Заговор «Королей» - Георгий Пушнин

— Похоже, что так. Кстати, ты не могла бы для меня осторожно выяснить, кто из журналистов интересовался Мудрогором и «Каскадом»?

— Ума не приложу, — сказала Алиса. — Что еще интересного говорил Президент?

— Не знаю. Меня выпроводили. Думаю, они вдвоем обсудили какие-нибудь технические детали.

«Ах, бедный ты мой, — подумала Алиса, — без тебя они как раз самое интересное обсудили». И, как мудрая мамаша бездарное любимое дитя, потрепала Красика по кучерявому затылку.

— Скажи, разве никому не приходит в голову версия о существовании одинокого честного журналиста, который проводит собственное расследование?

«Бедная моя», — подумал Красик.

После его ухода Алиса позвонила заслуженному мэтру и лауреату поэту Латунину. Павлуша отозвался не сразу, его голос звучал недовольно — сонно.

— Что делаешь? — спросила Алиса.

— Творю. Хочешь, почитаю тебе из нового, полуночного?

— Не хочу. У меня…

— Глаза зари так беззащитны, душа зари так холодна. Вы были заняты собой, я был второстепенен, — затянул Павлуша.

— Павлуша, умоляю. Я, конечно, позвонила не вовремя, четыре утра. Все понимаю и раскаиваюсь. Мне сейчас не до поэзии. Мы с тобой что-то не то натворили — к худу или к добру, пока не знаю. Но определенно что-то не то.

В это же время Вадим Красик воспользовался телефоном мобильной спецсвязи, выданным ему несколько часов назад в Кремле.

— Господин Президент, это определённо она.

МОСКВА, ОСЕНЬ 1998 ГОДА

Было непростое время. Петр Пушкин совершенно не представлял, что ему делать дальше. В бумажнике — шаром покати. Карточка с тремя тысячами долларов превратилась в бесполезный кусок пластика. Счета отправились в тартарары вместе с банками, где были открыты. В боковом кармане была лишь одна кубинская сигара.

Ещё недавно будущее представлялось понятным, просчитанным и безоблачным. Ещё недавно Петр Пушкин разгуливал по Европе уверенной походкой везунчика. Он чувствовал себя умным и необходимым. В европейских банках и финансовых компаниях, где он стажировался, очень серьезные и уважаемые господа пожимали ему руку и называли весьма перспективным молодым человеком. Это было ещё вчера. Он вернулся в Москву двадцатого августа после полугодичной стажировки, чтобы к первому сентября — как дети в школу с портфелями потянулись — оказаться на улице. Трастовая кампания, где Пушкин до этого процветал, лопнула.

В двадцать один Петр Пушкин с отличием закончил военно-финансовое училище и попал по распределению в Северный военный округ. Через два года в звании старшего лейтенанта армию оставил: платили не густо, перспективы какие-то слабые. Но главное — чувство собственной непристроенности и ненужности. Были мысли, инициативы, порыв, был хороший старлей Петя Пушкин, наиподробнейшие военно-экономические труды писал, а когда надо — лаконичные, четкие, как выстрел, справки для начальства. Только всем было на это наплевать. Он помыкался, а как надоело до получки стольники у бывших одноклассников стрелять, армия офицера Пушкина недосчиталась. Тогда из армии уходило много специалистов. Родина никого особо не держала. Лишние рты, раз конец «холодной войне» и расцвет демократии.

Зато в трастовой компании его приняли с распростертыми объятиями, дела сразу пошли в гору. Свое двадцатипятилетие он встречал весь в шоколаде и перспективах. Бельгийские партнеры компании обещали Пушкину многое, о чем теперь вспоминать не хотелось. После 17 августа они собрали манатки и, лишнего слова не говоря, отвалили домой. В общем, лопнул бизнес. Человек с самолюбием и запросами, Петр Пушкин впервые в жизни растерялся. Старинный русский способ отношения к проблемам — когда главное — это проблему пережить, а решать ее после пары сотен грамм вроде уже и не обязательно, — никогда не был излюбленным в его палитре самотерапии. Несколько дней он просто пролежал на диване в рассредоточенном состоянии ума и страшной тоске. На излете этого бесприбыльного периода Пушкин повстречал Марину.

Марина была дизайнером интерьеров и до кризиса неплохо зарабатывала, несмотря на то что делала в этом бизнесе первые шаги. В очень состоятельные дома Марину пока не приглашали — не то имя. Она три или четыре раза на подхвате, среди прочих начинающих, ассистировала в оформлении интерьеров известных олигархов. Что-то декорировала в крупных офисах. Опыт, конечно, небольшой. Но так она получила первых клиентов из среднего класса, чьё обыденное сознание уже доросло до концептуальных жилищ. Возможно, ее художественные решения были чуть более концептуальными, чем необходимо. Клиенты к Марине вовсе не ломились, не занимали очередь загодя. Некоторые исчезали, едва ознакомившись с образцами ее творчества. Но те, кто решался отдать ей на растерзание свои квартиры, оставались в радостном шоке и часто рекомендовали Марину таким же ненормальным, какими являлись сами. Владельцам небольших рекламных агентств, сделавшим первые деньги моделям и актерам, среднему персоналу известных компаний. Она выполнила два десятка заказов, прежде чем в августе девяносто восьмого средний класс как класс временно в России погиб. Марина сориентировалась в считанные дни: начала подрабатывать переводами и рисунками для глянцевых журналов, которые я не думали умирать. Была в ней особая женская практическая живучесть. Возможно, она была слишком молода — едва за двадцать, — чтобы канючить и унывать. Это здорово встряхнуло Пушкина. Ему стало невыносимо стыдно своего отчаянья, своих поруганных, а по сути, пустых амбиций, словно солнце перестало светить и земля вращаться оттого, что курс рубля полетел вниз.

Она умела быть разной — и грациозной, и угловатой, и поразительно тонкой, и беспросветно глупой, и отчаянной, и боязливой: она словно каждый день наново решала, какой ей быть. Зрелой особой Марину никак нельзя было назвать. Мудрость ее появлялась только от усталости — иногда она уставала лицедействовать и решать. Она умела создавать вокруг себя неуправляемый, текучий, но такой живой и отважный мир, который потом можно постигать вечно, как улыбку Моны Лизы.

Пушкин рядом с Мариной скоро почувствовал необходимость взять себя в руки, заняться делом. Ведь миру, с которым он столкнулся, явно требовался несуетливый и сильный защитник. Действительно, их роман скорее походил на столкновение с самим собой, верный знак встречи пресловутых мифологических половинок. Реальность вторглась в этот союз самым тривиальным способом: квартира Марины была безнадежно перенаселена. В ожидании суженого девушка впустила в свою жизнь слишком много людей. Люди тусовались здесь практически беспрерывно. Видимо, когда-то Марина боялась остаться одна. Теперь они вдвоем ума не могли приложить, как отделаться от этих людей, никого существенно не обидев.

Только Илья Чернявский не доставил никаких хлопот. Для человека, недавно потерявшего собственное рекламное агентство, он выглядел прекрасно — уверенный, деловитый, элегантный. Однажды побывав в роли третьего лишнего, он резко сократил визиты к Марине. К тому же у него явно появились новые занятия. Он часто вел по мобильному телефону таинственные беседы, назначал какие-то встречи, ссылался на некие переговоры. Пушкин втайне восхищался «мобильным» Ильей: непростой парень, но в энергии не откажешь. И стиль от Бриони выдерживает — хоть сейчас на обложку бизнес-издания.

— Молодец Илья, — как-то сказал Пушкин Марине. Они пили чай в её квартире, наконец-то одни, наслаждаясь почти семейной интимностью момента. — Быстро себя нашел. Не каждый, потерявший своё дело, свою фирму, будет так великолепно держаться.

— Илье не надо было себя искать. Он себя никогда не теряет, — после некоторой паузы ответила Марина. — У него всегда есть что-то еще, второй план, запасной путь, альтернатива, несколько вариантов. — Она подбирала определение. — Илья никогда не кладет все яйца в одну корзину. Он это называет вариантным развитием.

Неожиданно в замке заворочался ключ. Это был Илья. Открыв, он понял, что нарушил идиллию, сдержанно улыбнулся и чуть приподнял бровь — вот и вся реакция.

— Илья, лёгок на помине. — Петр Пушкин был несколько озадачен. — Вот как, у тебя есть ключ?

— Вспомни дурака — и он появится, — самокритично заявил Илья. — Цветы поливал, когда Марина уезжала. Ключ забыл вернуть. Оставить ключ, Марина?

— Положи на столик у зеркала. — Её голос прозвучал излишне бесцветно. — Что будешь — чай или кофе?

— Ты знаешь.

Марина поднялась со стула, взяла из настенного шкафчика высокий хрустальный бокал и наполнила его минералкой.

— Значит, это правда, — констатировал Илья, расставаясь с ключом. Он достал из бокового кармана плоскую металлическую коробку, вынул оттуда сигару и тут же раскурил её. Дым сигары на какое-то время скрыл его нервно блуждающий взгляд. Сигара была английская, из тех, что любил лорд Чарльз.