Квинт Лициний - Your Name

— Да, именно так, — кивнула старуха. — Первые три дивизии народного ополчения, сформированные в основном из рабочих Кировского завода, путиловской верфи, Электросилы и завода «Скороход» приняли удар врага на западных границах нашей области и, отступая, два месяца изматывали противника в кровопролитных боях. Потеряли по семьдесят-восемьдесят процентов состава, попали в окружения и по две-три недели лесами выходили из них, с раненными и артиллерией. А следующие дивизии встретили противника здесь, на Пулковском рубеже и подходах к нему. Бои шли такие, что земля была вся перепахана, как будто чёрт в свайку играл. Здесь всё нафаршировано металлом. И вот здесь у фашистов дристнула кишка! Вот именно здесь, где мы с вами стоим, — она обвела вокруг руками, — рабочие завода «Русский дизель», студенты и преподаватели Университета, Политеха, Академии художеств и Консерватории, учёные Академии наук остановили фашистов.

Мы огляделись, примериваясь, словно подбирая себе позиции на склоне. Она поняла:

— Молния два раза в одно место не бьёт… У вас будут другие испытания, другие герои… я так надеюсь. А именами некоторых из тех героев названы улицы нашего города. Вы должны их знать. Комиссаром нашей дивизии в сентябре был секретарь Выборгского райкома партии Смирнов. Он пал смертью храбрых здесь, в дни самых горячих сентябрьских боев, ведя сводную группу из свежего пополнения в контратаку для закрытия прорыва фашистов. Теперь его именем назван переулок, идущий от Лесного проспекта к Финляндскому вокзалу. И там же, на выборгской стороне, есть улица Феодосия Смолячкова. Этот шестнадцатилетний штукатур, только что выпустившийся из училища, стал здесь снайпером. Погиб в январе 1942 года, но до этого, всего за пять месяцев успел уничтожить сто двадцать пять фашистских оккупантов, потратив при этом только сто двадцать шесть патронов.

— А вон там, — она махнула рукой на северо-запад, — идёт улица Братьев Горкушенко. Один только что закончил десятый, а другой — девятый класс, расчёт пулемёта… Представьте себя на их месте: небольшой окопчик на окраине капустного поля вдоль ропшинского шоссе под дождливым сентябрьским небом и катящая на вас свежая механизированная дивизия немцев… Оба тяжело раненные, вели бой в течение двух часов, уничтожив значительное число фашистов. Но не отступили!

— А я б тоже не отступил… — набычившись, негромко проговорил покрасневший Пашка.

Я согласно качнул головой, точно, этот — не отступит…

Мы тихо прошли по ещё влажной от утреннего дождя грунтовой дорожке к входу на братское кладбище. Плотной молчаливой группкой остановились у ступенек, читая. Справа прямо на ступеньки положена простая гранитная плита со словами:

«ЛЮДИ!покуда сердца стучатся, —ПОМНИТЕкакойценой завоевано счастье, —пожалуйста, помните!Пулково 1941–1944однополчанамвоинам-защитникам Ленинграда»Неожиданно Ясмина тихо продолжила:— Песню свою отправляя в полет, — помните!О тех, кто уже никогда не споёт, — помните!Помните! Через века, через года, — помните!О тех, кто уже не придёт никогда, — помните!

Никита негромко спросил:

— Чьё?

— Рождественского, — откликнулось сразу несколько голосов.

Какая-то сила вздёрнула меня на полированную грань парапета, и, повернувшись к профилю города на горизонте, я продекламировал:

— Хочу смотреть

с разбитых пулковских высот

как ты живёшь,

врагом не сломленный народ.

— А это чьё?

Я спрыгнул вниз и, помедлив, ответил:

— Не помню… Прочёл как-то.

Автобус понизу обогнул холм с куполом обсерватории наверху и покатил по аллее к шоссе. Сидящие вперёди девчонки о чем-то пошептались и вдруг запели на шесть голосов:

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:стали тихими наши дворы,наши мальчики головы подняли,повзрослели они до поры,на пороге едва помаячилии ушли за солдатом солдат…До свидания, мальчики! Мальчики,постарайтесь вернуться назад…

Вышло на редкость минорно, к концу песни в салоне потемнело от смурых лиц. Оглядевшись, я решился и негромко промурлыкал:

С чего начинается родина…

Удивительно, но мне удалось не сфальшивить. Класс охотно подхватил:

с картинки в твоем букваре,с хороших и верных товарищей,живущих в соседнем дворе.

Процесс пошел. Спели «нас ждет огонь священный, но всё ж бессилен он…», потом «призрачно всё в этом мире бушующем» и так, постепенно, дошли до «у леса на опушке живет зима в избушке» и задорного «где ж ты моя черноглазая где».

— Сёма, — оглянулась в салон Эриковна, сейчас Типанова будем проезжать, выходишь?

— Нееее, — замотал головой Резник, — можно я со всеми, до школы?

Эриковна на секунду замерла, разглядывая его со странным выраженьем. Да, пожалуй, это была гордость, потом кивнула:

— Конечно.

Я наклонился вперёд и тихонько шепнул на ухо Алёне:

— Давай «Школьный вальс». Ты — соло первые две строчки, остальные — хором две следующие.

Алёна с готовностью кивнула и, выскользнув в проход, подняла обе руки вверх, призывая класс к вниманию. Негромкий гомон затих, все замерли, упершись взглядами в солистку детского хора ленинградской капеллы.

— Когда уйдем со школьного двора, — начала она вышивать мелодию высоким хрустальным голосом, жестом обрывая попытки подпевать, — под звуки нестареющего вальса…

Взмахом ладоней включила хор:

— Учитель нас проводит до угла, и вновь — назад, и вновь ему с утра.

Эриковна развернулась вполоборота на своём месте в начале салона. На её лице засветилась немного кривоватая счастливая улыбка, а сквозь толстые линзы очков подозрительно блеснули глаза.

— Для нас всегда открыта в школе дверь, прощаться с ней не надо торопиться! — легко полетело Алёнкино соло.

Класс подхватил:

— Ну как забыть звончей звонка капель, и девочку, которой нёс портфель?

Я огляделся и замер, поражённый неожиданной мыслью:

«Вот за это, чтоб дети так пели, наверное, и можно умереть…»

— Спасибо, что конца урокам нет, — с улыбкой продолжила солистка, — хотя и ждёшь с надеждой перемены.

— Но жизнь — она особенный предмет, — выводил автобус, — задаст вопросы новые в ответ.

Глава 12

Электричка выплюнула дачников на перон и под затихающий перестук колес сбежала в сторону Луги. Я приостановился у перил, пропуская гружёный рюкзаками и корзинами людской поток. Пятнадцать чайных роз на длинных, почти метровых стеблях, результат сложной логистической операции, заставляли осторожничать.

«Толька вчера тетя Карина с куста срэзала», — гордо сказал Ашот, вручая мне их на вокзале, и задорно пошевелил усами под кепкой, — «Три недели стаять будут, мамай клянус!»

Принцип «за ваши деньги — любой каприз» на Кузнечном рынке соблюдается неукоснительно. Доставка роз утром к электричке, кстати, пошла бонусом в счёт будущих отношений. Ашот высоко оценил как мою готовность платить, так и души прекрасные порывы.

И вот я заботливо баюкаю объёмный букет, укутанный во вчерашний выпуск «Ереванской Правды», и озираюсь в поисках обещанной автобусной остановки. Вот она, ошибиться невозможно — суетящаяся толпа нервно переминающихся дачников, на глаз раза в четыре большая, чем может вместить автобус, чётко обозначила место ожидаемой посадки. Я озадачено остановился — шансов на сохранение цветов в предстоящей мясорубке немного. Идти пять километров..?

— Дюха! — ко мне, размахивая руками, вприпрыжку несутся две лёгкие девичьи фигурки. Я прищурился, наслаждаясь зрелищем, затем быстро сорвал газету.

Два шага навстречу и, глядя в милые глаза:

— С днем рождения, Томочка! Пусть этот день запомнится тебе праздником!

— О… — зардевшись, протянула она и неуверенно приняла букет.

— О… — Яся удивлена не меньше, — розы в мае? Ну, Дюх, ты даёшь… Пятнадцать! — пискнула восторженно.

Тому чуть качнуло в мою сторону, но она тут же взяла себя в руки, некстати вспомнив о приличиях, и покосилась куда-то вбок.

— А я дядю уговорила тебя на машине встретить, — и они потянули меня через площадь к одиноко стоящей чёрной «Волге».

— Ого, — присвистнул я, — а кто у нас дядя?

Яся кинула на меня быстрый взгляд, а Тома чуть помялась, но с гордостью в голосе ответила:

— Секретарь нашего райкома. Третий.

Я присвистнул ещё раз:

— Идеология?

— Он — хороший, — горячо заступилась Тома, — пятнадцать лет на Кировском в цеху проработал. Руки — золотые! Он до сих, когда там аврал, иногда выходит в ночную со своей бригадой!