Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

Итак, завтра в путь – навстречу своей судьбе. Что принесет Фике это странствие? Вернется ли она в Цербст еще когда-нибудь? Повезет ли ей остаться в России? Или повезет, если Елизавета ее не признает?

София неподвижно стояла у окна и смотрела в темноту. Где-то там, за тысячи миль, была Россия. Многие дни пути, многие дни неизвестности…

«Что, если великая императрица решит, что я не гожусь в невесты наследнику престола? Что мне делать тогда?»

Отчего-то многим из нас свойственно в первую очередь рассматривать худший из исходов. Хотя как знать, что хуже? Зачастую отказ подвигает нас на усилия, которых мы никогда бы не стали прикладывать, сложись все благополучно, и мы достигаем куда большего, хотя и не совсем того, чего желали. Напротив, когда наши мечты сбываются, мы порой не испытываем радости, которую, конечно, должны были бы ощутить. В душе же остается странное чувство: «Иначе и быть не могло!»

Невидяще глядя в ночную тьму, София сейчас думала в первую очередь об отказе. Об отказе Елизаветы назвать ее своей невесткой. Тогда планы матери, политический расчет короля, надежды двора – все пошло бы прахом.

«Но ведь это всего лишь политические надежды, политические планы! А где же я? Что будет со мной, если придется возвращаться?»

Да, если придется возвращаться, все политические расчеты окажутся просто пустой интригой. И тогда она сама, София Августа, останется просто пешкой, которой не повезло, – пешкой, которая не удержалась на шахматной доске жизни. И конечно, о жизни этой самой пешки уже никто и не задумается. Она просто перестанет существовать, будто ее и не было вовсе.

«Значит, я должна сделать так, чтобы Елизавета приняла меня не просто как возможную невесту, а как единственно возможную. Так, словно никаких других девушек нет и никогда не было в этом мире!»

И вновь София подумала только о Елизавете, только о политике, но не о себе самой и не о том юноше, который и должен стать ее мужем…

«Стать той самой, о которой мечтает Елизавета. Но как? Наверное, единственная возможность – это оставаться самой собой, но принять новую для меня страну как свою – со всеми ее достоинствами и недостатками, со всеми традициями и праздниками, с ужасным языком и непогодой, холодами… Так, словно иной родины у меня никогда не было, так, словно эти бесконечные просторы были моими всегда и лишь по злобному замыслу Фортуны я провела вдали от России долгих пятнадцать лет. И для этого мне нужно узнать о России все! Но конечно, не от бонны или пастора, не от отца или матушки. Ах, как жаль, что Бецкой так далеко сейчас отсюда! Он бы помог мне, он бы ответил на все мои вопросы…»

Только сейчас, только приняв решение, Фике вспомнила о Карле Ульрихе, Петре Федоровиче. Вспомнила таким, каким видела его пять лет назад. Она невольно содрогнулась… Вряд ли Петр с тех пор сильно изменился. Да и возможно ли это? Должно быть, по-прежнему выстраивает придворных, как солдат на плацу, должно быть, все так же бьет свою собачонку…

«Хочу ли я быть его женой? Женой такого человека? Готова ли полюбить его, готова ли отдаваться ему, рожать его детей? Готова ли?»

Давняя зависть и обида всколыхнулись. Вернулись отголоски давно придушенной боли. Сейчас она вновь стояла у ступеней замка и этот ничтожный мальчишка вновь спрашивал: «Кто вы такие? Зачем пожаловали?» Да, сейчас бы она нашлась что ответить, как приструнить его. Но…

Но ведь этот человек должен стать ее мужем. Именно с ним она должна будет прожить весь свой век. Именно с ним и править должна будет, когда Елизавета передаст племяннику корону.

(Так уж устроена была Фике, что о смерти думать не любила. Пусть она и не была знакома с императрицей Елизаветой, но думать о том, что Петр станет императором, только когда его тетушка умрет, не желала.)

Итак, ей предстоит стать своей в чужой для себя стране. Стать желанной для совершенно чужого человека. Стать… Да просто стать совсем другой, оставаясь при этом самой собой.

«Я буду любить эту страну уже хотя бы потому, что она станет моей страной на долгие годы. Я буду любить мой народ, ибо наверняка мне встретится множество отличных людей. Я буду любить императрицу Елизавету, ибо она дала мне шанс перехитрить судьбу, переродиться, стать другим человеком. Я буду любить своего мужа… Буду любить потому, что все иное недостойно звания герцогини и великой княгини».

Увы, София еще не очень хорошо понимала, что значит любить, еще не представляла, каким может быть это чувство. И конечно, знать не знала о том, что подлинная любовь не возникает только оттого, что человек решил кого-то любить. Что любишь человека… да просто потому, что любишь. Что в нем одном сосредоточен для тебя весь огромный мир. Что прикосновение к нему приносит счастье, что беседа с ним полна отрады, что миг, когда ты ощутишь ответное чувство, запомнится тебе как самый яркий – навсегда. Что сама любовь поднимает тебя над обычным миром так, словно тебе одному дано парить в вышине. Тебе, да еще, быть может, ангелам.

И конечно, Фике еще не понимала, что любить из-за того, что ты это решил, – невозможно. Возможно более или менее успешно делать вид, соблюдая формальности, но приказать сердцу… Увы, приказать сердцу невозможно, как бы ты ни пытался это сделать. И чем больше ты пытаешься приказать ему, тем менее охотно оно тебя слушает.

Фике сейчас знала лишь, что готова ощутить в себе это великое чувство. Готова одарить им и наследника престола, и императрицу, ведь своих детей у нее нет, так пусть же ее, Софии, любовь будет ей дана.

«Но что будет, если они моего чувства не примут? Если укажут мне место подле себя, но лишь оттого, что иное противно их целям? Что, если им нужна буду я лишь как мать детей наследника престола? Смогу ли я сдержаться, смогу ли принять такие правила игры?»

Все-таки София Августа была принцессой. И конечно, она не раз сталкивалась именно с такой ситуацией. Увы, мир высокой политики беспощаден и менее всего считается с чувствами человеческими. Так что же, вновь и вновь спрашивала себя Фике, смогла бы она удовольствоваться только такой ролью?

«Да, думаю, смогла бы. Я бы отдала всю свою любовь детям. Отдала бы им все, что знаю, чему еще научусь. В них бы нашла смысл своей жизни – в их воспитании и образовании. Их бы сделала монархами, любящими свою страну и свой народ, желающими одного лишь добра каждому своему подданному и отдающими себя без остатка служению этому народу!»

О, если бы мир стоял на воплощенных решениях! Если бы все мечты юной Фике воплотились в жизнь! Интересно, какой бы тогда была страна, куда Софии Августе только предстояло отправиться?

Попытаемся мысленно перенестись на десять или пятнадцать лет вперед. София Августа любит своего мужа, полна уважения к огромной России и не мыслит себе иной жизни. Она воспитывает троих чудных малышей, старший из которых, наследник престола Павел Петрович, как две капли воды похож на отца. Утомившаяся от правления Елизавета еще семь лет назад передала племяннику престол и теперь наслаждается жизнью в загородном имении, вместе с невесткой воспитывая внуков.

Цветет страна под мудрым и справедливым правлением императора Петра Третьего. Цветет от счастья и слегка поправившаяся Фике. Она чувствует себя на своем месте: муж ее любит, ее мнение уважает, к словам прислушивается, советы принимает.

Прекрасная картина, верно?

Быть может, все так и будет? Ведь решения Фике тверды, отступать от любого из них она не станет – такой уж уродилась на свет. Нам остается только последовать за принцессой в далекую Россию и узнать, такой ли, как мечталось, стала жизнь Софии Августы Ангальт-Цербстской.

Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»

Я желаю и хочу лишь блага той стране, в которую привел меня Господь; Он мне в том свидетель. Слава страны – создает мою славу. Вот мое правило: я буду счастлива, если мои мысли могут тому способствовать.

Государи кажутся более великими по мере того, как вельможи страны и приближенные более удовлетворяются в отношении богатства; изобилие должно царить в их домах, но не ложное изобилие, основанное на неоплатных долгах, ибо тогда, вместо величия, это становится лишь смешным тщеславием, над которым смеются иностранцы; я хочу, чтобы страна и подданные были богаты, – вот начало, от которого я отправляюсь; чрез разумную бережливость они этого достигнут.

Признаюсь, что, хотя я свободна от предрассудков и от природы ума философского, я чувствую в себе большую склонность почитать древние роды; я страдаю, видя, что некоторые из них доведены здесь до нищенства; мне было бы приятно их поднять. Можно было бы достичь восстановления их блеска, украсив орденами и должностями старшего в роде, если у него есть какие-нибудь достоинства, и давая ему пенсии и даже земли по мере нужды и заслуг, с условием, что они будут переходить только старшим и что они будут неотчуждаемы.