Под твоим небом - Михаил Чернолусский

Стемнело, притихли наконец лягушки, квакающие в низинах мелкой реки, долетел сладкий запах молодого сена. Андрей свернул к костру, который светился в синей дымке, как волчий глаз...

Он никому не помешал у костра, напротив, все обрадовались ему, как-никак земляк, москвич. Вечер просидели тихо. Расспрашивали Андрея про Петра. Потом незаметно перешли на страшные истории из разных времен. Пекли картошку и молодую кукурузу.

Андрей сначала решил, что немного посидит и уйдет. Но его разморило, он задремал. А потом ели картошку, кукурузу. Зажглись на небе звезды. К костру, словно соблюдая очередность, подходили мелким шагом спутанные лошади, глядели на конюхов, а больше на него, на Андрея, как ему казалось, почему-то фыркали и неторопливо отходили. Наиболее назойливых отгоняли конюхи.

- Ну куды ты пойдешь,- говорили Андрею,- заплутаешь... Бери вот телогрейку, ложись у огня...

И Андрей лег.

Снился ему не костер и, как ни странно, не похороны и вообще не Ясеневка, а Ставрополь. Он сидит по-турецки, поджав под себя ноги, на ковре. Новоселье. Много молодых людей, они все смеются. А он умоляет: "Нельзя смеяться! Нельзя!" И тут же - он в карьере. Над ним огромный ковш с песком. Теперь он, напротив, кричит - "Можно сыпать, можно!" И видит, как из раскрывшегося огромного ковша сыплется ему на голову песок. Он горячий и очень долго сыплется. Но цвет - красный, как искра от костра. Но Андрею не страшно. Он ясно во сне сознает, что так надо.

Вдруг его начинают толкать. Он просыпается и слышит:

- Эй! Повернись-ка, брат, на другой бок. Сгоришь этак...

Лишь на рассвете Андрей ушел от конюхов.

Пройдя скирду, копны, свернул опять к Серебрянке и высоким берегом пошагал к селу. Солнце должно было появиться слева, за полями, за красным горизонтом. Кроваво горел восток, словно там ниже, в глубинах космоса, солнце воевало с чудовищем, гнало его раненого, от себя, чтоб появиться над землей и дать людям новый день.

Над головой вскрикнул жаворонок и смолк.

Мысль о новом дне походила на измену дню вчерашнему, который он, Андрей, не имел права забывать. Но с этим ощущением бороться не приходилось, - он понимал, конечно, что новый день неизбежен. Другая мысль его мучила. До смерти Петра Андрей с уверенностью говорил себе, что ему начинать все сначала не поздно, и только когда Петр заболел, Андрей надломился. А после посещения Волокова, после того злополучного вечера, как, сами того не желая, три философа-технократа принялись терзать и без того раненую душу Андрея, он окончательно понял, что живет не понимая времени, в некоем романтическом коконе, что лучшая его доля была бы оставаться военным или завгаром где-либо на периферии, и уж по крайней мере смешно и безрассудно менять трижды планы на будущее. Однако еще теплилась в нем надежда, что и в науке еще не поздно попробовать себя.

Надежды рухнули со смертью Петра. "Как можешь ты только начинать, когда одногодок твой все кончил?.. Нет, конец твоим началам. Конец", говорил себе Андрей, идя берегом реки. Он вглядывался вдаль, несколько раз споткнулся на кочках. С уходом Петра, оказывается, ушла и какая-то частица самого Андрея. Словно вот сейчас его выбросило на этот одинокий берег. Берег, правда, родной Андрею. Но что за Родина в одиночестве?..

Взошло наконец солнце - яркое, молодое, казалось, ничего не боящееся. Одинокие вскрики жаворонка в небе перешли в бесконечную трель.

Вся эта восхитительность нового утра, голоса проснувшейся природы смяли Андрея, он не мог ни радоваться, ни печалиться, замерла вся душа.

Увидел, что кто-то бежит ему навстречу,- по-женски, чуть разбрасывая ноги по сторонам и размахивая руками впереди себя. Короткие волосы метались за головой, как черное облачко.

Да это же Павла! - понял Андрей. И тоже побежал навстречу, не столько обрадованный, сколько напуганный ее стремительным бегом.

- Что случилось, Павла?

Раскрасневшаяся Павла остановилась перед ним. Она тяжело дышала. Пыталась что-то сказать, но не могла из-за сбившегося дыхания.

- Что-нибудь случилось? - повторил Андрей.

- А как вы думаете?.. Федор сказал, что вы ночуете у Соломки... Я пошла к Соломке, а вас нет... И не было... Как вы думаете?..

- И это все? - Андрею стало весело. Он взял руку Павлы.- И это все, Павла?.. Но я ведь не маленький. Что может со мной случиться?..

- Что, что, - сказала Павла и опустилась на траву. У нее не было сил стоять.

- В самом деле, Павла... Кто вас напугал?..

- Кто, кто,- зло передразнила Павла Андрея. Он видел, что она вот-вот разревется. Он встал перед нею на колени. Заметил, что в красных полосах ее ноги, исхлестанные высокой травой. Где она нашла высокую траву? Или бежала по ржи, не разбирая дороги?

- Ну, Павла... Успокойтесь, ничего не случилось. Смешно, право...

И вдруг как гром среди ясного неба - ее слова:

- Я люблю вас, Андрей... Очень смешно. - Она вскочила на ноги, хотя Андрей так и держал ее за руку. Лицо ее горело.

У Андрея зазвенело в ушах, будто от сильного удара по лицу. Опять этот противный звон. Он поднялся, выпустив ее руку. Она стояла.

- Павла, - неуверенно произнес Андрей, не зная того, что он сейчас скажет. Он был обрадован и испуган. Понимал, что ей стоило признаться, так вот сразу. Сколько в ней прямоты и силы, в этой очаровательной девушке! Вдруг его как прорвало. Он перешел на "ты":

- Спасибо, Павла! Это такая защита... Знала бы ты!.. Такая защита от проклятого одиночества!.. Впрочем, не в том... Я - нулевая личность! Нет, опять не то, красиво и глупо... Знаешь, я человек потерявший начало... Как бы это сказать... Начинаюсь с середины... Вот именно, - У него тоже сбилось дыхание. Он говорил, заикаясь. Самую дорогую свою фразу, казавшуюся сейчас ему самой важной, он повторил: - Начинаюсь с середины... Ловлю мечту за хвост...

У Павлы, слушавшей Андрея, в глазах рос испуг. Андрей понимал, что не то говорит, но не мог найти нужных ей слов. Не мог.

- Причем тут начало, середина, Андрей?.. Вы не понимаете...

- Но это важно, Павла... Мы - друзья...

- Причем тут? - Страх в глазах ее погас и теперь, казалось, она жалеет его. - Вы ловите мечту. Ну и что? Что плохого?.. Вы так много уже сделали... Что страшного - ловить?..

- Нет, Павла,- горячился Андрей. - Заслуги не в счет...

Лицо Павлы некрасиво передернулось. Она боролась со слезами.

- Ничего вы не понимаете, Андрей. Ничего! А что я могу? Дура, вот уж дура... Смешно. - И махнув рукой, повернулась и побежала обратно. Быстро, хотя и по-бабьи неловко, перепрыгивая через кочки.

- Павла! - крикнул Андрей. - Павла!..

И долго звал ее, даже когда она уже наверняка не слышала его голоса. Он произносил ее имя, чтобы разбудить себя. Так хотелось разбудить себя для новой жизни, для любви. Но все вчерашнее было еще совсем рядом, дышало за его спиной, не давало свободы. А ее надо было обрести обязательно, чтобы любить и идти дальше. Дорога звала...

7

Москва.

Весна только начиналась. Но уже в ясные дни заметно пригревало солнце, и повсюду, где царила тишина, можно было услышать легкий шум капели. Природа пробуждалась от долгой зимней спячки. В один из таких теплых ясных дней, а именно - шестого марта 1953 года "Правда" сообщила о смерти Сталина. На первой полосе газеты, кроме портрета вождя, снятого в маршальской форме, и правительственного обращения к трудящимся Советского Союза, было также опубликовано медицинское заключение о болезни и смерти Сталина и довольно странный бюллетень о состоянии здоровья уже умершего человека. На эту маленькую заметку, подписанную десятью видными деятелями советской медицины, тогда мало кто обратил внимание. Между тем, там содержалось одно любопытное свидетельство. Электрокардиограмма, снятая пятого марта в 11 дня, говорилось в этом бюллетене, показала, якобы, острое нарушение кровообращения в веночных артериях сердца с очаговыми изменениями в задней стенке сердца. И тут же в скобках было добавлено, что "электрокардиограмма, снятая 2-го марта, этих изменений не "установила". И далее: "В 11 часов 30 минут вторично наступил тяжелый коллапс". Таким образом, напрашивается предположение, что в течение трех дней, со второго марта по пятое либо электрокардиограмма больше не снималась, либо вообще этих трех дней не было.

В самом деле. Медицинское заключение начинается со слов: "В ночь на второе марта у И.В. Сталина произошло кровоизлияние в мозг (в его левое полушарие) на почве гипертонической болезни и атеросклероза". В этот же час начались и сбои в дыхании (так называемое дыхание Чейн-Стокса). Итак, паралич, стойкая потеря сознания и перебои в дыхании. Тяжелейшие симптомы. Допустимо, что врачам удалось оттянуть смерть лишь на несколько часов. И следовательно - не пятого марта, а третьего в 9 часов 50 минут вечера Сталин скончался.

Но нужны ли были правительству эти три дня молчания? Ответ прост нужны! Предварительными сообщениями о болезни первого человека в государстве надо было подготовить общество к страшной вести. Сейчас по истечении трех десятилетий уже в полной мере невозможно себе представить, что означало имя Сталина в советском государстве. Речь шла не о реальной смерти реального человека, а скорее о кончине мифического героя или даже божества. В течение долгих лет люди упорно воспитывались в духе безграничной любви к Сталину и этот человек в результате для нас стал началом всех начал, воплощением величайшей мудрости, светильником разума. Достаточно вспомнить, как народ отозвался на смерть Сталина.