Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обиженный Системой человек начинает добиваться правды и ходить по кругам Системы. Вначале он совершенно нормален и требует малого: правды и исправления ошибки, часто — мелкой. Он считает, что вот еще одно письмо в инстанции, еще один визит к начальству — и все будет исправлено, недоразумение разрешится, и он вернется в прежнюю свою жизнь. Это же так просто! Он же и есть тот самый советский человек, который „проходит как хозяин необъятной родины своей.
Вот тут-то Система и начинает загонять несчастного в угол. И чем дальше — тем более жестоко. Горы бумаг с самыми высокими подписями, чиновные отписки на строгих официальных бланках, оставляющие надежду и адресующие просителя в другую, еще более ответственную инстанцию, ожидание, отчаяние, болезнь.
Зеркальный лабиринт, преломляющий крохотный лучик человеческой судьбы, загоняющий надежду в дурную бесконечность бумажного зеркала, в ирреальный мир социалистической по форме и античеловеческой по содержанию бюрократической абстракции. Выход из этого лабиринта инструкций, циркуляров и чиновных, таких одинаковых лиц найти невозможно. Ибо его нет. Не предусмотрено.
Человек, до своего несчастья живший как человек, становится лишь очеловеченной челобитной. Жизнь его уже высосана Системой.
Особенно врезались в память две судьбы.
Первая: бывший главный конструктор из Челябинска. Судя по всему, очень талантливый человек. Он здраво и пронзительно мыслит. Из аккуратно подобранных документов явствует, что это не просто известный — выдающийся! — конструктор. У него десятки ценнейших изобретений, прекрасный послужной список. Но семь лет назад человека уволили. Уволили явно по несправедливому поводу.
Ему предлагают другую работу. Он не соглашается, он требует одного: справедливости, то есть восстановления на прежнем месте. Звоню министру: тот обещает трудоустроить конструктора, назначив его на такую же должность и дав квартиру.
— Нет, — говорит конструктор. — Только на прежнее место и в прежней должности.
Увы, прежнего места более не существует. И давно нет той организации, из которой этот человек уволен еще в начале 80-х.
Безумие Системы. Безумие лабиринта, в котором заплутала слабая душа. И сама стала частью Системы.
Что-то подобное разглядел и понял Пушкин в „Медном всаднике“. Позволю себе напомнить читателю сюжет этой „петербургской повести“. В столице Российской империи начинается страшное наводнение 7 ноября 1824 года. Бедный чиновник проводит день на мраморном льве позади статуи царя, основавшего город „под морем“. Евгений стремится на Васильевский остров, где у самого залива в Галерной гавани живет его возлюбленная и ее старушка-мать. Наконец наводнение спадает, и Евгений в лодке переплывает на другую сторону Невы. Он бежит, не разбирая дороги, огибая снесенные, перевернутые избы. Он стремится к дому любимой. И вот как поэт передает сам миг помрачения рассудка:
Что же это?.. Он остановился. Пошел назад и воротился. Глядит… идет… еще глядит. Вот место, где их дом стоит; Вот ива, были здесь вороты, — Снесло их, видно. Где же дом!Поразительно, как Пушкин это подметил: Евгений способен осознать, что ворот нет, ибо их смыло, но поверить, что дома нет, он не может. Так и мой конструктор из Челябинска! Вернуться туда, куда уже невозможно вернуться. Найти то, чего уже нельзя обрести, — вот установка „синдрома Системы“. Какой-то очень важный, основополагающий механизм души и психики, заставляющий птиц из теплой Африки возвращаться на родину, человека — на землю предков, вдруг становится самодостаточным, оборачивается манией. Реалий сегодняшнего дня уже не существует, ибо время остановилось. Так, видимо, и ортодоксальные коммунисты из РКП, уверовавшие в Сталина и Маркса, пытаются найти дом в смытой временем догме, готовы на миллионы и миллиарды новых жертв, готовы и сами стать жертвами и унести с собой все человечество ради сверхидеи.
„Синдром Системы“ — это и есть сверхидея, рядом с которой сама жизнь — не стоящая внимания подробность.
И второй случай. Женщина, продавщица, уволенная за недостачу двух ящиков клубники. Она бросила детей и мужа.
— Как же вы живете в Москве?
— Да как придется.
— Но вы же должны что-то есть!
— Мир не без добрых людей, мне хватает случайных заработков.
— Давайте я помогу вам устроиться продавцом, а потом мы вместе станем добиваться справедливости.
— Нет, я должна доказать.
Им ничем не помочь. Им не вырваться из заколдованного круга, не бросить сверхидеи, потому что она их не бросит. Эту опасность я знаю по себе. Так было с первой моей докторской диссертацией. Диссертация называлась „Правовые проблемы хозрасчета в промышленности СССР“. В ней доказывалось многое из того, что сегодня называется рыночной экономикой, говорилось об аренде, переходе средств производства в собственность трудовых коллективов, о ликвидации убыточных предприятий. Через ученый совет диссертация прошла (восемнадцать „за“, три „против“ и один воздержался), но прошла с боем: защита продолжалась с трех часов дня до двенадцати ночи. Ну а в Москве с моей работой стали происходить самые невероятные вещи: рукопись несколько раз теряли. А когда она находилась, вдруг исчезали приложенные к ней документы. Меня пытались направить в эту бездонную и бесконечную колею, я должен был бы годами восстанавливать текст и документы, годами ездить в столицу просителем. А потом мне вдруг передали через одного из моих коллег: если пойду на примирение с моими сильными недругами и приду с повинной головой, то есть шанс, что диссертацию скоро утвердят.
— Спасибо, лучше напишу новую.
Так я и сделал через несколько лет.
Очень важно вовремя остановиться, когда ты отстаиваешь свои интересы. Иное дело, если это интересы других людей. Кстати, у нас в народе не случайно слова „правдолюбец“ и „правдоискатель“ произносятся по-разному. И чаще всего „правдоискателем“ называют человека, ищущего правду для себя. Обиженного, но не смирившегося с обидой и обивающего высокие пороги. Зная, чем такое обычно кончается, люди инстинктивно сторонятся „правдоискателя“. И власть, зная это, пыталась представить и диссидентов, и даже
