Под твоим небом - Михаил Чернолусский

Не в тот час, когда можно слушать, заговорил Соломка, а унять его было невозможно. Старик не замолк даже, когда к дому своему подошел.

До крайней степени уставший, разморенный теплым чаем Андрей, едва он забрался после разговоров на полати, куда были брошены старая шуба и подушка, тут же не подвластный себе заснул. Только в последний миг перед сном успел подумать: а не Соломка ли все же пробудил в нас нашу совесть и подсказал Петру его последнее решение быть похороненным в родной Ясеневке?

6

Семен Никифорович шел за гробом рядом с Павлой. Внучка держала его под руку. Он был угрюм, глядел себе под ноги. Лицо его казалось безучастным к тому, что происходит. Там, на поле, вчера он в ярости попытался бросить вызов судьбе, а сейчас старому, много повидавшему на свете человеку ни к чему было выказывать свои страдания - беда свершилась.

А рослую стройную Павлу посторонний человек никогда бы не принял за внучку шагающего рядом с ней человека: в черном платье и черной шали вероятно, материнской, - Павла казалась намного старше своих лет, - только румянец на лице, который даже в день похорон не исчез, выдавал ее молодость.

Андрей и Мирон Миронович шли следом за Павлой и стариком. А совсем впереди, сразу за гробом - Павлина Степановна с невестками. Андрей видел, как сгорбилась Люда, и ему передалось ее страдание, она не плакала ни вчера, ни сегодня, все горе держала в себе и сейчас, видно, крепилась изо всех сил, так что в конце концов старая Павлина, сама еле волочащая ноги, взяла Люду по руку, чтоб поддержать ее. Вслух плакала только Лариса, и это раздражало Андрея.

Гроб везли на телеге, потому что расстояние от Зацепинского дома до кладбища было не менее трех километров.

Андрей не увидел Федора в процессии и оглянулся. Его ослепило солнце. Оно светило в спину идущим на кладбище людям и, значит, освещало открытый гроб. Словно бы для того, - подумал Андрей, - чтоб Петро в последний раз полюбовался красотой Ясеневского неба.

Обидно было за короткую человеческую жизнь, когда так богата природа красотой - неистребимой, доступной всем, - живите, люди, хоть по тысяче лет, и красоты этой не убудет, хватит на всех.

Больно кольнуло у Андрея в груди. Но он не отвернулся, продолжал, сощурившись, вглядываться в толпу. И увидел наконец Федора. Он шел рядом с полной русоволосой женщиной, которая, как Павла, покрылась чуть ли не до бровей черной шалью, чтоб как-то спрятать свою женскую красоту, тот же дар природы, - но во всем ее облике, в ее походке, в осанке, во всех самых незаметных ее жестах, - она тихо переговаривалась с Федором,- все легко замечали, до чего прекрасна эта не совсем уже молодая русская крестьянка. Андрей удивился - кто это? Но быстро понял: Марьюшка! Та самая, из Лобановки!

"Федя, Федя,- подумал Андрей,- и столько лет ты искал замену своей любви"...

Мирон Миронович легонько подтолкнул Андрея локтем.

- Кого ищешь?.. На ноги хоть не наступай.

Андрей промолчал.

- Корреспондент из газеты приехал, - опять прошептал Мирон Миронович. - И председатель - бросил совещание, прискакал.

- Ну и что?

- Митинг надо провести на кладбище. Фронтовика хороним. А старик уперся - ни в какую.

Андрей не понял.

- Какой старик?

- Да Семен Никифорович. Не надо, говорит, слов - и все тут. И Соломка его поддерживает. - Мы не власти, чтоб митинговать.

Андрей глянул на стройную Павлу, на уверенно шагающего, но все-таки сгорбившегося Семена Никифоровича, помолчал, подумал и сказал:

- Знаешь, Мироныч, не будем перечить старикам. Их воля...

На этот раз Мирон Миронович промолчал. "Победа принадлежит всем, неожиданно подумал Андрей. - Чего тут в самом деле митинговать".

В последние минуты перед тем, как должны были закрыть гроб, Андрей глянул на лицо Петра. Думал, скажет - "Прощай, друг", громко, не стесняясь молчащих рядом людей. А не вышло слов. Увидел неизменившиеся черные с изломом брови и не поверил, что Петр мертв, что сейчас его накроют крышкой, опять заколотят гвоздями и опустят навсегда в могилу. Не поверил.

Федор, держа с кем-то на пару крышку, плечом отстранил от гроба Андрея. Чуть отойдя, Андрей выпрямился и увидел - Люду. Лицо у нее было бледное, цвета хорошо выбеленного полотна. Рядом с ней стояли какие-то незнакомые люди, казалось, не понимающие, что происходит, моргали глазами.

Андрей еще дальше отошел от гроба. И теперь для него остались только звуки, он ничего уже не видел. Стучал молоток. Потом стук прервался. Звякнул лом, послышался чей-то вскрик. И плач. Заголосила Павлина Степановна, но быстро затихла... И снова - стук. Уже глухой... Андрей понял - люди бросают комья земли в могилу. Тогда он нагнулся, нащупал у ног ком, взял его и тоже бросил в могилу. Но стука не услыхал. Подумал: "Все, засыпали... Вот, конец".

И так тихо...

Возвращался с кладбища он опять вместе с Мироном Мироновичем. Тот, желая, видимо, отвлечь Андрея от горьких мыслей и отвлекаясь сам, стал вдруг вспоминать прошлое. Говорил, что хорошо помнит родителей Андрея, красавицу-мать - Ксению Вячеславовну, настоящую большевичку двадцатых годов, неплохо помнит Андрея Васильевича, хотя тот почти не жил в Ясеневке. "Мечтал батюшка твой, - говорил Мирон Миронович,- упорно мечтал украсить нашу область лесами, восстановить лес, который вырублен, и новые массивы поднять на песчаных холмах, чтоб не гибла под песком почва. А?.. Полезный был чудак".

Андрея резануло выражение "полезный чудак".

- Что, - спросил он, - чудаки бывают и бесполезные?

- Сколько, брат, угодно! - воскликнул Мирон Миронович. - Вот, прости меня, к примеру скажу... Взять похороны. Это уже не первые в Ясеневке. Набежали, наехали - знакомые, незнакомые. И так, брат, всегда. А с поминок разъедутся и где они? Вот как дружки твои Зацепины, похоронят - и тикать из деревни, концы обрезаны... Не чудаки разве? Польза от них есть селу? Да никакой...

Андрей не стал возражать. Для Мироныча, как и для Соломки, с которым председатель вечно спорит о политике, одно незыблемо - преданность человека земле. Опять тот же спор. Век, что ли, на эту тему людям спорить?

Однако, подумав, Андрей спросил себя: "А может - век?"

Мироныч, видно, почувствовал, о чем думает Андрей:

- Ничего, Андрюха, утрясется. Родителей только не забывай... Один век - одна дорога.

Андрей улыбнулся: есть еще кроме Соломки в Ясеневке философы.

Они пришли на поминки. Народ сидел за столами в два ряда, через всю избу. Пахло сладким, вроде как компотом. И блинами. Еще примешивался запах свежей хвои. Откуда шел этот запах - Андрей понять не мог.

Он присел за край стола, рядом с Федором. Спросил:

- А где же Марьюшка?

Федор неопределенно мотнул головой.

- Помогает.

"Это хорошо",- подумал Андрей. - Глаза его бегали по лицам гостей, он увидел зеркало на стене, покрытое черным полотнищем. Хотел еще о чем-то спросить Федора, но вдруг забыл о чем и лишь повторил про себя - это хорошо". Но теперь и эта фраза стала ему непонятна. Что хорошо? Что может быть хорошо, когда на кладбище оставили человека? Люди сидели за столами, как бы исполнившие один обряд и теперь приступали к другому. Снимут с зеркала покрывало и все вернется "на круги своя". Кем бы ты не был тебя забудут, постепенно или сразу. Сколько за годы своих странствий он видел на сельских погостах всеми забытых могил, заросших бурьяном, с полусгнившими, почерневшими от дождей и ветров деревянными крестами. Ушли родные и друзья и унесли с собой память о некогда нужной людям жизни, и все-таки - это самые почетные погосты в селениях на бескрайних землях России. Здесь никогда не произносили никаких речей и не играла музыка, кроме криков наглого воронья и протяжных посвистов природы.

Он тихо шепнул Федору:

- Я пройдусь немного, Федя... В случае чего - скажи старикам, чтоб не волновались. Переночую у Соломки. Понял?

Тихо выбираясь из горницы, переполненной народом, Андрей почувствовал затылком, что за ним кто-то следит. Он не стал оборачиваться, а, напротив, чуть пригнувшись, поспешил к дверям.

? ? ?

Так случилось, что Андрей до рассвета просидел у костра с конюхами в ночном. Поначалу не собирался вообще в луга идти. Но даль и тишина затянули. Шагал берегом мелкой речушки Серебрянки, впадающей в Трубеж, и вдруг увидел как пролетели мальчишки на лошадях по заброшенной старой дороге, вдоль поля. Босоногие, чуть отвалившись назад, вытянув руки с поводьями, пацаны лихо подпрыгивали на неоседланных конях, которых опять, после войны, заимел ясеневский колхоз "Верный путь". Андрей знал - ребята в лугах не останутся, прибегут обратно, но это такая их радость отогнать в ночное лошадей.

И Андрей пошел дальше. Начались копны, затем по-царски возвысилась скирда, а за ней потянулся чистый скошенный луг, где и пасся колхозный табунок.

Стемнело, притихли наконец лягушки, квакающие в низинах мелкой реки, долетел сладкий запах молодого сена. Андрей свернул к костру, который светился в синей дымке, как волчий глаз...