Дневник (1887-1910) - Жюль Ренар

"Издали, друзья мои, вершу свой суд над вами... Меня избрали мэром, и я твержу себе: "Возле меня живет сто человек. Я могу сделать их счастливыми... Главный персонаж моей книги, ее герой - это счастье. Вот кем следует интересоваться. Пожелайте же мне, чтобы он выступил, не дожидаясь конца этой книги..."

Итак, подготовляя роман о крестьянстве, Ренар додумывал в "Дневнике" самые важные для себя мысли. Набросок, озаглавленный "Трава", звучит как литературный манифест. Тут есть и определение своей позиции, жестко отделенной от писательских деклараций светско-обывательского толка. Есть и свое определение новаторства, реализма "изобретающего", реализма правды и красоты.

Немало было тогда литераторов, у которых на знамени значилось "истина" и которые уползали от нее, обходя главное, корни истины. Ренар требует правды, вскрытой до корней, в отличие от полуправд, скользящих по поверхности. Если в представлении декадентов художник, докапываясь до истины, неизбежно сваливался на дно, в преисподнюю, где зло всевластно, - то Ренар о правде и ее корнях думал иначе. Подлинный реалист, идущий в познании жизни до конца, должен "поставить вопрос о счастье" (Андре Стиль), о победе добра, как поистине коренной вопрос.

Ренар противопоставлял свой замысел буржуазной литературе по всем линиям - и в понимании творчества, и в своих представлениях о роли писателя, о его долге перед народом. Через всю запись, как свет солнца сквозь многофигурный витраж, проходит мысль о слитности идейной и чисто творческой позиции - мысль, сохраняющая все свое значение.

Уже в те годы вокруг положительных идей, - добра, счастья, - как идей, формирующих произведение искусства, шли острые споры. Декаденты открыто признавали свое нежелание руководствоваться положительным нравственным идеалом, "добрыми намерениями". Роллан предлагал законы романа подчинить "закону добра", а законодателем считать народ. Могучей плебейской сменой Кристофа был Кола Брюньон - веселый, ненавидевший страдание. "Сосед" этого гениального резчика из Кламси - Жюль Ренар не причислял себя к героическим художникам. Но он взывал к будущей прекрасной действительности, к социализму, где художник живет полной жизнью, где реализм расцветает во всю силу, где счастье будет "героем" литературы. И вместе с тем Ренар считал свое положение трудным, а то и трагичным. Нередко ему казалось, что "пришедшие на смену великим людям действительности... ремесленники, фокусники, лжегении" торжествуют безраздельно. А он, Ренар, "щепетильный реалист", действующий в эпоху их торжества, в эпоху упадка, подобен потоку, который мог бы вращать мощные мельничные жернова, но мельница еще не поставлена, и сила потока пропадает впустую.

Это из "Дневника".

И там же:

"Из тебя ничего не выйдет...

Ты работаешь каждый день. Ты принимаешь жизнь всерьез. Ты пламенно веришь в искусство... Но из тебя ничего не выйдет... К чему же эта растрата благих намерений и счастливых дарований, если из тебя ничего не должно выйти?"

Но Ренар не ставит здесь точки. Он мечтает:

"Где же та планета... та новая жизнь, в которой ты будешь числиться живым среди живых, где тебе будут завидовать, где живущие будут низко тебе кланяться и где ты будешь представлять собой что-то".

Ренару в последнее десятилетие жизни стало точно известно название этой планеты, той, где художник будет любим создателями новой жизни. Эта планета - Социализм. "В нем целый мир", - говорит он в разговоре с женой, приведенном в "Дневнике".

Ренар ощущал социализм как близкую реальность. Немногие, иногда случайные соприкосновения с практикой социалистической борьбы будили в нем живую радость. Ренар с гордостью пишет о своем сближении с редакцией социалистической газеты "Юманите", основанной Жоресом. В первом номере "Юманите", который вышел весною 1904 года, был помещен рассказ Ренара "Старуха", и Ренар радовался тому, что его рассказ "прочтут десятки тысяч" 1. С удивительной зоркостью Ренар замечал любые трусливые отступления от социалистических идей, особенно же либеральную их подделку. Любопытный эпизод произошел в 1905 году. Русская революция вызвала подъем в революционном крыле социалистического движения, одновременно участились попытки подкрасить под социализм различные прогрессивные организации либералов. В Корбиньи, по соседству с Шомо, общество взаимопомощи, носившее громкое название "Будущее пролетариата", устроило собрание, на которое был приглашен Жюль Ренар. Вопреки названию общества, статут его запрещал касаться политических или религиозных тем под страхом штрафа. Ренар сказал в своем выступлении, что он сожалеет об этом запрете. "Будущее пролетариата, заявил в своей речи Ренар, - значительно шире, чем цель, которую ставит себе ваше общество. Будущее пролетариата, или, если угодно, его идеалы, не ограничивается достижением материального благополучия или удобств, его будущее - бесконечно. Оно включает в себя все виды прогресса, начиная от самых утилитарных и до прогресса высоконравственного, до прогресса самого благородного, прогресса освобожденного духа и освобожденной мысли. И вот именно потому, что это будущее пролетариата и что этот прогресс тесно связывается с некоторыми политическими вопросами, ваш регламент, весьма, впрочем, мудрый, - иронизирует Ренар, - запрещает этих вопросов касаться".

1 В номере, посвященном 60-летию "Юманите", которое отмечалось весною 1964 г., был вновь напечатан этот рассказ.

"Сказать, я не занимаюсь политикой, - пишет Ренар, - равносильно тому, что вы бы сказали: я не занимаюсь жизнью".

Таковы были представления Ренара о социалистическом будущем, как о близком будущем человечества. Оставаясь, однако, вне политической борьбы, не соприкасаясь с пролетарской средой, на зная, по сути дела, жизни городских рабочих, Ренар был лишен ясного понимания того, как доберется народ до планеты Социализм, - иными словами, Ренар был в какой-то мере утопистом или социалистом чувства. Восхищаясь верностью Ренара социализму, "Юманите" не могла не отметить в уже упоминавшейся статье 1935 года: "Он был социалистом, естественно примыкая и чувством и разумом к делу трудящихся масс, но он не шел дальше этого, не изучал теории: марксизм как будто оставался ему неведом. Он, такой ясный и точный, такой "научный", в этих существенных вопросах остается в сфере чувства... Вместе с тем он полон глубочайшего преклонения перед социализмом. Отсюда тот крик боли и досады, - пишет "Юманите", - который вырвался у него однажды: "Хотя я и не являюсь социалистом на практике, я убежден, что в этом была бы моя настоящая жизнь". Признавая, что его удерживают предрассудки буржуазной семьи и буржуазной писательской среды, Ренар заключает свою исповедь словами: "Это не от невежества, это от слабости... У меня нет мужества порвать цепи".

Можно представить себе, какие сложности вносила подобная позиция во внутренние творческие конфликты Ренара. Идеалист в лучшем смысле этого слова, человек, влюбленный в природу, готовый складывать идиллические гимны чистоте, свежести, человечности, видел, сколь многое оскверняет его оптимизм, и поддавался чувству горечи. Он одергивал себя непрестанно, боялся обмана, самообмана, неправды в литературном мире, где "все достается ворам". Но в отличие от декадентов, он никогда не стремился утвердить вкус горечи, "вкус пепла" в качестве меры художества, моды.

Вместе с тем свой страх перед самообманом Ренар переносил и на сферу творчества. В самой природе искусства, в метафоре, в образе он начинал видеть ложь.

"Ужас, который внушает мне ложь, убил во мне воображение".

Он приходил к мысли, что лучше всего довольствоваться простой записью: чтобы не было обмана. И даже задумал серию таких простых записей, лишенных художественного вымысла, под названием: "Голое. Только голое".

В этих условиях новаторские искания Ренара иногда превращались в метания. Это особенно ощущается на раннем этапе, на первых страницах "Дневника", где речь идет о поисках новой прозаической формы. В один и тот же месяц Ренар выражает свое убеждение в том, что искусство подлинное - это всегда крупность масштаба, широта, и художник только тот, кто может написать не одну, а триста хороших страниц. Творчество - это непрерывное усилие."Гении - это волы". А несколькими днями позднее: "Артистизм не в том, чтобы впрячься в какую-нибудь большую работу... Артистизм скорее в том, чтобы писать рывками, на сотни тем, которые возникнут сами по себе, крошить, если можно так выразиться, свою мысль. Тогда ничто не будет притянуто за волосы. Во всем будет прелесть непринужденности, естественности".

При всей противоречивости этих высказываний, связанных с желанием найти свою форму прозы, одно ясно - Ренар стремится к естественности, к правде. И поэтому даже его сомнения, его творческие кризисы, - особенно в зрелые годы, - это кризисы не упадочника, а новатора, требовательного к себе искателя, который отрицает "право на ошибку", как в идейном плане, так и в области формы. Вне этой связи нет совершенства. Ренар требует: "Фраза должна облегать мысль так, чтобы не оставалось ни единой складки". Стиль нужно иметь точный, ясный, осязаемый, алмазный, без зазубрин, способный "разбудить мертвеца"...