Арабески ботаники - Андрей Куприянов

Молодой немец и в самом деле пришёлся по душе отличающегося суровым нравом архиепископу, который относился к нему вполне по-отечески и закрывал глаза на некоторые упущения по службе, вызванные частыми отлучками для изучения флоры в окрестностях Петербурга. В середине XIX века в библиотеке Санкт–Петербургской семинарии был обнаружен автограф шутливого стихотворения Прокоповича на латыни, озаглавленного «In moram Stelleri medici»[5]. Стихотворение повествует, что пока Стеллер ищет целебные травы для больного, тот умирает в страшных мучениях. Покойника уже похоронили, а Стеллера всё нет. Другие больные из последних сил цепляются за жизнь и всячески порицают опаздывающего Стеллера. Наконец тот появляется, разгневанный на Судьбу за то, что она его опередила. Это стихотворение свидетельствует о тёплом отношении Прокоповича к Стеллеру, а кроме того, что Стеллер усердно занимался не только лечением больных, но и собиранием лекарственных трав.

Стеллер встречался со многими влиятельными людьми из Академии, слушал рассказы бывалых людей. Во дворце Феофана он познакомился с молодой вдовой лекаря Петра I Брегиттой Мессершмидт, которая распаляла его воображение рассказами о бесконечной Сибири, где бывал её покойный супруг. Стеллер часами мог слушать захватывающие истории хорошенькой женщины об «ужасах варварской страны».

В 1735 году по протекции Феофана Стеллер предстал перед бароном Корфом, который исполнял должность конференц–секретаря Академии. Это решило дальнейшую участь натуралиста. И вот, 28 июля 1736 года Корф известил Шумахера, что «некто медик по имени Стеллер, бывший у Его Преосвященства Архиепископа Новгородского, высказал желание, чтоб его послали в Камчатку в качестве ботаника, и ему отвечено, что, если не выписан на это место кто другой, то он будет принят вовнимание к рекомендации Архиепископа». Несмотря на то, что Императрица Анна Иоановна ещё в 1735 году разрешила послать вдогонку Гмелину, Миллеру и де–ла–Кроеру ещё двух учёных, Шумахер не торопился. Контракт со Стеллером был заключен лишь в феврале 1737 года. Академики после достаточного испытания убедились, что новый адъюнкт натуральной истории достаточно искушён в ботанике и оказался необычайно прилежным в исследовании растений и других предметов естественной истории.

Несмотря на нетерпение новоиспечённого адъюнкта, решение Сената пришлось ждать до августа 1737 года. К тому же амурные дела не позволили Стеллеру сразу же отправиться в путь. Он считал, что его несравненная Брегитта должна, как верная подруга, сопровождать его в этом опасном путешествии. Но, добравшись до Москвы, молодая жена, не вняв никаким мольбам и уговорам, наотрез отказалась ехать дальше. Можно только догадываться, что стало препятствием для Брегитты продолжить путь в Сибирь. Но, скорее всего, те два дня пути стали для изнеженной придворной дамы настоящим испытанием. Вот как описывает дорожные тягости супруга английского посла леди Рондо, путешествующая примерно в то же время: «Мы выехали пятого марта на санях. Сани похожи на деревянную колыбель и обиты кожей. Вы ложитесь на постель, устланную и покрытую мехами; в санях помещается только один человек, что очень неудобно, так как не с кем поговорить. Мы ехали днём и ночью и прибыли сюда девятого (в Москву). Вы скажете, что я слишком бегло описываю путешествие, но что тут рассказывать? Нашим пристанищем каждый раз служила одна маленькая задымлённая комната, где мы останавливались поменять лошадей и поесть то, что взяли с собой. Люди изо всех сил стараются услужить, но видишь, что человеческая порода настолько унижена, встречаешь таких жалких и несчастных бедняг, что они, кажется, только по виду напоминают человеческие существа». Верно, и жена Стеллера, прокатившись из Петербурга до Москвы, и представив дальнейший путь во много раз больший, сочла за благо остаться в столице.

Каким был Стеллер? Скорее всего, при всех его незаурядных достоинствах талантливого натуралиста, он обладал весьма тяжёлым характером. Отправляясь в далёкую экспедицию, 29-летний исследователь был преисполнен важности своего поручения. Но, увы, Стеллер был уже не первым, и это не могло не сказаться на его дальнейшем поведении.

Путешествие проходило неровно. Он долго оставался у Строгановых в Соликамске. А добравшись до Томска, сильно занемог и только лишь в 1739 году 20 января в Енисейске встретился с академиками Гмелиным и Миллером, которые были обрадованы появлением нового сотоварища. К тому времени они работали в Сибири уже шестой год, оба изрядно устали и у них не было желания продолжать экспедицию дальше на Камчатку, а приезд Стеллера давал повод надеяться на успешное выполнение всех задач, поставленных перед академиками. В третьем томе «Путешествий по Сибири» И. Гмелин дал великолепный портрет Стеллера в начале путешествия: «Мы очень обрадовались, что этот даровитый человек после краткого пребывания здесь, достаточно показал, что он был в силах совершить такое великое дело и добровольно сам предложил себя к выполнению его. Если бы мне пришлось совершить это путешествие, то должен откровенно сознаться в том, что обошлось бы гораздо дороже Ея Величеству. Для моих занятий я бы взял с собою более людей, а для них потребовалось бы более продовольствия и, следовательно, значительных издержек на переезд. Могли сколько угодно представлять Стеллеру обо всех чрезвычайных невзгодах, ожидающих его в этих путешествиях, — это служило только большим побуждением к тому трудному предприятию, к которому совершённое им до сих пор путешествие служило только как бы подготовкою. Он вовсе не был обременён платьем. <...> У него был один сосуд для питья и пива, и мёда, и водки. Вина ему вовсе не требовалось. Он имел одну посудину, из которой ел, и в которой готовились все его кушанья; причём он не употреблял никакого повара. Он стряпал всё сам и, причём, с такими малыми затеями, что суп, зелень и говядина клались разом в один и тот же горшок и таким образом варились. В рабочей комнате Стеллер очень просто мог переносить чад от стряпни. Ни парика, ни пудры он не употреблял, и всякий сапог и башмак был ему впору. При этом его нисколько не огорчали лишения в жизни; всегда он был в хорошем расположении, и чем более было вокруг него кутерьмы, тем веселее становился он. У него не было печалей, кроме одной, но от неё он хотел отделаться, и, следовательно, она служила ему более побуждением предпринимать всё, чтобы только забыть её. Вместе с тем мы приметили, что, несмотря на всю беспорядочность, высказываемую им в образе жизни, однако, при производстве наблюдений был чрезвычайно точен и неутомим во всех своих предприятиях; так что при этом отношении у нас не было ни малейшего беспокойства. Ему было нипочём проголодать весь день без еды и питья, когда он мог совершить что-нибудь на пользу науки».

 Карта путешествий Г.–В. Стеллера. 1738—1746 гг. 1 — путь следования; 2 — территория Пермского края; 3 — города; 4 — место гибели. В правом нижнем углу — схематическое изображение морского вояжа к острову Кадьяк.

По сути, это всё, что мы объективно знаем о Стеллере. Как адъюнкт Академии он получал 600 рублей и столько же командировочных (вспомним, что Ломоносов в той же дол жности получал только 360 рублей, а студент Степан Крашенинников, проводивший исследования на Камчатке, итого меньше — всего 100). Но у Стеллера была молодая жена, на содержание которой уходила большая часть жалования. Отсюда, возможно, его непритязательность в жизни и поиск приключений и опасностей как способ добывания и экономии средств. Похоже, семейные дела были его единственной печалью, о которой писал Гмелин.

Гмелин и Миллер дали задание Стеллеру обследовать вместе со студентом Крашенинниковым Камчатку. Последний находился там уже два года — летом 1737 года, после трёхлетней совместной работы с Гмелином, он отделился в Якутске от ближайших участников экспедиции и самостоятельно отправился на Камчатку.

Стеллер отбыл в Иркутск 5 марта 1739 года; 23 марта прибыл на место, где предпринял несколько поездок по озеру Байкал и реке Витим. Кроме того, им было предпринято путешествие в Кяхту за китайской бумагой, необходимой для закладки собранных растений в гербарий. Всё это он делал по собственному почину и сообщал о своих планах напрямую в Санкт–Петербург. Стеллер мнил себя самостоятельным посланником Академии, и считал ниже своего достоинства подчинятся длинным инструкциям чопорного Гмелина. Тот же полагал, что адъюнкт Стеллер лишь немногим выше по положению, чем студенты, но много ниже «благородных профессоров». Неудивительно, что вскоре мнение Гмелина о Стеллере изменяется к худшему, и в дальнейшем согласия между ними никогда уже не будет.