное слово: апельсиновый сок, манго со льдом и семга с лимоном. Ник-Ник обожал семгу с